Clair de la lune

Рука Филиппа крепкая и жаркая, даже когда он касается так аккуратно и медленно. Безвольная и вялая рука шевалье отозвалась мгновенно, налилась силой, и пальцы судорожно сжались, сошлись на знакомом изгибе, как идеально подходящие друг к другу частицы детской головоломки. И замерли, застыли, сцепленным горячим замком. Филипп слишком сильно хотел бы сейчас попросить шевалье прекратить все это – эти жалкие слезы, пустые клятвы, вдвойне неприятные тем, что, скорее всего, искренны. В чем прелесть искренности? Почему все вокруг считают, что сказанная правда непременно имеет какое-то значение? Филипп порой ненавидел правду, ибо ее было слишком много в его жизни, все и каждый с пеленок тыкали этой правдой ему в лицо до такой степени, что порой хотелось простой сладкой лжи. Сладкая ложь была свойственна Лоррену, который источал ее своими бессовестными губами так легко и приятно, что даже ее приторный привкус не казался едким. Так было всегда, так будет и впредь, не считая вот этого мгновения, этого ночного часа у пылающего камина, когда Филипп знает все, что мог бы сказать ему сейчас шевалье, и оттого ему так горько. Они не разомкнули рук, и кто именно нарушил хрупкое равновесие – Филипп не понял. Он просто подался всем телом туда, куда его потянуло. А тянуло его к мягкому, светлому, нежному теплу с горьковатым привкусом вины. - Я запретил тебе меня трогать, - тихо прошептал он немеющими губами, уткнувшись в открытый чистый лоб Лоррена, пока тот легко усаживал его на свои колени, обнимал за талию свободной рукой, как ребенка. - Ты ведь сам взял мою руку в свою. Шевалье прикрыл глаза, говоря это ему в щеку, и Филипп почувствовал прикосновение его длинных светлых ресниц к своей коже. И от этого стало так сладко, что даже еле ощутимая горечь уже не казалась такой отравляющей. В самом деле, он мог бы, наверное, бороться с целым миром, со своим венценосным братом, с каждым косым взглядом или глупой насмешкой, со своей безмерно влюбленной не в него женой – но с самим собой бороться Месье не мог никогда. А шевалье был его частью, был им и был в нем слишком сильно, чтобы хватило сил сейчас отпустить его руку, с каждой секундой пылающую все горячее, чтобы высвободиться из его объятий, таких крепких и таких знакомых. Филипп вдруг ощутил странный порыв и обвил рукой шею Лоррена, примяв его пышные золотистые волосы. Ему почудилось, что шевалье дрожит от холода, пропитавшего тюремные стены, холода столь безжалостного, что хочется рыдать, холода, рожденного смертельно-липким страхом. Страха скопилось слишком много за то время, что его любовник провел в заточении, пусть оно и было заслуженным. Филипп как никто другой знал, чего на самом деле стоит де Лоррен, но не мог бы сказать даже сам себе, что действительно хотел в данном случае справедливости. - Мой принц. Мой дорогой принц. Ты ведь знаешь, какая на вкус моя ложь, а значит, знаешь и какова правда. Правда в том, что я истосковался по тебе больше, чем мог подумать, - шевалье тихо шептал эти невыносимо-прекрасные, сказочные слова, все еще держа его на коленях так, будто Филипп мог вырваться или снова запретить себя касаться. Он словно воровал эти короткие мгновения и дрожал так сильно, что Месье чувствовал ходящие ходуном под рубашкой плечи, всегда столь горделиво развернутые. И его охватил огонь, продравший по позвоночнику странной пылающей волной, ни за какие сокровища на свете он не повторил бы сейчас шевалье свой приказ и не скинул бы его рук, не отстранил бы от себя. Мягкие изнеженные пальцы прошлись по его скуле, запутались в прядях волос, снова скользнули к подбородку и не сжали, как привычно бывало. Филипп не успел удивиться. Шевалье поймал его дыхание, его губы своими, втянул в долгий поцелуй, вопреки обыкновению лишенный жадности и страсти. Этот был глубоким, выпивающим душу, искренним и настолько крепким, что никакая сила на свете не заставила бы Лоррена оторваться от любимого сладкого рта. Как он мечтал об этом, как тосковал, как перебирал в памяти все сладостные мгновения в те часы, когда думал, что уж точно стоит прощаться с жизнью. Он думал тогда о Филиппе, ведь