Я вижу тебя (AU)

Осень 2011. Санкт-Петербург.       «Событием года» 30-летие Ленинградского рок-клуба не назвал только ленивый. Юбилейный концерт собрал огромную толпу зрителей и целую плеяду звезд русского и советского рока. Над залом витал благостный дух ностальгии, рекой лились песни и здравицы… И долго еще петербургские меломаны фонтанировали восторженными отзывами о юбилее среди знакомых и в сети. Но для самих рокеров, по крайней мере, для тех из них, кто волею судеб оказался в тот момент поблизости, кульминация того дня свершилась вовсе не на сцене Дворца спорта «Юбилейный», а в гримерке группы «Аквариум», когда туда разъяренной фурией ворвался басист «Пикника» Марат Корчемный.       О том, что на концерте будет Гребенщиков, Эдмунд вспомнил только в последний момент. Только когда наткнулся взглядом на афишу на фасаде Дворца, въезжая на служебную автостоянку. Мозг воспринял информацию по проводам зрительных нервов и мгновенно отфильтровал как ненужную, не жизненно важную в настоящий момент. Всецело занятый шлифовкой новой программы и исправлением косяков, выскочивших в первых концертах пикниковского юбилейного тура, разум куда более волновало то, как выставят свет местные техники и сработают ли в нужный момент видеоряды, настраивать которые специально загодя поехал басист. И, не обнаружив Корчемного в гримерке, кроме возможных неполадок с видеоаппаратурой Маэстро не заподозрил ровным счетом ничего из ряда вон. А когда заподозрил, пытаться хоть как-то повлиять на ситуацию было уже поздно.       Высокий блондин в темных очках буквально летел по проходу, заставляя случайных встречных в испуге шарахаться со своего пути. Стократ обострившееся, совершенно хищническое чутье безошибочно вело его прямо к врагу. Он вихрем ворвался в гримерку «Аквариума», едва не сшибив дверь с петель. В почти пустом помещении БГ, небрежно прислонившись к краю стола, общался о чем-то с Джорджем. Марат пересек гримерку в два шага и, как котенка отшвырнув опешившего Гуницкого, с размаху двинул кулаком Борису в челюсть.       Не ждавший удара БГ покачнулся и стал заваливаться набок. Корчемный удержал его, не давая упасть, и врезал неопомнившемуся врагу еще раз.       - Получай, скотина!       Гуницкий завопил что-то за спиной о неприкосновенности рок-интеллигенции, но и не подумал вмешаться в драку, а проворно засеменил к двери, вереща, что позовет на помощь. Марату было до крайности все равно. Все его существо занимал Борис. Застигнутый врасплох нападением, он не сразу начал давать сдачи, но зато теперь отбивался с нечеловеческой силой, исступленно рыча. Басист вцепился в него как клещами, прижимая к столу, не давая сопернику оторвать его от себя и швырнуть на пол.       Пудовый кулак БГ задел край челюсти и огрел по уху, и от удара потемнело в глазах. Силясь удержать сознание и понимая, что падает навзничь, Марат мертвой хваткой ухватил Гребенщикова, утягивая его за собой.       Они сплелись в клубок на полу, как два диких зверя. Крупный и тяжелый БГ имел в данной ситуации явное преимущество. Но Марату помогала ярость, кипевшая ключом в груди, питавшая адреналином кровь, удваивая силы… Удары, направленные ею, обретали точность и меткость – Борис же молотил кулаками преимущественно наугад. С очередным его промахом широкие костяшки с треском врезались в деревянный пол, пригвоздив к нему прядь волос басиста. Марат немедля схватился за руку Гребенщикова и что было сил потянул, опрокидывая его наземь и оказываясь сверху. Раскрасневшийся, взбешенный БГ, шипя, тянул вверх мощные руки, силясь добраться до горла блондина. Марат увернулся и, вцепившись ему в плечи, довольно сильно приложил затылком о пол. Ногти Бориса заскребли по его плечам, снизу раздался короткий болезненный вскрик.       - Это тебе за него, мразь, - тихо и гневно прошипел Марат, склонившись к поверженному врагу и впиваясь ему в глаза ненавидящим взглядом, - за то, что ты сделал с ним…       Перекошенный злобой рот БГ ошеломленно приоткрылся, в глазах промелькнул животный страх. Мрачное ликование взметнулось в душе Корчемного: мерзавец осознал, кто и за что ему мстит. И это осознание искажало паникой его лицо, делая вид избитой «легенды русского рока» еще более жалким… Марат тряхнул поникшего противника и успел отвесить ему еще одну оплеуху, прежде чем в гримерку с подкреплением ворвался Гуницкий.       - Ну и зачем? – сердито спросил Эдмунд, когда они наконец остались в студии одни.       Марат промолчал, мрачно зыркнув на него исподлобья. На скуле у него красовалась короткая и глубокая кровоточащая царапина - кто-то из тех, кто оттаскивал его от БГ, залепил ему пощечину рукой с кольцом на пальце, - а левый угол челюсти, пониже виска, куда пришелся удар Бориса, расцвел сочно-фиолетовым синяком. Шклярский смочил перекисью кусок ваты, развернул голову партнера к себе, довольно чувствительно придержав того пальцами за болезненную челюсть. От нервного потрясения, еще не отпустившего с тех пор, как матерящиеся музыканты «Аквариума» втащили скрученного Марата в гримерку «Пикника», его движения были необдуманно резкими, а руки слегка дрожали.       - Зачем это надо было делать? – вопрошал он, методично промокая ватой кровь в каждом миллиметре царапины. – А? Ты понимаешь, как легко ты отделался? Ладно, Борис, а если бы Джордж привел с собой Шевчука? Ты представляешь, что такое Шевчук в ярости? Он бы тебя просто убил!       - История не знает сослагательного наклонения, - буркнул Марат, морщась от отрывистых прикосновений к ранке, - не было там Шевчука…       Шклярский фыркнул, плотнее прижимая к его скуле влажную ватку. Басист едва не дернулся, зашипев от усилившегося жжения в ранке.       - Ну чего ты сердишься?       - Я? – тонкие пальцы нервно покомкали ватку над его кожей. - А что я, радоваться должен? Да у меня просто слов нет! – Эд отбросил окровавленный комочек, раздраженно заломил пальцы. – Взрослые серьезные люди, титаны отечественного рока, дерутся как старшеклассники из-за девочки. Детский сад какой-то!       Марат резко выпрямился, тряхнув волосами.       - Ты думаешь, я сделал это, чтобы покрасоваться перед тобой?       - А зачем же еще?       Привыкший к сдержанности и тотальному самоконтролю Маэстро редко бросался словами. Но сейчас неосторожная фраза вырвалась вперед мыслей, подхлестнутая нервным перенапряжением, тревогой, страхом… не того, что кто-то из многочисленных свидетелей столкновения поднимет шум. Не того, что скандал просочится в прессу. Не того, упаси Боже, что Гребенщиков подаст на Марата в суд – не подаст, Эд знал это точно, нет… Но от вида багровеющей на любимом лице царапины замирало в ужасе сердце, ведь вместо нее могло быть что-то намного хуже. Ведь этот искренний, чистый, не терпящий несправедливости и унижения слабых человек рисковал сегодня получить куда более серьезный вред, нарваться на крупные неприятности… из-за него.       Из-за него, само собой, он это знал! И злился, уж конечно, не поэтому, и тем более не потому, что видеорядов на выступлении «Пикника» в этот вечер никто так и не увидел – пустяки, плевать на них! …Нет… злиться он мог только на себя – что не предвидел, не удержал, не предотвратил… Но эта злость, вырвавшись необдуманными словами, вылилась ни за что ни про что именно на Марата. И ничего нельзя было поделать, лишь замереть, затихнуть покаянно… осторожно, боясь натолкнуться на каменную стену обиды, заглянуть ему в глаза…       Но Корчемный, похоже, и не думал обижаться на него, лишь хмуро посмотрел сквозь упавшие на лицо пряди золотых волос.       - Я хотел отомстить за тебя, - тихо и тяжело сказал он, – за то, что он сделал с тобой. И, если бы этот старый хрен Гуницкий не притащил толпу народу, клянусь, я бы его убил!       Его глаза гневно блеснули на последних словах, в голосе сверкнул металл, руки сжались в кулаки.       