Место под солнцем

Вспышка. Яркая, будто электрический разряд. Парализующая, словно укус ядовитого змея. Я невольно заморгал. Потом замотал головой - но, вспомнив, что следует сидеть неподвижно, постарался замереть, вновь приняв прежнюю позу. Мягкая ладошка, теплота которой чувствовалась даже сквозь кожаную перчатку, успокаивала меня и вселяла уверенность в то, что принятое решение было правильным. … Удивительно, как же я решился на это?.. …Вероятно, все дело в Адаме… Если смерть Кристины раздавила меня, выбросив из привычного мира, то несчастный случай с юным пианистом наоборот возвратил к реальности. Я понял вдруг, что последние две с половиной недели вел себя, как бесхребетная амеба, поддаваясь малейшим импульсам извне. Все эти крики, слезы, срывы идут не изнутри, они приходят из внешнего мира, как реакция на творящееся вокруг безумие. Десять лет Эрик наращивал вокруг себя прочный панцирь, пытаясь скрыться от тоски, а затем разбил его в одночасье. Теперь я весь - это один только оголенный нерв, острой болью отзывающийся на всякое, даже тончайшее прикосновение… - Долго еще нам так сидеть? - раздраженно уточнил я, недовольно мотнув головой. - Буквально минутку, сэр, - отозвался сонный юноша, выбравшись из-под черной накидки и водрузив на нос кругленькие очки. - Пожалуйста, не шевелитесь. Придется сделать еще пару кадров. Я раздраженно хмыкнул, глядя прямо в око Горгоны - объектив стоящего передо мной древнего аппарата. …Ему лет двадцать, если не больше. Вот и приходится ждать. Одно слово, глушь… Мне вспомнились вдруг эти пижоны из Нью-Йорка в блестящих пиджаках и со своими Брауни-Всего-За-Доллар, которые носились всюду, желая запечатлеть каждое мгновение своей жалкой жизни. Они то делали снимки в мгновение ока! Но я решил, что не буду печалиться из-за таких пустяков. Мне следовало сжать свои нервы железным кулаком и не позволять больше эмоциям править бал. … Нужно жить по законам разума, но не сердца. Иначе будет слишком больно. Я уже прожег свое сердце насквозь, и отныне запру его и не буду впускать туда никого!.. …И выпускать тоже уж никого не стану… Я взглянул на устроившегося у меня на коленях Густава. Когда мы только сели, недоносок в глупых очках сказал: - Не самая лучшая поза, господа. Она очень детская. Ребята постарше обычно просто встают рядом. Но я грозно зыркнул на него, чуть обнажив заостренные зубы. - Ладно-ладно… Меня немного трясло. Впрочем, это можно было списать отнюдь не на мои расшатанные нервы, а на царившую в помещении прохладу. Когда же я наконец услышал, что можно вставать, то вскочил в мгновение ока и, придерживая висящего на шее Густава, подлетел к сонному фотографу. - И когда все будет готово? - Ну, - ответил юноша, зевая. - У меня немало работы, сэр, но для вас я постараюсь сделать все поскорее… Взгляд мой сделался угрожающим. - Я зайду сегодня в обед, молодой человек, и в ваших же интересах, чтобы все было сделано. Заранее благодарю, - уже мягче добавил я, удобнее перехватив гуттаперчевого Густава. Он смерил меня изумленным взором, словно я попросил его о чем-то сверхъестественном. Однако слова мои - волшебная фраза, работающая лучше всяких запугиваний - заставила его лишь кротко кивнуть, соглашаясь со всеми условиями. "Плачу втройне", - шепнул ему я. На этом мы и распрощались. Одев себя и сына, который был теперь послушнее тряпичной куклы, цепляющейся за мою шею, я вышел на улицу. Неглубокий снег неприятного поскрипывал под подошвами, и только лишь далекие отсветы масляных фонарей освещали мне путь: на небе, затянутом густыми тучами, не было видно ни звезд, ни месяца. Глядя, на идущий изо рта пар, я подумал, что, возможно, заявиться в дом к фотографу до зари было не самой светлой идеей. Юноша мог бы запросто меня застрелить, окажись у него оружие. …Безысходность часто толкает нас на безумства… Рукой я проверил на месте ли мой Густав, который