смертнику позволительно вспомнить самое яркое, что было у него в жизни. А самым ярким был он – единственный брат короля, тот, чья голова на самом деле создана для короны и который настолько откровенно этого не осознает. Сияние Людовика претило, раздражало, резало глаза, а смотреть на солнце шевалье никогда не любил. Куда слаще, нежнее и желанней для него был прохладный лунный свет. На нежное, будто лепесток лилии, лицо Филиппа с одной стороны падали отсветы огня в камине. Лоррену так хотелось снова увидеть то самое выражение, которое более всего будоражило его кровь, один лишь Филипп умел так смотреть на него, и глаза у него становились совсем прозрачными. Не в силах остановиться, он покрывал поцелуями мягкие шелковистые щеки, контрастно-горячие губы с глубокими темными уголками, в которых притаилась сладость. Филипп закрыл глаза, обнимая шевалье и второй рукой, позволяя ему делать все, что тот хочет. Принимал эти незатейливые ласки, свойственные детям, эти короткие отрывистые поцелуи, порхавшие крыльями бабочки по его векам. Обычно страсть шевалье была порывистой, несдержанной, он мог причинить и боль, но боль эта была пьянящей, и порой Филипп ловил себя на мысли, что нарочно исподволь заставляет Лоррена ударить себя или резко схватить и бросить спиной на постель. Сейчас все было иначе, сейчас всепоглощающая нежность, густо пропитанная болью и виной, бальзамом лилась на еще не успевшие затянуться раны Филиппа. Коротко всхлипнув в шею шевалье, когда тот особенно чувственно зацеловывал его за ухом, Месье вдруг понял, что даже если бы его милый друг и в самом деле оказался заговорщиком – он, наверное, простил бы ему даже это. Даже это, но только не ту боль, которую Филипп испытал там, в молельне, думая, что никогда больше его не увидит. Шевалье словно чувствовал это и с несвойственной ему нежностью ласкал Филиппа, не снимая с него одежду. Обычно, когда они хотели друг друга, несчастные тряпки под невыразимо пошлым взглядом шевалье разлетались сами, спеша обнажить все то, чего ему так хотелось. Лоррен любил раздевать Месье полностью, оглаживать и руками и взглядом, и смотрел он иногда так, что Филиппу кровь бросалась в лицо, хотя он-то считал себя начисто лишенным всякого стыда. Эта жестокая страсть шевалье всегда была ему по вкусу, но сейчас он сам не торопился расстегивать пуговицы на рубашке – сидел, прильнув к груди любовника, обнимал его обеими руками и медленно перебирал мягкие волосы на затылке, иногда зарываясь в них всей ладонью. Лоррен всегда, с самой первой встречи, смотрел на Филиппа со смесью восхищения, желания и гордости. Восхищался он им с первого взгляда, как увидел, потому что в Филиппе не было ни одного недостатка. Желал он его страстно еще до их первой ночи, а вкусив, осознал, что дарить ласки отныне может кому угодно, но любовь достанется только Месье. А гордость в шевалье поднимала голову в те моменты, когда Филипп был собой - таким, каким его создал Бог. Умным, смелым, решительным и волевым. Даже подчиняясь, даже покорно опуская глаза, Филипп не терял себя. Шевалье знал, какие молнии способен метать взгляд Месье, какая неистовая сила ревет в нем, когда тот язвит и насмешливо складывает прихотливо яркие губы. Вот король, которому он, шевалье де Лоррен, поклонялся бы день и ночь. Будь он менее благоразумен – сказал бы это прямо сейчас, и плевать, что Филипп не пожелал слушать никаких объяснений. Может, оно и к лучшему. Медленно поднявшись из глубокого кресла, все еще придерживая Филиппа за тонкую талию, шевалье отступил к краю кровати, подальше от слишком жаркого камина, и увлек своего возлюбленного принца за собой, все еще свободной рукой гладя линию его скул, сладко целуя покорные губы. - Будешь ли ты моим? – спрашивал он, кладя ладонь ему на шею, нежно перебирая волосы. Обычно Филипп в такие моменты трепетал в его руках и отдавался с завидной страстью, но сегодня он смотрел так задумчиво и с такой затаенной болью, что шевалье с некоторым страхом вдруг почувствовал странный укол под сердцем. Укол, болезненность которого ощутил впервые в тюрьме, когда остался один, а предсмертные вопли четвертованных