Всегда сдержанный, скупой на экспрессию Эдмунд зачастую натурально пугался при слишком сильных всплесках эмоций других людей. Так было и в этот раз. Он даже не сразу решился приблизиться к взвинченному, взведенному как курок партнеру. Тихонько сел рядом с ним, осторожно, почти опасливо накрыл ладонями твердые кулаки, легонько поглаживая стесанные о бороду Бориса костяшки.       - Марат, ну… Ты же взрослый умный человек… Сам знаешь, что еще никогда и никому месть не приносила счастья...       Блондин упрямо дернул подбородком и отвернулся. Его стиснутые в кулаки ладони расслаблялись и подрагивали под нежными прикосновениями.       - Все проходит, - фронтмен выпустил руки любимого и взял его за плечи, развернул к себе лицом, - все сглаживается… До конца ничего не забудется, но это не значит, что давние события еще важны…       Марат как-то сдавленно хмыкнул и крепко обнял его, уткнулся носом в шею, вдыхая теплый запах кожи.       - Надо уметь отпускать ситуацию, - успокаивающе говорил Эд, перебирая и гладя его длинные пепельные волосы, - надо прощать врагов…       - Я не могу, - отрезал Марат. – Никогда этого гада не прощу, - горячо воскликнул он, вывернувшись из объятий и непреклонно сверкнув свинцовыми глазами, - такое нельзя простить! Он тебя изуродовал! Сломал тебе жизнь!       - Ну, сломал, и что ж теперь? – спокойно отозвался Эдмунд. - У меня уже давно другая жизнь… У меня ты…       Слова застряли у Марата в горле. На миг он оцепенел, не дыша и часто моргая. Отмерев, соскользнул с дивана на пол, вставая на колени, схватил руки Маэстро и прижал их к своим губам, тяжело выдохнув, уткнулся в них лбом.       Несколько минут прошли в неподвижности и молчании. Эмоции не знали выхода, раздирая обоих партнеров изнутри.       - Прости меня, - еле слышно попросил басист.       - За что? – искренне удивился Эдмунд. Мягко поднял его лицо за подбородок, легонько встряхнул за плечи. – Марат? За что, эй?       Марат неопределенно скривил губы.       - Мне не за что на тебя сердиться, - уверил его Шклярский. – Наоборот… - Марат тут же отрицательно замотал головой, - наоборот, это ты меня извини, я был чересчур резок…       - Нет, нет, нет, Эд, - перебил его басист, - перестань, ну что ты, я не о том, нет.       - Тогда в чем же дело?       Корчемный потупился, ломая пальцы, будто стыдился сказать.       - Я не могу себе простить, что не был в то время рядом с тобой, - наконец выпалил он, так, будто признавался в проступке, - что не мог помочь тебе… защитить… Понимаю, что это абсурд и глупость… Но… - у него вырвался тяжелый вздох, - не могу и все…       Он сокрушенно покачал головой. Эдмунд внимательно, слегка нахмурившись, смотрел на него.       - А ну-ка... Пошли.       - Чего? Куда? – встрепенулся блондин.       - Пойдем, пойдем, - губы Шклярского растянулись в легкую улыбку. – Я, кажется, знаю… - Маэстро поднялся и потянул изумившегося партнера за рукав вверх. – Одевайся. Я должен кое-что тебе показать…       На дворе была глубокая ночь. Вернее, если судить по часам, уже даже раннее утро, но до рассвета в это время года еще далеко, и небо над Питером зияло аспидной чернотой. По совершенно безлюдным в этот экстремально поздний час переулкам, глухими дворами, мимо спящих домов шагали сквозь зимнюю стынь два человека. Марат беспокойно озирался по сторонам: как истинно дневное по своей природе создание, он остерегался ночи и подспудно ждал опасности едва не за каждым углом. Эдмунд, буквально выросший здесь и даже спустя десятилетия помнивший все закоулки и подворотни как свои пять пальцев, уверенно двигался вперед. Обтесанные ветром камни старых домов в этом районе Питера, как древние скрижали, хранили частицы воспоминаний о том, что давно кануло в Лету. О школьной юности и первых годах студенчества. О радостях и горе. О первой любви и о причиненных ею страданиях… Проходя мимо дома, в котором некогда жил БГ, Шклярский поморщился и машинально ускорил шаг. Из черной пасти двора-колодца могильным холодом дохнула память. И злобно взвыл, швыряясь поземкой, ледяной ветер, совсем как в ту кошмарную ночь много лет назад...       