Белая лилия

      Последнюю неделю он приходил по ночам в комнату Стива, забирался под одеяло рядом с ним, и позволял теплу чужого тела прогнать укоренившийся глубоко в своих костях холод. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, на кровати, где могли поместиться четыре человека. Раньше, он помнил, Стив спал на узкой, скрипучей кушетке, так что Баки приходилось балансировать и крепко обнимать друга, согревая. Во время очередной болезни тот часто и громко кашлял, Стива бил озноб. Прижимаясь грудью к спине, он чувствовал, как тот сотрясается всем телом в жутких приступах. Тогда он тоже непроизвольно начинал дрожать, только в отличие от Стива, не от болезни, а от страха, что очередная пневмония окажется сильнее их упрямства, а у него даже не хватит денег на похороны. И на самого себя тогда Баки в зеркало не сможет смотреть без отвращения, потому что обещал миссис Роджерс, Саре, позаботиться о ее мальчике. Больше всего на свете он не хотел видеть, как в шестифутовую яму опускают еще один деревянный ящик с дорогим ему человеком.       Теперь все по-другому. Стив больше не болеет. Его легкие вдыхали и выдыхали воздух легко, без зловещих, пугающих свистяще-шипящих звуков. Теперь Джеймс засыпал, убаюканный ровным ритмом его теплого дыхания над ухом в кольце крепких, больших рук, а раньше ведь чутко прислушивался к нему всю ночь, держа поблизости дорогой «Пневмостат»*, на который он истратил несколько зарплат, о чем никогда не признавался Стиву. Сказал, что получил новехонький небулайзер по какой-то дотационной программе, в какую давно подписалась его мать. Зато с утра не выспавшийся Баки шел на работу довольный от того, что его друг пережил еще одну ночь.       Не изменились после введения сыворотки у Роджерса глаза с улыбкой, да пальцы остались такими же длинными и тонкими – руки настоящего художника. В 30-х у него под ногтями всегда оставались пятна краски и частички угля. Когда-то Баки очень любил переплетать свои пальцы с пальцами Стива, утыкаться носом в белокурую макушку и вдыхать запах его тела, смешанный с запахом дешевого мыла и растворителя. Он всегда хотел прижаться к этим мягким (когда-то давно они были мягкими, а не покрытыми мозолями от использования щита) рукам губами, поцеловать каждый дюйм. Но не мог. Боялся. Отвращения в глазах единственного дорогого человека. Всеобщего осуждения. Тюрьмы, в конце концов.       Теперь все страхи молодого Барнса казались далекими и до нелепого смешными. Кроме одного. Он, как и раньше, больше всего на свете боялся потерять Стива, особенно когда на его груди красуется нарисованная звездно-полосатая мишень – слишком много людей хотят в нее попасть. Правда, многие вещи до сих пор, как и в далеком сорок третьем году, выглядели немного неправильными, если не смущающими. Стив был чересчур большим по сравнению с его воспоминаниями. Баки не мог больше положить свой подбородок на его макушку, и пах он совсем по-другому – порохом и металлом. Неправильно.       На фронте он никак не мог смириться с потерей своего «маленького» Стива, того, кто отчаянно в нем нуждался. Однако сейчас выходило, что их роли поменялись, и Роджерс вынужден заботиться о своем друге детства, что этого самого друга, откровенно говоря, не слишком-то устраивало.       Стив беспокойно пошевелился во сне, вырывая Джеймса из потока беспокойных мыслей. По отдельности, в разных комнатах башни, их обоих преследовали кошмары, о чем оба предпочитали упрямо молчать. Но вдвоем страшные воспоминания удавалось держать на расстоянии. Только, видимо, не сегодня.       Он тихо поднялся с постели, старясь не потревожить необходимый Стиву отдых, оделся и бесшумно покинул комнату. - Сержант Барнс, - осведомился вездесущий дворецкий Старка, - могу я Вам чем-нибудь помочь? - Нет, Джарвис, благодарю, - он не любил, когда его называли сержантом. Он им не являлся более семидесяти лет. «Зимний солдат» и то лучше звучит – правдивее, - я хочу немного прогуляться. Вернусь через пару часов. И Джарвис? - Да, сержант? - Никаких «сержантов». Лучше Джеймс или Барнс. - Как скажете, мистер Барнс, - «мистер», твою мать. Иногда Баки казалось, что Джарвис его из-за чего-то невзлюбил, - в гараже на нижнем уровне стоит Volkswagen Passat. Позволю заметить, что это неприметный серый седан с ключами в салоне, - добавил искусственный интеллект. Может, насчет неприязни он ошибся. - Спасибо, Джарвис, - поблагодарил он и спустился в гараж, вместо того чтобы ловить такси.       