Поцелуй пустыни

Ничто не истинно, все дозволено.

Он смотрел удивленно, даже невинно на красные лепестки, завороженно рассматривая каждый их изгиб, боясь прикоснуться к крохотным нераскрывшимся бутонам. Рука с пером нависла над листом, и чернила капали на жесткую пожелтевшую бумагу, растекаясь в причудливые кляксы. Казалось, что тени от миниатюрных цветов, падающие на деревянный стол в библиотеке, имели огненный оттенок, разбавляя унылые потемки меж пыльных и старых шкафов. Солнечные лучи укрывали часть крепости, грея печальный одинокий камень, и навевали мысли о бесконечном зное среди озер и утесов в деревне. В библиотеке стояла тишина и приятная прохлада, не умеющая охладить юношеский пыл, что горел в молодых сердцах. Такой исключительно редкий покой нарушил звук распахнувшейся старой двери и быстрых шагов. Но Малик, слишком увлеченный новым предметом, не замечал ничего, кроме своих сбивчивых, детских и восторженных мыслей. — Эй, Ма-а-лик! — обиженно, даже с укором протянул Альтаир, тряся своего друга за плечо. Тот отвлекся почти сразу от созерцания прекрасных растений, и томный взгляд был устремлен на загорелое, вечно недовольное лицо своего товарища, обделенного терпимостью в свои юные годы. — Ты меня вообще слушаешь? — Да, конечно, — медленно ответил он и вернулся к написанию послания. А потом тяжко вздохнул от испорченного листа бумаги, откладывая его на край деревянного стола. — Ага, — хмыкнул Альтаир, облокотившись на один из затлевших шкафов. Он угрюмо смотрел на то, как Малик выводит темными чернилами слова, оставляя небольшие пятна на бумаге, а затем бережно откладывает гусиное перо в сторону и выбрасывает очередной испорченный листок, мимолетно рассматривая изгибы алых цветов, стоящих в глиняной старой вазе в центре стола. — Кто их сюда притащил? — Кадар. Он купил их у нищенки в деревне, — уже не скрывая своего любопытства, юный ассасин с интересом рассматривал каждый стебель из пестрого букета, обращая недовольство Альтаира в пустоту. И он совершенно забыл о важном содержании письма. — Ты так на них смотришь, будто бы никогда цветов не видел. Лучше бы потренировался во дворе. — Таких — никогда. Они растут только в песках Иерусалима, а в Масиафе кроме колючек и чертополоха ничего нет. В ответ Ла-Ахад лишь негодуя хмыкнул, но возразить не мог, ибо слишком увлеченно его друг глядел на крохотные бутоны. Такой взгляд он видел впервые, и это было для него ново и непонятно. Он устало прикрыл глаза и, разбивая тишину резвыми шагами, ушел прочь из крепости, попутно встретившись с другими братьями из братства. А Малик лишь тихо, почти неслышно усмехнулся, думая, что Альтаиру просто не хватает внимания к своей персоне. Альтаир распахнул глаза при пробуждении, и перед ним раскинулось ночное небо пустыни, какое оно бывает в летний зной — бесконечное и мудрое, наполненное всеми тайнами мира и охраняющее его от всех невзгод. И, если бы оно имело чувства, присущие людям, то оно бы скинуло с себя все звезды и раскололось от войн и пролитой крови. Ассасин устало вздохнул и поднялся с примятой сухой травы возле серого валуна, в чьей тени он прятался от нещадно палящего солнца, когда пытался заснуть. Кобыла, привязанная за ствол пальмы, пережевывала сено, лежащее одинокой кучей среди отцветшего чертополоха. Альтаир украдкой глянул на нее, а затем перевел взгляд на одинокий месяц на безоблачном небе. В Иерусалим он должен прибыть к утру, а до вечера нужно найти бюро и, наконец-таки, выспаться. Но сейчас Ла-Ахада тревожил его сон. Воспоминания о былых днях были ни к чему, к тому же нечего ворошить прошлое. Увы, старые раны ныли все чаще, напоминая о дорогом человеке, чье имя свято вырезано на сердце. С ним ассасин не виделся с того самого дня, когда он вернулся из храма Соломона, целый и почти невредимый, оставляя своих братьев на произвол судьбы. Его высокомерие погубило