Но сейчас рядом шел Марат. И разметанные ветром светлые кудри, мерцавшие вокруг его головы в лунном свете, были так похожи на нимб. Его личный ангел-хранитель. Спасительное солнце во тьме морозной ночи. Чистое, истовое тепло его сильного сердца проливалось золотом прямо в душу, храня ее от мрака. Наполняя жизнью. Даруя нерушимую броню... И дикий, немыслимый холод, когда-то остановивший сердце и оковавший все чувства в лед, теперь был способен лишь вынудить зябко повести плечами...       - …Долго еще? – перекрикивая завывающий в очередном закоулке ветер, спросил у него Корчемный.       - Нет, - Эдмунд покачал головой. Его голос звучал глухо из-за намотанного на нос и рот шарфа. – Почти пришли. Вот…       И в подтверждение его слов темнота впереди поредела, окрасилась оранжевым сиянием фонарей, прозвенела плеском ледяной воды о гранитную набережную… Еще пара шагов, и тьма окончательно рассеялась, просияв подсветкой парадных фасадов и дальними огнями Невского. Путники вышли к каналу Грибоедова. И по-кошачьи бесшумно, на мягких лапах выступил навстречу им Банковский мост.       - Ого! – впечатлился Марат. Эдмунд вопросительно поднял брови, взглянув на него, но тот не выдал больше ничего, усиленно озираясь по сторонам.       Они подошли к мосту уже вплотную, и басист ускорил шаг. Первым вступив на мост, он замер, словно не решаясь двинуться дальше. Затем медленно, будто нащупывая твердую землю, сделал пару шагов и остановился, запрокинул голову. Львиные изваяния склонились над ним, приветственно блеснув золотыми крыльями.       - Да ладно, - выдохнул Корчемный.       Эдмунд пристально наблюдал за ним, застыв у лап одного из львов. Ловил каждое его слово, до рези в глазах всматривался в скрываемое ночной вуалью выражение лица. Но не смел подойти ближе. Не хотел мешать.       - Быть не может… - Марат нервно облизал губы. – Да нет, этого просто не может быть... Эд? Слышишь? – На миг он потерянно оглянулся на товарища, но взгляд тут же метнулся обратно к ночному пейзажу, внимательно изучая его. – Может, я брежу, но мне это место снилось много лет назад, - в голосе басиста мелькнули нотки нервного смеха, - ровно вот в таком виде… Зима, ночь…       Эдмунд хотел кинуться к нему, схватить за руку, но от захлестнувших эмоций вдруг потемнело в глазах. Земля под ногами задрожала, колени стали ватными, и он вцепился в промерзшую львиную лапу, чтобы не упасть.       - Что именно тебе снилось, ты помнишь? – Ему пришлось приложить все усилия, чтобы голос не задрожал. – Марат!!! Скажи мне! - В ушах стоял звон, сердце было готово выпрыгнуть из груди.       - Нет, это ты мне скажи! – Блондин рванулся к нему, в полшага оказался рядом. Обхватил за плечи, и стало ясно, что он встревожен ничуть не меньше своего лидера.       - Ты же поэтому меня сюда привел. Верно? – всегда мягкий голос Корчемного от волнения стал низким и хриплым. – Ведь не просто же так?       Конечно, не просто так. Он хотел наконец удостовериться в том, что давно уже подспудно знал. Что ангелом в черном плаще, чьи слова в ту страшную ночь спасли ему жизнь, был именно Марат… Он верил в это, вопреки доводам рассудка, уже много лет. Но внутренний логик и материалист упорно отвергал волшебство и мистику, требуя доказательств. Поэтому он решился привести сюда самого Марата, надеясь, что он вспомнит что-нибудь. И одновременно до умопомрачения боясь, что не вспомнит…       Но сейчас этот страх, впивавшийся липкими пальцами в горло, кажется, наконец отпустил. И вслед за ним, уступая надвигающемуся утру, понемногу рассеивалась ночная чернота…       - Когда я ушел от Бориса, - помедлив, чтобы слегка утихомирить эмоции и придать спокойствие голосу, заговорил Шклярский, - тогда, в ту ночь… Я пришел сюда. – Рассказывая, он неспешно шел по мосту и в итоге остановился у самой его середины, облокотившись на парапет. Марат, зеркаливший его шаги по противоположной стороне моста, поравнялся с ним и замер напротив. – Я думал, что моя жизнь закончится здесь, - Эдмунд помолчал секунду, глядя вниз, на маслянисто-ледяную, уже слегка посветлевшую вместе с небом воду. – Но, когда я уже практически решился…       Он поднял глаза от воды и развернулся, ощутив знакомое тепло за спиной. Сердце подпрыгнуло и затрепетало от восторга, как разве что в глубокой юности. Его белокурый ангел стоял перед ним, совсем рядом, с горящими пониманием глазами. Его широкая грудь вздымалась от взволнованного дыхания, волосы белым золотом падали на лицо.       - …Вдруг откуда ни возьмись появился парень в плаще, - пересохшими губами прошептал Эдмунд, нежно отводя золотистую прядку с его щеки, - с сигаретой… Он сказал мне, что мое время еще не пришло. Он спас меня… Слышишь? Он не дал мне спрыгнуть с моста в воду… У него были светлые волосы, Марат, - голос все-таки изменил ему под конец, глазам на миг стало жарко, - светлые...       Марату показалось, что неизмеримое счастье рухнуло на него с неба, ударив по голове. Мир на секунду будто обернули в вату, звуки исчезли. Перед глазами все поплыло... И лишь холодные пальцы Шклярского, касавшиеся щеки, дарили ощущение связи с реальностью, не давая потерять от радости рассудок и сознание.       - Это был ты, - выдохнул он, наконец обретя дар речи.       Его глаза светились осознанием, и Эдмунд подумал, всматриваясь в них, что именно так и выглядит счастье.       - Я знал.       Марат накрыл его ладонь своей, прижал озябшие пальцы плотнее к горячей щеке.       - Это ты мне тогда приснился, - он поднес руку любимого от своей щеки к губам и согревал ее поцелуями в паузах между словами, - ты стоял на этом мосту... Это было в ноябре семьдесят третьего года…       У него вдруг сорвалось дыхание, и он опустил голову, уткнувшись в ладонь Шклярского теплыми губами. Когда он вновь поднял взгляд, его глаза странно блестели.       - Но это же невозможно? Господи, неужели это правда?       - Это правда, - эхом отозвался Маэстро, - возможно или нет, но ты был здесь. Рядом со мной.       Его потеплевшие пальцы потянулись от губ партнера к уголку глаза, стерли и забрали негорькую слезу, набежавшую то ли от холодного ветра, то ли от накрывших с головой чувств.       - А я тогда мелкий совсем был, - рассмеялся вдруг блондин. - Заболел... Все думали, что у меня бред...       Шклярский мягко улыбнулся ему, покачав головой. Внутри было тепло и тихо-тихо, словно свалились с плеч сами собой все тяготы жизни. Словно разрешились разом все противоречия. Словно нашлись ответы на все незаданные вопросы…       - Ну и как это называется? – после недолгого молчания тихо спросил Марат. – Что это, Эд? Предназначение? Провидение Господне?       В ответ Эд слегка небрежно повел плечами.       - Я бы сказал проще – Судьба…       Ночная тьма уверенно редела, и над мостом сгустился предутренний туман. Он укрыл Марата и Эдмунда белой пеленой, отрезав от мира, сокрыв от чужих любопытных взглядов, и без того редких в этот час. И, не опасаясь, что кто-то увидит, белокурый басист крепко обнял любимого, развернулся вместе с ним, чтобы не прижать его к холодному парапету, и надолго увлек в нежный поцелуй...       Когда они оторвались друг от друга, небо было уже почти светлым. На востоке алой полосой вдоль горизонта зажглась утренняя заря.       - Да, уже начинает светать… - не удержавшись, шепотом пропел Марат первую строчку припева своей любимой «Скользить по земле».       - "Неужели я смею летать, не чувствуя тяжесть оков?" – так же шепотом подхватил Эдмунд, зарываясь пальцами в его гриву. Его глаза светились любовью сквозь медленно редеющий туман. – Смею, еще как смею...       Небо белело. С восточного края на нем все сильнее разливался красно-розовый пожар. Над Питером всходило солнце, медленно, но верно пробуждая сонный зябнущий город к жизни. Начинался новый день.       И два бесконечно любящих человека, искавших и обретших друг друга сквозь десятилетия, встречали его поцелуем на Банковском мосту.       "Да, может, так замыкается круг,       И только медные струны отбились от рук       Да звенят высоко-высоко?..."