Меньше чем через полчаса езды по опустевшим ночным дорогам Нью-Йорка Джеймс оказался там, куда стремился последние несколько дней, но никак не мог решиться – на кладбище.       Он стоял возле могилы человека, который долгое время был центром вселенной Зимнего Солдата и его единственным другом. Он смотрел на серый камень и неспешно перебирал в голове восстановленную память. Здесь, под его ногами, лежало тело Александра Пирса. Его семья жила где-то неподалеку, и они захотели, чтобы его похоронили поближе к ним, а не в Вашингтоне, где все еще разбирали его дело в связи с заварушкой между Гидрой и ЩИТом.       Для Джеймса между ними не было никакой разницы. И те и другие – правительственные организации с амбициозными планами управления миром. Прикрываться они могут пафосными речами и высокими целями, а итог всегда один – очередное оружие, очередная война и множество сопутствующих жертв.       Джеймс Барнс появился на пороге башни Мстителей через год после падения хэликарриеров в Потомак уравновешенный, сытый, неброско одетый и вооруженный всеми своими воспоминаниями. С ними у него не было никаких проблем: прошлое есть прошлое, его не изменишь. Эмоции – вот что вызывало больше вопросов. И за ответами он пришел к Стиву Роджерсу. С тех пор прошел месяц, и вот он стоит у могилы того, кто вызывал в нем не меньше противоречивых чувств, чем капитан Америка.       Год назад мир Зимнего Солдата разлетелся на кусочки, когда одна не убиваемая цель позвала его по имени. Он не знал тогда, но начал вспоминать… Его посадили на стул, хотя не должны были, но это крайнее средство не помогло, потому что эмоции никуда не делись – поселились в глубине сознания, чтобы вынырнуть на поверхность, когда подвернется возможность. А она появилась очень скоро: Зимний Солдат увидел своего противника меньше, чем через сутки. И все полетело к дьяволу. Алекс в тот последний вечер выглядел взволнованным, почти на грани паники, он был зол, но не на него, и он боялся, хотя тщательно прятал свой страх. Зимний Солдат поэтому простил ему пощечину и еще потому, что ему самому было необходимо прийти в себя и избавится от непонятных эмоций. Из-за них он терял контроль.       После Потомака он мог вернуться в Гидру, но не стал. Как не стал сливать имеющуюся у него информацию или охотиться на их агентов. Стив вел себя с ним так, будто он был военнопленным с 1945 года. Джеймс не стал его разубеждать, хотя малая доля правды в этом была. Его не пытали, не ломали сознание. Он был необходим как эффективный боец с широкими навыками и знаниями. Поэтому Баки Барнса они уничтожили, хотя он итак страдал амнезией после падения с поезда, и создали совершенно иную личность. Не оружие, на чем настаивал Стив. Да и не существовало для сержанта Барнса особой разницы после того, как ему сказали, что капитан Америка мертв. Он не был пуст, его действия не были бездумными или безвольными. Зимний Солдат понимал, что делал и зачем – ему это объясняли снова и снова. И он соглашался подчиняться их приказам. Добровольно. Хотя Сэм твердил, что его выбор был иллюзией. Пусть так, даже иллюзии ему хватало. Гидра спасла ему жизнь, Гидра научила его многому из того, что он умел и знал, Гидра дала ему цель, а Алекс на долгое время стал единственной семьей.       Так что Джеймс скрытно проник на пару-тройку баз, извлек все имеющиеся на него файлы и исчез. Ему не составило никакого труда адаптироваться к современному миру – он делал это уже много раз. О Зимнем Солдате он знал все необходимое, о Баки Барнсе – то, что мог предложить музей и интернет, а вот о том, кем он стал, не знал ничего. Джеймс был чем-то посередине: тренированным убийцей с многолетним стажем, но без малейшего желания продолжать, чистым листом с кажущимися чужими воспоминаниями и ворохом непонятных эмоций. Ему требовалось время.       Джеймс положил белую лилию, купленную в круглосуточном магазине, на могилу. Он встретил Алекса, когда тот стал подниматься по служебной лестнице и узнавать все темные секреты ЩИТа. Одно время он даже тренировал его, пока Зимнего Солдата не заморозили в очередной раз.       