всех троих, и Альтаир знает, но не хочет верить в это. Кобыла внезапно встала на дыбы и с громким ржанием попыталась высвободить поводья, завязанные в узел вокруг ствола пальмы. Альтаир посмотрел на пыльную дорогу и заметил двух стражников из небольшой деревни, где из-за спешки он сбил пару человек, просто-напросто не заметив их. Он поднялся с травы и в одно мгновение вскочил на лошадь, освободив ее кожаные поводья. Действовать нужно было очень быстро, ибо стражники приближались и, ругаясь на турецком, были явно настроены не на дружелюбную беседу. Он пустился галопом, срезая как можно больше поворотов, чтобы скрыться из виду, но, увы, погоня продолжалась до ближайшего города — Иерусалима. Лошадь резко остановилась возле полуразрушенных арок, заметив огромный обрушившийся утес, с которого нужно было спрыгнуть. Пришлось свернуть на основную дорогу, но, слава Аллаху, среди скал была узкая тропа, ведущая в никуда. Успев свернуть туда, Альтаир спрыгнул с лошади, притаившись подле большого валуна, осторожно прислушиваясь к звукам с дороги. Топот копыт утих, крики турок тоже. И, удостоверившись, что все спокойно, ассасин забрался на серый камень и, перепрыгнув на стену, ринулся к городским воротам. Перепрыгивая через уступы, он схватился за ржавую балку и ловко перебрался на следующую, миновав сонную-полупьяную стражу. Первые лучи солнца освещали фонтан на городской площади, искусно играясь с темно-зеленой мозаикой на плитке. Возле деревянного каркаса, увитого сплошным плющом, сидели нищие, жадно пьющие воду, зачерпнутую сухими, покрытыми мозолями ладонями. Женщина, чьи седые волосы были спрятаны за грязным порванным платком, посмотрела на Альтаира. В ее светлых глазах, пустых, покинутых, было столько боли, что по всему телу проходила дрожь. Она была больше похожа на безжизненный труп, лежащий на главной площади, никем не замечаемый. И, пока она смотрела на ассасина, она ни разу не сомкнула свои веки с редкими ресницами, пока ее не встряхнул пожилой мужчина. Затем они молча удалились в бедный квартал, оставляя средь лучей наблюдателя свои умершие души. Альтаир теперь, не мешкая, забрался на крышу одного из зданий, не желая терять ещё больше времени. В нем снова заиграл тот энтузиазм, с коим он выполняет задания. Словно пустынная одинокая птица он перепрыгивал с крыши на крышу, хватаясь за каменные уступы и деревянные рамы окон. Он двинулся прямо к смотровой башне, подле которой стоял сонный стрелок, постоянно трущий глаза от усталости. Его лук лежал рядом, колчан со стрелами валялся возле каменной стены, и Альтаир ловко проскочил мимо него, забираясь все выше к гордому орлу, сидевшему на шатровой крыше. Ла-Ахад прыгнул ввысь и ухватился за карниз, подтянувшись к самому верху. И тут перед ним раскинулся тот Иерусалим: статный, гордый, потерянный и умирающий в бедности и алчности. Последние рассветные лучи окинули город и осветили его, погружая его в блеск мозаик на колоннах и фонтанов. С такой высоты люди похожи на муравьев, и нельзя даже отличить, кто беден, а кто несказанно богат. Вершины гор и башен всех выравнивают в статусе, наделяя только одного, смотрящего, незримым величием. Альтаир любил рассматривать города с высот, манящими его с самого раннего юношества. Но он уже не тот прыткий мальчик, мнящий себя правителем всего и вся. Наверное, он уже осознал, что не птица и не лететь ему над людьми. Вдруг среди кремовых крыш и деревянных беседок, Ла-Ахад заметил одно решетчатое покрытие, увитое темно-зеленым плющом. Оно находилось через несколько кварталов, но не заметить его было трудно. Альтаир, чуть приподняв уголки сухих губ, спрыгнул вниз, на соседнюю крышу и помчался вперед к цели, смело хватаясь за ветхие мансарды и заколоченные досками окна. Он мчался словно птица; его замечал только сам Аллах. Остановившись на решетках, ассасин спрыгнул вниз на мягкие подушки с