ранее сокамерников все еще гремели у него в ушах. Месье вдруг улыбнулся – мягко, почти невесомо - потянулся обеими руками к лицу шевалье и взял его в ладони. - Да, - коротко выдохнул он, запечатлев свое согласие поцелуем, и Лоррен позволил ему вести, с наслаждением впустив умелый язык в свой рот, загоревшись и негромко простонав от жадности. В паху уже налилось и потяжелело, и он мягко сжал запястье Филиппа, погладив выступающую косточку, после чего медленно опустил его руку себе между ног. Охнув в поцелуй, Месье тут же провел ладонью по внушительному бугру, чувствуя, как ткань рубашки сползает с одного его плеча и кожу мягко щекочут кудри шевалье, касаются его губы, целуют. Филипп только теперь почувствовал, насколько ватными стали его ноги, и едва не упал, подхваченный крепкими руками Лоррена. При всей кажущейся изнеженности, шевалье мог удержать его на руках, как обычно держат дам, и Филипп знал, что его точно не уронят. Но сейчас они были слишком близко к постели, Лоррен, все еще целуя его обнаженное плечо, медленно сел на край, раздвинул ноги и притянул его ближе, вытянув длинные края рубашки из кюлот. - Филипп… - растеряно прошептал Месье, а шевалье поднял голову и посмотрел на него снизу вверх, улыбаясь едва заметно. Любовник редко звал его так, а меж тем сама судьба словно одарила их одним на двоих именем. Задрав рубашку выше, Лоррен прошелся губами по дрогнувшему животу Филиппа, оставив несколько жадных поцелуев, светло-розовые следы которых тут же загорелись на бледной коже, и снова посмотрел вверх. Филипп часто дышал, кусая губы и запрокинув назад голову, неистово комкая ткань камзола на его плечах. Обычно в подобной ситуации они оказывались с точностью до наоборот, шевалье знал это и нарочно одаривал Филиппа теми ласками, которые чаще всего получал сам. Обняв его за талию, прижавшись сильно щекой к центру груди, Лоррен провел рукой по плавному изгибу поясницы. - Прошу, любовь моя, сними это. Раньше он никогда не просил. Он сам с удовольствием стаскивал с Филиппа рубашку, иной раз так, что трещали нитки, и носить ее более не представлялось возможным. Филипп чувствовал, что этой ночью все будет по-другому, и пока не мог понять, хочет ли он, чтобы все было как раньше, или покорный ласковый шевалье дарит ему больше удовольствия. Подняв руки, он высвободился из одежды, чувствуя, как осторожно и медленно расстегивает шевалье пуговицы на поясе его штанов. Сам он был все еще одет и почему-то это вдруг так возбудило Филиппа, что он резко поднял лицо Лоррена за подбородок, наклонился к нему и жадно целовал, пока не остался совершенно голым перед совершенно одетым Лорреном. В окна сквозь неплотно закрытые створы лился густой лунный свет и шевалье замер на какое-то мгновение, глядя на Филиппа. - Как я мог…. – едва слышно произнес он, и в тихом голосе звучало такое неподдельное покаяние, что Филипп тут же закрыл ему ладонью рот и покачал головой. - Нет. Не надо. Я не хочу слышать этого, даже если это правда. Шевалье поцеловал его в грудь, проведя кончиком языка по вершине острого соска, который тут же затвердел, проделал это и с другим, неспешно поглаживая ладонями его спину. Потом руки скользнули ниже, обхватили крепкие упругие ягодицы и сжали, чтобы тут же снова отпустить. Филипп вскрикнул, отчаянно всем телом подаваясь к шевалье. Лоррен схватил его под бедра, потянул на себя, заставляя раздвинуть ноги, и почти что усадил сверху, но в последний момент будто передумал и перевернул, уложив на спину. Сейчас Месье было уже все равно, он сам с некоторым стеснением вспоминал свой порыв и желание оттрахать Лоррена. Но не все ли равно, кто разводит ноги, а кто внутри, если обоим хорошо. Откинувшись на подушки и согнув ноги в коленях, Филипп слегка приподнялся на локтях, склонив на бок голову и поймав потемневший взгляд шевалье. Тот медленно перевел глаза с его лица вниз, на неровно поднимающуюся от сбитого дыхания плоскую грудь, с нее на живот, а потом еще ниже – на красноречиво вздыбленный вверх член. В любое другое время Филипп мог бы ждать от своего любовника пошлое замечание или любые другие бесстыжие словечки вкупе