Потом Алекс стал тем, кто отдавал приказы, стал его наблюдателем… и другом. Он был добр, он был небезразличен, он был первым, кто заговорил с Зимним Солдатом, как с равным, он был первым, кто за десятилетия прикоснулся к Зимнему Солдату не как к лабораторному объекту или мишени (синяков и переломов у него всегда хватало). Джеймс даже не представлял, как истосковался по теплу другого человека, пока Алекс мимоходом не похлопал его по плечу, поздравляя с успешной миссией (а других у Зимнего Солдата не предполагалось – это константа). Неожиданно для самого себя, он тогда издал какой-то приглушенный непонятный звук – нечто среднее между животным криком отчаяния и удивления. Алекс услышал, внимательно посмотрел на него, будто впервые видел, и понял. Он выгнал всех из помещения и немедленно сжал его тело в крепких объятиях. Зимний Солдат по-настоящему оледенел, он даже дышать боялся, растерянный и напуганный тем, что это неизвестное доселе ощущение чужого тепла исчезнет слишком быстро. Но Алекс продолжал его обнимать, не обращая внимания на время и ждущих снаружи людей. - Тебе неприятно? – спросил он. Мнением агента никогда не интересовались – ему отдавали приказы. - Приятно, - голос подвел, и ответ он прохрипел, потому что непонятно откуда взявшийся комок в горле мешал говорить. - Тогда можешь обнять меня в ответ, если хочешь, - он улыбнулся, и улыбка согрела его обычно холодные голубые глаза. Хочет ли он? Он неуклюже обхватил руками плечи своего наблюдателя, чувствуя, как сильно и часто бьется сердце. Зимний Солдат не помнил, что такое близость. Он положил голову на плечо Алекса и простоял так очень долго, не чувствуя, как беззвучно по щекам текут слезы, а руки с силой впиваются в чужую плоть. У Пирса, он понимал, после такого должны были остаться синяки, но он никак не мог заставить себя отпустить, а тот не настаивал.       Потом Алекс позволил Зимнему Солдату прикасаться к нему без разрешения, тогда, когда сам агент этого захочет… «Стокгольмский синдром», - сказал бы Сэм, и Баки не стал бы с ним спорить.       С возрастом он не изменился. Пирс истово верил, что мира на Земле можно добиться только одним способом, и это необходимо сделать быстрее, иначе люди просто уничтожат друг друга. Вероятно, он был прав, и диктатура – единственно возможный вариант для процветания человечества в условиях существования без войн. Но ценой была бы свобода. А Стив никогда бы не смирился с таким положением дел, он бы вспомнил слова Бена Франклина о том, что «те, кто готовы пожертвовать насущной свободой ради малой толики временной безопасности, не достойны ни свободы, ни безопасности». И тоже был бы прав.       Но Баки было все равно. Останься Пирс жив, все могло сложиться по-другому… Но Джеймс Барнс привык следовать за невыносимым мальчишкой из Бруклина. Это все, чего он хотел раньше, и это все, чего он хочет сейчас. Даже если они оба изменились… - Прощай, Алекс, - прошептал он холодному серому камню и пошел прочь.       Возле машины Джеймс с удивлением обнаружил переминающегося с ноги на ногу Стива. Он прятал руки в карманах и не желал встречаться с ним взглядом. Они молча сели в автомобиль. - Прости, я не хотел тебя будить, - нарушил неловкую тишину Баки, внимательно наблюдая за другом. Иногда язык тела мог сказать ему много больше, нежели слова. - Похоже, я теперь не могу спать без тебя под боком, - произнес Стив, слегка покраснев от того, насколько двусмысленно прозвучала фраза. Он продолжил, чтобы как-то замять свою неловкость, - Джарвис сказал мне, где тебя искать, - конечно же, в машине был поисковик, он ни секунды не сомневался, - не то что бы я тебе не доверял. Я беспокоился, - Джеймс это понимал. Большую часть времени Стив обращался с ним, как с разбитой и вновь склеенной фарфоровой вазой, слишком хрупкой, чтобы на нее дышать, не то что дотрагиваться. Это утомляло. - Я знаю. Я навещал друга, - Стив вскинул голову и на этот раз посмотрел ему прямо в глаза. Баки отметил про себя, как едва заметно покраснели его скулы. В голове невольно промелькнула забавная мысль о ревности. В этот момент прошлые страхи, прошлые ошибки, и даже их жизнь в замороженном виде казались совсем незначительными. Баки осторожно взял руку Стива в свою. Медленно, наслаждаясь каждой секундой, прикоснулся губами к широкой ладони, отчего краска на лице друга приобрела более насыщенный оттенок. Джеймс усмехнулся про себя, когда услышал, как капитан громко сглотнул. - Баки, - казалось, всегда знающему, что сказать, Стиву, не хватало слов. С 40-х годов ничего для Джеймса Барнса не поменялось: самый главный человек в его жизни стоял прямо перед ним, и, не собираясь больше терять время, он притянул Стива к себе. Легкое прикосновение губ длилось всего несколько мгновений и, скорее, походило на обещание чего-то большего, чем на полноценный поцелуй. Роджерс не разозлился, даже намека на протест не наблюдалось, хотя Джеймс готов был и к такой реакции. - Нам пора домой, Стив, - он дождался неуверенного кивка и завел мотор.