причудливыми узорами, лежащие на небольшом ковре. Это укромное помещение было полностью украшено той или иной растительностью: в углу росла пальма, а рядом с ней незаметные кусты бледно-желтых цветов. В душе бушевала нетерпимость к заданию, та ненасытная тяга к приключениям, и Альтаир резво пошёл в бюро. — Мира и покоя тебе… — он остолбенел от недоумения и неожиданности. Сейчас он бы был не прочь гоняться от стражи, оттягивая момент судьбоносной встречи. Он же знал, что здесь наверняка будет именно он, но все равно пошел. Вся резвость мигом пропала, и, пытаясь сохранять спокойствие, Альтаир почти невозмутимо, томно и по слогам произнес его имя. — Малик. — Твое присутствие лишает меня и того и другого, — с желчью и нескрываемой ненавистью процедил Аль-Саиф, дописывая что-то на листке бумаги и не отрывая взгляда от выводимых пером букв. Рядом с ним лежали карты и книги в кожаных обложках, разбросанные по всему столу. В комнате пахло старым деревом и пылью, а в самом дальнем углу пылилась шахматная доска со скинутыми на бревенчатый пол шахматными фигурами. Белая пешка лежала дальше всех — рядом с массивным сундуком, закрытым на ржавый замок. — Аль-Муалим послал меня убить Талала. У тебя есть информация о нем? — спросил Альтаир, все также стоя в проходе. Он не желал пройти внутрь, но не собирался уходить, несмотря даже на то, что Малик пытается задеть его своими язвительными фразами. — Почему же я должен что-то говорить тебе? Это твоя работа — ходить и убивать. Или пребывание в немилости явно щекочет твою гордыню настолько, что ты готов говорить со смертными? — он усмехнулся, все сильнее нажимая на тонкое перо. Не глядя ему в глаза, он пытался скрыть свои эмоции, дабы не казаться слабее. — Это отнимет еще больше времени. Не хочешь помогать — я сам его найду, — его лицо было серьезным, невозмутимым, даже немного надменным, но на самом деле внутри Альтаира разгоралось пламя. Все-таки он не любит, когда над ним смеются. Он развернулся и пошел бы прочь, если бы его вовремя не остановили. Малик, прикусив губу, отложил перо и сказал недовольным тоном, как умеет только он: — Ладно. Не хочу, чтобы ты шлялся по городу как слепец. Я расскажу, где его искать. — Я слушаю. — На юге рынка, что разделяет еврейские и арабские районы. На севере близ мечети. И на востоке перед церковью Святой Анны рядом с воротами. — Это все? — Этого достаточно, чтобы начать поиски, и больше, чем ты заслужил. Малик развернулся к шкафу, демонстративно показывая, что разговаривать с ассасином он больше не намерен. И выслушивать его капризы тоже. Когда же Альтаир ушел на поиски, Малик, оставшись в одиночестве, закрыл лицо рукой и прислонился лбом к шкафу, совершенно не понимая, что он делает. Наверное, он до сих пор не привык работать только одной рукой, сидя в этой темной затхлой клетке, где будет гнить его свободная душа до конца дней, и это действует ему на нервы. Ла-Ахад находился в крайне раздраженном состоянии, когда покинул бюро. В нем, таком самовлюбленном и нахальном, боролось два чувства: задетое эго и не совсем чистая совесть, держащаяся только во имя Кредо. Он не принимал такого отношения к себе, но он мог понять его. В своих раздумьях Альтаир, шагая по переулкам достаточно быстро, успел задеть нескольких женщин с кувшинами и услышать в свой адрес пару проклятий. Альтаир уже был на полпути к церкви Святой Анны, как услышал крик горожанина поодаль от себя. Он остановился возле лавки с расписными глиняными горшками и вазами, наблюдая из-за угла, как в этом городе вершится правосудие: парня толкали из стороны в сторону, тыкали в него ятаганами, чьи лезвия отражали солнечные теплые лучи. — Что я вам сделал? Отпустите меня! — паренек пытался вырваться, но трое мужчин, окружившие мальца, хватали его за шиворот и тянули на себя, прижимая к холодной стене, пытаясь стащить с его лица темную вуаль. — Да как