с хитрой усмешкой, но сейчас шевалье смотрел на него с настолько откровенным сильным желанием, что уже один такой взгляд пронизывал Филиппа насквозь. - Я же не повторил приказ не трогать меня… - чувствуя, как пересохло в горле, тихо сказал Месье, разводя ноги еще шире. - Боюсь, я бы ослушался приказа, - не менее хрипло отозвался Лоррен и тяжело сглотнул, прежде чем опуститься над ним. Филипп выгнул спину и вцепился в подушки, резко выдыхая – шевалье еще раз укусил его воспаленные соски, прежде чем сползти ниже, а потом уткнулся лицом в живот и старательно запустил язык в темнеющую ямку пупка, жадно вылизывая. От этого член дернулся и Месье ощутил, как по стволу скатилась первая капля смазки. Это была мучительная сладкая пытка, он сам столько раз ублажал шевалье ртом, точно зная, как опасно промедление, он мог бы сейчас просто схватить его за волосы и направить голову ниже, втолкнуть ему в горло свой изнывающий член, и пусть сосет, пусть принимает так глубоко, как может, пусть давится и пытается вырваться. Но почему-то Филипп не мог пошевелиться, его точно парализовало, и все, о чем он мог думать сейчас – это о том, что никто на свете никогда не сравнится с Лорреном. Он закрыл ладонями пылающее лицо, когда жаркие губы сжали головку, а по вершине заскользил уверенный кончик языка. Он тяжело застонал в голос, кусая свое запястье, когда его, наконец, взяли в узкое, горячее, очень глубокое горло, и все-таки не смог не вцепиться рукой в кудрявый затылок, крепко ухватив, коротко, рвано вскидывая дрожащие бедра вверх. Шевалье не врал, говоря, что каждый день, когда он не может увидеть, коснуться и почувствовать Филиппа, для него прожит зря. Пожалуй, сегодня он вообще не соврал ни разу, не был таким искренним, как сейчас, еще никогда. Чувство вины в постели – плохой советчик, и Лоррен просто отдался своим чувствам, которые несли его девятым валом. Понимание того, чего он вот так просто мог лишиться, заставляло его обнимать крепче, гладить ладные бедра Месье нежнее, обхватывать горлом его член все глубже, смыкая губы кольцом и совершенно не думая о себе. Спереди ткань его кюлот уже ощутимо промокла от смазки, обрисовывая небольшое пятно, он с трудом расстегнулся, продолжая старательно заглатывать член любовника, и судорожно выдохнул, начав ласкать себя одной рукой. Прежде Филипп этого не любил, не позволял ему себя трогать, но сейчас шевалье было необходимо хоть немного сбросить напряжение. Период вынужденного воздержания, мысли о скорой смерти и страх больше не увидеть Филиппа сделали свое дело, и он, обычно гордый своей выдержкой, сейчас держался с трудом, водя мокрой крепко сжатой ладонью по каменно-твердому члену. Лоррен дрожал всем телом, даже не делая попытки скинуть больно сжимавшую его волосы руку Месье, и не собирался останавливаться, пока Филипп сам не остановил его. Нехотя выпустив член изо рта, напоследок скользнув языком по раскрывшейся головке, шевалье вопросительно взглянул на Филиппа. У того нежным багрянцем горели обычно бледные щеки, а затуманенные глаза блестели так, будто он еле сдерживал слезы. - Почему ты не позволяешь мне? – с улыбкой спросил Лоррен, подаваясь ближе и целуя Месье в губы, давая ему попробовать собственный вкус. Филипп неожиданно не дал ему сразу отстраниться, жадно отвечая на поцелуй, взяв его лицо в ладони, страшно возбужденный, страшно соскучившийся. - Я позволяю тебе. Я позволяю тебе больше, чем себе, - нехотя убрав руки от его лица, он прошелся по отворотам камзола и быстро плавно спустил его шевалье на локти, дождавшись, пока тот сам его снимет. Далее настал черед рубашки, стянутой через голову. Мягкие волосы Лоррена, в которых всегда так красиво играло солнце, в очередной раз повергли Месье в восторг и он на миг уткнулся в волнистые пряди, вдыхая их запах. Скользнув ладонью по голой груди любовника, он чувствительно царапнул ногтями сосок, будто сладостно отомстив таким образом, и зарылся лицом между его плечом и шеей, целуя и покусывая такое чувствительное место. Уже расстегнутые штаны Лоррен сбросил с кровати, кое-как справившись с ними дрожащими руками. Филипп был слишком