теперь безвольно повис у меня на спине, словно солдатский ранец. Несчастья, настигшие нас в N, сломали мальчика. Буквально, сломали: он просто перестал стоять на ногах, будто у него ослабли шарниры в кукольных коленочках. Стоило только уставшему Эрику опустить его, чтобы размять затекшую шею, и сын тут же ложился на снег, молча глядя на небо. А еще он совсем перестал говорить. Единственный звук, который мальчик издал за последние сутки - это сдавленный стон в тот момент, когда он с нечеловеческим упорством пытался перегрызть собственное запястье. И все. …Честно признаться, мне неведомо, что теперь делать с ним. В какой-то момент мой разум даже посетила шальная мысль обратиться к доктору, но я быстро отогнал от себя эту глупую затею. Эрик сам должен помочь сыну справиться с потрясением… Вскоре мы возвратились в местный трактир, вида столь непримечательного, что его не стоит даже описывать. Серый унылый дом, столь же убогая комната - лучшее, что может отыскать в этой глуши путешественник. Опустив сына на скрипучую койку, я присел рядышком, бережно поправив растрепавшиеся пряди. … Ох, моя крохотная послушная куколка… Мой идеал, кумир, мой Бог… ах… Что же творится внутри твоей маленькой, кудрявой головки? Я чувствую ужас, который прячется под этой безжизненной фарфоровой оболочкой… - Ты не голоден, милый? - спросил я ласково, притом поглаживая мальчика по спутанным волосам. Он не ответил. Лишь продолжил глядеть мутным взглядом сквозь меня. Я взволнованно сжал его пальчики. - Густав, не молчи, прошу. Тишина, окутавшая комнату, вселяла в сердце мое неподдельную тревогу. Я заглянул в остекленевшие глаза моего застывшего Ангела, пытаясь отыскать в глубине их такие знакомые, живые синие искорки. …Ничего там нет… Густав внезапно дернулся. То была жуткая конвульсия, словно ребенка поразил электрический разряд, и в это мгновение он мертвой хваткой вцепился в мое колено. Безмолвное его, механическое движение заставило и меня дрогнуть, будто ток, бегущий по нежной коже, передался мне. Заметив висящий над изголовьем постели атрибут культа, я вновь невольно встрепенулся, а затем закрыл глаза и сложил ладони вместе. … Уж и не вспомню, когда делал это по-настоящему. Кажется, мне было тогда не больше, чем Густаву, но вскоре маленький звереныш разуверился в действенности метода, ощутив обиду столь жгучую, что она затаилась в глубине души на долгие годы, постепенно мутировав в ненависть ко всему меня окружающему… - Боже, - зашептал я, крепче зажмурившись, - ты никогда не был милостив к бедному Эрику, жестоко заклеймив уродством с самого рождения. Ты заставил меня большую часть жизни провести в заточении и отобрал тех немногих людей, что я действительно успел полюбить… Ты должен мне, черт возьми! Ты должен мне! Ох… Прошу тебя, умоляю, как только может жалкий человек умолять всемогущего Господа: оставь хотя бы этого ребенка. Пусть он будет со мной. Пусть он будет со мной. Пусть он будет… Обессилив, я уронил руки на простыню и застонал, крепче прижавшись к сыну. Так, лежа на постели в одежде и маске, я, измотанный жестокими обстоятельствами, в скором времени задремал почти до полудня. Не трудно догадаться, что вещи мне снились совершенно дикие, и, к несчастью, сердце мое не остановилось до пробуждения. Густав по-прежнему пребывал в состоянии ступора, не реагируя ни на какие мои уговоры и просьбы очнуться. … Ужасно глупо было надеяться на помощь Бога. Почти полвека ему было плевать на нас, в какие бы чудовищные обстоятельства Эрик не попадал, он предпочитал отвести всевидящий взор, и нынешняя трагедия не стала исключением… Приведя себя в порядок, я извлек из кармана часы. Пора уже было идти к фотографу, чтобы забрать снимки, и найти извозчика, который повез бы нас дальше к Стокгольму - неведомой призрачной цели, маячившей где-то на горизонте. Я уже сам смутно припоминал, зачем затеял это путешествие. В мыслях царил сумбур, так что глупо было теперь пытаться вспомнить движущие мной пару недель назад импульсы. Взвалив "послушного" сына плечо, я направился к выходу. …Право, не могу же я бросить его здесь совсем одного. Ну уж нет, мы больше не расстанемся ни на минуту…