ты смеешь воровать у меня на глазах, червь? — один из них нахально улыбнулся, прижимая лезвие своего меча к горлу бедного юноши, дрожащего от страха. Альтаир, не раздумывая ни секунды, подошел к стражникам и, вынув острый кинжал из кожаных наручей, проткнул одному горло, отчего тот упал на пыльную дорогу, окрашивая багровой кровью светлый камень. Второй попытался замахнуться на ассасина ятаганом, но его атака была ловко отражена длинным мечом, который пронзил ему сердце, опаляя алыми каплями зеленую форму. Третий же убежал в сторону торговой площади, явно не желая умирать. Лучше же жить в вечной трусости как крыса. — Спасибо вам, господин, — юноша склонил голову в знак почтения и благодарности, а затем скромно поднял с земли свою тряпичную сумку, предварительно отряхнув ее от пыли. Он поправил свой тюрбан цвета индиго и вуаль, закрывающую его губы. Ла-Ахад с изумлением смотрел в его золотые, словно песок пустынь, глаза, наблюдая, как он заправил под головной убор прядь пепельно-седых волос. — Чем мне отплатить вам? — Ни чем. Иди своей дорогой, — Альтаир развернулся и пошел бы прочь, свернув за следующим переулком и оказавшись рядом с нужной церковью, но неугомонный парень схватил его за руку, смиренно склонив свою голову. — Я не могу не отплатить вам, господин, так велят мне традиции моего народа. — Ты не сможешь мне помочь, — Альтаир резко отдернул свою руку, направляясь к нужному месту, но сзади послышалось, как этот юноша попытался идти наравне с ним и случайно спотыкнулся об глиняный горшок. Его сумка порвалась, а сам он лежал на животе, кое-как пытаясь встать. Альтаир развернулся и замер. Из грязной тряпичной сумки высыпались миниатюрные цветы алого цвета, напоминавшие капли крови. Он вспомнил свой недавний сон и наклонился к юноше, протягивая ему руку. — Я принимаю твое предложение, — сказал он, пока малец поднимался с колен и отряхивал свое темное одеяние от пыли. Он собрал цветы в свою сумку и прижал к своей груди, с ясной надеждой глядя на Альтаира. — Откуда у тебя эти цветы? — Я торгую ими, господин. Собираю их на пустынный скалах, а затем продаю в ближайших городах. — Отведи меня в это место. Незнакомец сглотнул ком, вставший у него поперек горла. Он сжал свою сумку сильней, пока костяшки тонких пальцев не побелели. Смотря на ассасина, в его темные глаза, он уже мысленно ответил на его встречный вопрос. — Извините, господин, но… Сегодня я не могу отвести вас туда, — ответил он. — Почему же? — Я собирал их два дня назад, и распустятся они только завтра. Я выйду на рассвете, буду ждать вас возле городских ворот, — ответил незнакомый юноша и, глядя на собирающихся возле трупов стражников людей, побежал в сторону торговой площади, крикнув на последок. — Возьмите с собой большую корзину, господин! Альтаир смотрел вслед юноше, пока он не растворился среди толпы горожан, вышедших из своих нор. Он ловко прошел около стражи, ища среди на улицах лавку, где продают корзины. Монет, правда, у него не было, но зато была отличная сноровка и способность маскироваться под обычного монаха. Увы, корзин нигде не было, только большие глиняные потрескавшиеся горшки, расписанные темно-бирюзовой краской. И уже ближе к вечеру, когда ассасин придумал четкий план, по которому собирается действовать, он незаметно взял большую напольную вазу и скрылся в беседке на крыше, пока внизу стражник выслушивал недовольство торговца. Начало смеркаться. Многие уже разошлись по домам, а Альтаир, оставив вазу в беседке, отправился в бюро. Из окна был виден слабый свет настольной восковой свечи, что одиноко догорала на столе, пока Малик, уставший до смерти от своей рутины, дописывал что-то в старых картах. Он легко водил пером по бумаге, изредка смачивая его в блюдце с чернилами. Томный взгляд темных глаз был сосредоточен только на словах, их смысле, и Малик даже не заметил, как пришел Альтаир, склонив