желанен, обладание им пьянило, и шевалье понял вдруг, почему прежде их любовь чаще всего была быстрой и отчаянной. Овладевая Филиппом прежде, Лоррен испытывал нечто похожее на яркий фейерверк. Торопливость, стремительность, когда зачастую они оба не успевали толком раздеться, были по-своему прекрасны, но шевалье и не знал, что только таким образом он все еще как-то мог сопротивляться яду. Яду, которым отравлял его Филипп во время долгих, сладких и бурных ласк, заставляя желать себя еще и еще. Голова кружилась, шевалье не помнил, как расправился с остатками одежды, как скинул с кровати на пол роскошное покрывало, потому что нежную кожу Месье не должна царапать грубая геральдическая вышивка – ее должна касаться только прохлада мягких простыней. Огонь в камине давно погас, полнолуние врывалось в спальню сквозь створы, бессовестно высвечивая любовную арену, Лоррен видел каждую родинку на теле Филиппа, и не мог остановиться, мучая поцелуями его шею, плечи, трогательные и беззащитные локтевые сгибы, где кожа такая нежная и тонкая, впалый живот, узкие выступающие косточки, переходящие плавно в упругие бедра, колени и сладкие впадинки под ними. Обняв под талию одной рукой, шевалье мягко перевернул Филиппа на живот, и тот мучительно застонал в голос, принимаясь тереться членом о простыни. Вид ритмично двигающихся вверх-вниз округлых ягодиц и под стать им – резко сведенных лопаток на спине заставил шевалье сглотнуть сухой ком в горле в очередной раз, и пожалеть, что сегодня они не пили вина. Филипп вытянул руки вперед и обхватил подушку, глуша в ней свой вскрик, когда Лоррен, отведя с его шеи и спины тщательно завитые крупные локоны, стал осыпать все, до чего мог дотянуться, мягкими поцелуями. - Мой прекрасный… Мой восхитительный, неповторимый, мой единственный король… - обжигал ухо Месье шепот шевалье. Филипп еще активнее стал тереться бедрами о матрас, стараясь хоть немного унять подкатывающие волны оргазма, зная, что еще рано, и покорно, безо всякого стеснения забрал в рот подставленные пальцы Лоррена, облизывая как следует, зная, что чем лучше он старается, тем слаще будет обоим. Проводя в последний раз по пальцам влажным языком, Филипп приоткрыл глаза, столкнувшись со взглядом шевалье, и потянулся к нему. Лоррен склонился, обхватив своими губами его жаждущие губы, впился так сильно, и не отпустил даже тогда, когда Месье весь выгнулся, все еще лежа на животе, схватившись за подушку так, что разорвал верхнюю тонкую наволочку. - Филипп!... – выдохнул он, с наслаждением чувствуя, как внутри него двигается сразу два пальца. Шевалье поцеловал его в висок, лежа на боку рядом, размеренно двигая пальцами внутри узкого жаркого отверстия, большим пальцем то и дело дразняще скользя по ложбинке меж ягодиц извивающегося Месье. - Ты не принимал никого… - с трудом сдерживая дрожь в голосе, выдохнул шевалье на ухо Филиппу и тот лишь прошипел, дернувшись, но оттолкнуть был не в силах. - Как я мог! Я был в таком отчаянии… я… - Тише. Прости. Прости меня. С силой разведя пальцы внутри, дождавшись долгого стона Филиппа, шевалье, наконец, убрал руку, вновь перевернул его на спину и устроился между ног, заставляя любовника обнять себя ими за талию. Он мог бы взять Месье и на животе, им обоим нравилось и так и эдак, но сейчас Лоррену почему-то хотелось смотреть в его глаза. И кончать, видя его лицо. Филипп сильно стиснул его бедрами, обвив что есть сил руками за шею, пока шевалье несколькими резкими толчками входил в него. Они оба пылали, прижимаясь разгоряченными телами друг к другу, Лоррен не мог отвести взгляда от лица своего принца, жадно наблюдая, как вздрагивают ресницы Филиппа от каждого его движения, как он кривит красиво очерченные губы, как хватает ими воздух, которого становится тем меньше, чем громче слышатся влажные шлепки. Нежность уступает место страсти, Филипп кричит в голос, умоляя брать себя сильнее, и кто такой шевалье де Лоррен, чтобы ослушаться. Он резко входит каждый раз до конца, встречая на полпути мокрые от пота бедра, потому что Филипп тоже двигается не менее жадно, он прекрасно знает, как сладить общий ритм, как сделать так, чтобы