дурную голову набок. — Даже не поздороваешься? — ассасин оперся на дверной проем, мягко улыбаясь от того, как падает тусклый свет свечи на серьезное лицо Аль-Саифа, встревоженного неприятным для него гостем. — Какие новости насчет Талала? — безразлично спросил Малик, отложив белое перо и сворачивая в рулон очередную карту. — Никакие. Я ничего не делал, — уверенно ответил Ла-Ахад. Он прошел вперед, не боясь гнева Малика, который от услышанного выронил из уставших пальцев последнюю карту, которую нужно было переделать. — Даже когда тебя понизили в ранге, ты до сих пор остаешься самовлюбленной сволочью. Альтаир в ответ лишь недовольно хмыкнул, вкушая каждое слово своего товарища, как перебродившее вино. Неприятные ощущения, однако. — Мы были друзьями. Тишина охватила полутемную комнату. Огонь догоравшей свечи игрался с непослушными тенями на каменных холодных стенах, с блеском уставших глаз, создавая атмосферу искренности и честности, но боль в сердце убивала все надежды на хороший финал. — Уходи, Альтаир. Ассасин только пронзительно грустно поглядел на Малика, а потом развернулся и пошел прочь из бюро, собираясь ночевать в беседке на крыше в компании вазы и небольшой кучи сырого сена. Он запрыгнул внутрь нее, прислонившись спиной к деревянной стенке, и смотрел на зеленую грубую ткань, не дающую прохода засыпающим последним лучам заходящего солнца. И под свое тихое ровное дыхание он задремал. Закатное солнце нежно касалось горизонта, охватывая неприступную крепость братства. Последние лучи обжигали смуглую кожу на лице, неприятно слепя глаза. Альтаир сидел на деревянном выступе, откуда он впервые спрыгнул прыжком веры вниз, в сено. Перед глазами был величавый утес, обросший зеленой свежей травой. Где-то кричал пустынный орел. Он прислушался к его голосу и прикрыл глаза, но через мгновение почувствовал на себе чей-то томный взгляд, сверлящий его спину. — Малик, — он слегка улыбнулся, мимолетно радуясь своему товарищу, пришедшему пару минут назад. Аль-Саиф сел рядом с ним, устало запустив пальцы в темные волосы. — Прохлаждаешься, да? — усмехнулся он, смотря на Альтаира томным взглядом с легкой полу-улыбкой на своем лице. — Аль-Муалим готовит какое-то важное задание для нас, уже слышал? — Да, — последовал безразличный ответ. Ассасин, наверное, за последнее время, освобожденный от каких-либо поручений, еще никогда так не уставал шататься по крепости и деревне. Это воистину утомляет. Но сейчас перед закатом он просто хотел послушать отчаянные крики гордого степного орла и впасть в легкую дрему на этом деревянном выступе. — Давай убежим после этого, Альтаир, — сказал Малик, смотрящий на разбивающиеся волны у подножия расколотых скал. Он пытался сосредоточиться, разглядывая поникшие карликовые деревья, согнувшиеся ближе к прозрачной воде, чтобы Альтаир не видел, как его смуглое лицо заливается краской. — Что? — Убежим отсюда… После задания. В бескрайние степи, леса, неважно… Ты же всегда хотел стать свободной птицей. — Мы предадим братство, Малик. Ты хочешь допустить это? Как же… твой брат? — Пусть я для него погибну. Альтаир смотрел на него, до конца думая, что его друг или напился или перегрелся на палящем с нещадной силой солнце. Оглядывая каждую черту его лица, ассасин попытался — лишь на мгновение — представить, что каждое его слово — мираж; все это сейчас исчезнет, но Малик, будто бы усмехаясь самой судьбе, продолжил, наклонившись ближе: — Ты мне нужен, Альтаир. — Мы братья по духу. Мы всегда будем вместе, — это единственное, что мог сказать Ла-Ахад, перед тем как убежать от самого себя куда-нибудь, где бывают только золотые песчаные дюны и бескрайнее небо, похожее на его душу. — Ты мне больше, чем просто брат. Малик начал понимать, что сказал сейчас какую-то нелепую глупость и, улыбнувшись кривой полу-улыбкой, отодвинулся от Альтаира, прикрыв свои глаза, дабы не лицезреть его смеющееся лицо. Купаясь в лучах закатного солнца, он почувствовал на своих сухих, шершавых губах легкий поцелуй, чем-то напоминающий пустыню: такой же бесконечный и одинокий, наполненный глухой сердечной болью и похожий на мимолетное прикосновение самой свободы. Альтаир, как только Аль-Саиф распахнул глаза, встал, грустно окинув того взглядом, и ушел в помещение, оставляя друга, покрасневшего от стыда и прикрывающего своё улыбающееся лицо ладонями, одного, растворившись в тени крепости. Солнце на восходе мягко проглядывало меж темно-зеленых штор, заставляя гордого ассасина пробудиться и печально устремить взор наверх, поворачиваясь затем к деревянной перегородке. Он украдкой вздохнул, проклиная свой разум за сновидения о былых моментах в его биографии, о которых он иногда пытался забыть. Вспомнив о своем гениальном плане, который в скором времени должен воплотиться в жизнь, Альтаир встал с кучи сена, отряхнув своё белое одеяние от соломы, выпрыгнул из беседки и побежал по оранжевым крышам, добираясь до центральных ворот. Было раннее утро, Иерусалим толком не проснулся, и его жители сладко посапывали в своих душных норах, прячась от ехидного солнца. Патрули стражи были полусонные, так что проскочить мимо них не составило большого труда. Безоблачное небо, окрашенное в бледный пурпурно-розовый цвет у проглядывающегося меж оврагов горизонта, медленно приобретало кремово-желтый оттенок. Возле ворот, вдали от стражников, одиноко стоял юноша в темном одеянии, прислонившись к каменной стене. У его ног стояла плетенная старая корзина, и он резко вздернул голову, взглянув на пришедшего Альтаира, держащего в руках большую глиняную вазу. — Здравствуйте, господин, — юноша покорно поклонился, попутно захватив свою корзину. — Вы готовы отправиться в путь? — Да, — как можно безразличнее ответил Альтаир, пряча глаза под белым капюшоном. Таинственный парень уже развернулся, чтобы пройти меж стражников, как ассасин схватил его за плечо. — Для начала покажи своё лицо. — Простите, — парень повинно склонил голову, убирая ладонь Альтаира со своей руки. — Традиции моего народа не позволяют мне этого делать. По воле моего бога я имею право лишь назвать свое имя, — на несколько секунд он замолчал, повернувшись к мужчине лицом. Ла-Ахад смотрел в его золотые глаза, пока он смиренно выговаривал каждый слог. — Валид. Затем они молча вышли из города, притворившись монахами, за всю дорогу не произнеся ни единого слова. Альтаиру было это не нужно, а незнакомый юноша не пытался вести какую-либо беседу. Это дитя, настоящий сын солнца (Альтаир так называл его из-за редкого цвета очей), будто бы казался посланником или предвестником чего-то потаенного, прислушиваясь в оглушающей тишине словам своего бога. Внемля им и устремляя свой взор вдаль, он непоколебимо вел своего путника к скалистому оврагу. Они шли долго, уже настал день, и, взбираясь все выше, Валид, прищуривая свои глаза, посмотрел на Ла-Ахада, а затем указал рукой на поросший холм на утесе. Альтаир изумленно смотрел на багровый ковер, раскинувшийся перед ним. Небольшие цветы от карминово-розового до глубокого алого цвета протянулись, казалось бы, до конца всей пустыни. Их лепестки были похожи на перламутр, игравшийся на солнце с буйством оттенков красного. Такие нежные и хрупкие они распустились ещё до восхода солнца, являя всю свою прекрасную сущность людям и природе. Словно капли чьей-то крови они прорастали через песок, простилаясь по нему. Даже жаль было к ним притрагиваться. Ассасин, все еще находясь в восторге, присел на колени и начал аккуратно их срывать, помещая в вазу. Только мужчина наполнил ее, он посмотрел на последний багровый сорванный цветок покоившийся на ладони. В памяти всплыл тот момент, когда он и Малик были детьми, и Аль-Саиф также восторженно рассматривал каждый изгиб лепестком, а Ла-Ахад был слишком занят