было еще лучше, теснее, ближе. Как сделать так, чтобы между ними оставалась лишь кожа, лишь кожа их разделяла. А все прочее было одним, включая бешеный стук сердец. Резко мотнув головой, перебросив на левое плечо спутавшиеся пряди волос, шевалье наклонился, порывисто целуя потерявшегося в наслаждении, стонущего Филиппа, схватил его под талию, дергая вниз на себя, насаживая до сладостной боли. Ногти Месье прошлись по его голой спине, оставляя вспухающие розовые бороздки, а сам он все-таки не выдержал, закрыв глаза, и шевалье быстро слизнул кончиком языка скатившуюся по его виску слезинку - от слишком сильного, неотступного удовольствия. - Я люблю тебя, - выдохнул он Филиппу на ухо, с силой прижимая его к себе и добивая наступающий оргазм последними мощными рывками, прежде чем замер, застонал громко и безудержно, кончая в тот самый миг, когда ему самому на живот брызнуло семя. Филипп сцепил руки за его шеей, вскрикнув с Лорреном в один голос, и тоже замер, продолжая пачкать его живот. В лунном свете они оба блестели от пота, изможденные любовью, и не могли пошевелиться, только дышали быстро и тяжело, шевалье в какой-то момент опустил голову Филиппу на плечо, пряча лицо. На неожиданное признание тот не ответил, но Лоррен и не ждал, верил только, что сам Месье понимает – есть моменты, когда люди не лгут. И, поддавшись необъяснимой нежности, шевалье легко поцеловал любовника в плечо, закрыв глаза, когда почувствовал, как тонкая изящная рука гладит его взмокший затылок. …Филипп двумя глотками осушил бокал и сразу же подал его шевалье, многозначительно взглянув. Тот с хитрой улыбкой плеснул ему еще вина, оторвал от большой грозди пару виноградин и устроился на боку рядом, мягко вложив одну из ягод в искусанные и покрасневшие от жарких поцелуев губы Месье. Лучше всего Филипп был вот таким: обнаженным и утомленным любовью до полного и безоговорочного удовлетворения. Только непривычная задумчивость слегка вводила шевалье в недоумение, но природным своим чутьем он понимал, что Филипп будет таким еще долго, а сегодняшнее их примирение вовсе нельзя считать окончательным. Хотя Лоррен скорее сожрал бы ту кашу с червями, что подавали в тюрьме, чем признал бы, что Филипп и в самом деле имел право простить его далеко не сразу. - Мой брат не спустит тебе и малейшей провинности. Я вообще не уверен, что ты какое-то время будешь допущен ко двору в его присутствии, - Филипп смотрел куда-то в одну точку, медленно потягивая второй бокал вина, но по привычке даже не замечал, что шевалье вновь кормит его с рук и брал губами виноградины. Если бы они только что не предались любви, уже одно это возбудило бы Лоррена вновь. Неотрывно глядя на задумчиво-прекрасное отрешенное лицо Филиппа, он подполз чуть ближе, устраиваясь у него под боком. - Откровенно говоря, любовь моя, меня больше волнует, буду ли я допущен до тебя. Губы Филиппа дрогнули в знакомой еле заметной улыбке. - Ты уже допущен. - Это значит, что ты принял мои искренние извинения? Месье перевел на него взгляд и сладко потянулся всем телом, удерживая бокал одной рукой и сползая на взбитых подушках чуть ниже. - Скажем так, я рад, что ты сейчас здесь, а не кормишь крыс вместе со своими дружками-заговорщиками. Шевалье дернулся, как от пощечины, и резко сел, нервным жестом убрав с лица пряди волос. - Ты даже не дал мне возможности объяснить, я не… Филипп вскинул руку в жесте, призывающем к молчанию. Потом медленно сомкнул пальцы на шее Лоррена и сильным, но плавным движением потянул его к себе. Тот поддался, упираясь свободной рукой в постель и склоняясь над Месье, безошибочно глядя на его губы. И вдруг улыбнулся: - Ты действительно не позволил бы этому случиться. Не позволил бы Его Величеству меня казнить. И знаешь, почему? - Молчи, - прошипел Филипп, сильнее сжимая пальцы на шее шевалье, но тот только улыбался, потому что вопреки шипению мягкие губы раскрылись для поцелуя. - Потому что ты тоже меня любишь. Ответить Месье не успел. Шевалье де Лоррен бесцеремонно накрыл его рот поцелуем, плавно забираясь сверху, и запустил пальцы в темные кудри, чуть сжимая, хотя вырываться Филипп и не думал.