своим эгоизмом, чтобы разделить радость с другом. Альтаир взял вазу и ушел, пока Валид все еще бесшумно стоял в поле цветов, рассматривая небеса над собой. И только ассасин повернулся, дабы отблагодарить таинственного юношу, как тот исчез среди оврагов, затерявшись во мгле меж солнечных греющих лучей. Он не заметно прибыл в город, оставляя наполненную вазу в одной из беседок на крыше. Присев на кучу сена, Ла-Ахад начал переплетать небольшие цветы между собой, создавая своеобразные лианы. Пока не наступил вечер, он сидел в беседке, не обращая ни на что внимания, лишь он, его цель и прекрасные цветы. Решетка в бюро была не задвинута, а это означало, что Малик все еще там. Альтаир резво спрыгнул вниз, из-за угла рассматривая, как он достает небольшой ящик с запасом восковых свечей. Мужчина прошел вперед, облокачиваясь на стойку. — Ты нашел Талала? — нервно спросил Аль-Саиф, расставляя книги по полкам. Видимо, он просто решил прибраться, когда появилось свободное от скучной работы время. — Нет. — Ты надо мной издеваешься, сукин сын?! — Малик повысил тон и резко развернулся к Альтаиру, бросив книгу на деревянный стол. — Что ты вообще делал все это время? — Какой-то мужчина просил передать, что ждет тебя возле городских ворот, — он попытался проигнорировать и присягнуть начинавшуюся проповедь, что у него, как ни странно, получилось, ибо Аль-Саиф заткнулся и, хмуро сведя брови, быстрым шагом вышел из бюро, оставляя ухмыляющегося Альтаира одного. Он не мог потерять ни секунды времени, а посему быстро вернулся в беседку на крыше за спрятанной вазой. На улицах стемнело, и все шло по заданному плану. Спустившись в бюро, Альтаир достал множество цветных канатов и начал закреплять их на решетках, завязывая в тугой узел. Быстро перебравшись в комнату с книгами, он рассыпал оставшиеся цветы на пол и стол, так как их оставалось еще много. Он в одно мгновение достал старый пыльный ящик с восковыми свечами, и уже зажженными расставил их на полу среди россыпи рубиновых цветов. Солнце скрылось за горизонтом, и небо стало пурпурно-синим. Альтаир в мгновение выбежал из бюро, спрятавшись в самой близкой беседке, ожидая появления Малика. Тот, кстати, вернулся через полчаса, тихо ругавшись себе под нос о том, что Ла-Ахад — редкостный ублюдок. Он осторожно прошел в бюро и был очень удивлен обстановке. В его глазах блеснула печаль, смешанная с восхищением и ностальгией; он нехотя прошел дальше, придерживаясь за каменную стену. Малик осмотрел помещение, в котором блестел перламутр алых лепестков от пламени восковых свечей. Подобно пятнам крови, лежали цветки на полу. Взяв горсть бутонов в ладонь, он рассмотрел их, и глаза заполонили предательские слезы. Сейчас он стоит в воспоминаниях былой юности совершенно один, чувствуя, как щемит сердце от злости и обиды. Альтаир в мгновение выпрыгнул из беседки, бесшумными шагами направляясь в бюро. Ловко спрыгнув вниз, он застыл на месте в тени от сплошного плюща. Он стоял возле входа, остолбенев от реакции Аль-Саифа. Он ожидал радости, счастливой улыбки, но не эту непреодолимую и ненавистную грусть. Он долго не решался войти, пока наконец не притаился во входном проеме. Малик, благо, его не заметил; он лишь вздрогнул, когда теплые руки обняли его сзади. — Ты как-то предложил убежать. Еще не поздно, — прошептал Альтаир, нежно прижавшись к спине Малика. Тот же, вытерев соленые слезы темным рукавом, вырвался из его теплых и желанных объятий, оттолкнув мужчину от себя к каменной стене. — Уходи. — Малик, мы можем… — он оборвал его на полуслове, от нахлынувших эмоций сжав кулак до побеления стершихся костяшек. Аль-Саиф повысил тон голоса, и это противное эхо затерялось где-то в пыльных углах комнаты: — Уходи, Альтаир! — Позволь мне отвести тебя в одно место, и ты меня больше не увидишь, — Альтаир холодно взглянул на Малика, понимая, что цветы были глупой затеей, и они только усугубили всю ситуацию. Может быть, он искренне не понимал, что же за воспоминания отдают глухой болью в его памяти. Но Ла-Ахад старался оттягивать время, попытавшись остудить пыл Малика, думая, что на нормальный разговор можно не рассчитывать. — С чего бы мне… — Еще не поздно. И я исчезну. Малик замолчал, скрывая удивление и нежелание, но он все же слегка кивнул, хмуря темные брови. Они вышли из бюро, слезли с кремовой крыше и направлялись прямо к обросшему холму, где они могли бы провести последнюю лунную ночь и расстаться. В городе уже было тихо, на улице оставались лишь нищие, засыпающие в укромных местах улиц, укрывшись плотным жестким покрывалом. Пробираясь мимо полусонной стражи, они вышли из города, и Альтаир слишком печально окинул его взглядом, будто бы навсегда прощаясь со славным затухающей крепостью. Он шел впереди, помогая Малику забираться на уступы расколовшихся от времени скал. Он мог бы сбросить его с ближайшего обрыва, чтобы никогда не вспоминать о затронутых чувствах, но отчетливо понимал, что так будет только хуже. посетившая мысль удивила его своим содержанием, и Альтаир, все еще находясь в здравом уме, быстро прошел вперед, предпочитая думать о чем-то другом. Луна освещала их зрелые лица, следя за каждым их движением, отражаясь вместе с болью в глазах. Уже глубокой ночью они пришли к нужному оврагу, обросшему цветами. Дальше, ближе к горизонту, где небо касается земли, виднелась мелкая речка, отражающая чистые лунные лучи. В такой тиши было слышно только степное дыхание и умирающие вздохи этого обреченного мира. — Ты как-то сказал, что готов убежать со мной в пустыни, поля или леса, — сказал Ла-Ахад, смотря в темно-сизые небеса, раскинувшиеся над его дурной головой. Малик стоял рядом, тяготимый только смешанными чувствами, не хотя в них разбираться. Ему все больше хотелось уйти прочь, вернуться в свою клетку и сгнить в противном одиночестве. Так он не будет сильно мучиться. — Обстоятельства изменились, знаешь ли, — уже не так язвительно и едко полушепотом произнес он, рассматривая скопление рубиновых цветов. Даже сейчас тени от них на песке виднелись огненно-красными, но все мысли рассеялись во мгле от тихого смешка Альтаира, снявшего свой капюшон. — А чувства? — спросил он, поворачиваясь к другу лицом. — Ты готов был отказаться от всего, почему же сейчас, не имея ничего, так рьяно пытаешься все заново разрушить? Они замолчали, сливаясь с ночной тишиной и растворяясь в тени пустынных скал и оврагов. Альтаир был серьезен, даже немного раздражен, и это коробило Аль-Саифа. Он пошел прочь, не желая отвечать на глупые вопросы ассасина, что задевали его истерзанную душу. Устало прикрывая грустные глаза, он бы навсегда забыл о существовании своего друга, запирая сердце на сломанный ключ. И только он отошел на несколько шагов, как Альтаир схватил его за плечо и припал к сухим шершавым губам, нежно обнимая его стан. Это был легкий и запретный поцелуй пустыни, тоскливо напоминающий о запрятанных чувствах. Они просидели всю ночь среди россыпи алых цветов, обнимая друг друга, боясь снова возненавидеть свои погибающие души. Они больше не смотрели друг другу в глаза, просто молчали и внимали слегка уловимый стук своих сердец. Как только Малик заснул у него на руках, Альтаир посмотрел на звездное небо, молясь, чтобы этот момент положил начало новой истории, и в этих думах он заснул, погружаясь в дрему. Всю ночь они считали, что были одни, не зная, что за ними позади наблюдал пустынный таинственный Бог с золотыми глазами, затем навсегда исчезнувший. Его темная вуаль, закрывающая пересохшие губы, сольется с ночным небом, а тюрбан спадет с пепельных волос, превращаясь в тень. И когда взойдет солнце, Альтаир проснется один со счастливой улыбкой на лице, а Малик будет терзать себя за содеянное, сидя в душном бюро среди кровавых пустынных цветов.