***

Для каждого человека очень важно иметь точку опоры, крепкий якорь, который не позволит течениям направлений непредсказуемых, унести его в дебри небытия. Это должна быть монументальная вещь, неподвластная ни бегу времени, ни ударам гадкой судьбы. Только так можно устоять на ногах вопреки злым ветрам. Любовь к Кристине была моим якорем до сих пор. Моим разрушившимся, покрывшимся кроваво-рыжими пятнами коррозии и поросшим моллюсками якорем, который в итоге не выдержал - и вот меня увлекает прочь всесильный поток. …Мне нужно зацепиться за что-то другое… Пальцем я бережно провел по новой опоре. … Густав и я… …Подумать только, это же фотоснимок, самый настоящий! Семейный портрет! У меня!.. Время уже близилось к ночи, когда я, качнув головой, присел обратно на старую койку и усадил мальчика на колени. - Гляди, Густав, как здорово вышло? Ребенок не отреагировал, безвольно разъехавшись у меня на руках. …Печальное, печальное зрелище… Карточка, к слову, вышла не очень "здоровой". В самом деле, даже немного жуткой. Заметно, что ребенок сидит с большим трудом, и если бы не поддержка со стороны, то он бы давно упал; глаза его закатились, так что остались видны одни только белки; рот чуть приоткрыт, нижняя губа безвольно отвисла - ни дать ни взять посмертный снимок. …Но мертвый Густав - это еще полбеды… потому что рядом есть я… В целом, колени мои вышли довольно неплохо. Торс, из-за моей нездоровой дрожи, размыт, шеи нет вовсе (правда, нет шеи, просто темное пятно фона вместо нее, уж не знаю, как это получилось), а потом начинается голова… Белое, размазанное в половину снимка пятно маски, походящее на скрученный полумесяц, бездонные впадины темных глаз, превратившиеся в узкие вертикальные полосы, присутствующие отчего-то в количестве четырех штук, и огромная, черная пасть с двоящимися заточенными зубами - вот он я, я настоящий. Словно фотографу удалось запечатлеть не оболочку, но мое душевное состояние в тот миг: тревога, страх, нерешительность, злоба… и бесконечное уродство. …Я полон гнили изнутри, и это видно даже на карточке… Но, стоит признать, это действительно был лучший кадр. Мальчишка, белый как простыня, дрожащими руками отдавая мне фотокарточки (согласно заказу в двух экземплярах), предлагал все переделать за его счет, однако я отказался. Мне тяжко было уговорить себя сесть под прицел объектива второй раз, будучи уверенным, что результат выйдет примерно таким же. …И все же… все же, несмотря ни на что, в глубине души я чувствую удовлетворение. У меня наконец-то появился семейный портрет - первый и, как мне кажется, уже последний… Заложив одну фотографию меж страниц книги, я спрятал ее в свой саквояж, а вторую сунул во внутренний карман: я решил, что первый снимок оставлю целым для сына, из другого же вырежу только лицо ребенка и вставлю в медальон, чтобы носить милого мальчика у сердца до конца моих дней. Затем печально взглянул на оледенелого Густава. - О, мой дорогой, неужто я больше никогда не услышу твоего нежного голоска, хм? - спросил я, погладив его по щеке. - Тебе непросто принять смерть товарища, но ты должен понять, что это еще не конец света. Ты жив. И я жив. Часы продолжают тикать, день, как и прежде, сменяет ночь - жизнь продолжается, милый, по крайней мере, для нас. Не стоит так убиваться из-за едва знакомого мальчишки, Густав! Безжизненная куколка все также смотрела куда-то в пустоту, уже не в состоянии самостоятельно даже удержаться у меня на коленях. Разочаровавшись, я уложил сына на постель и, сняв маску, зарылся мерзким лицом в его волосы. - Только не покидай меня, умоляю! Я не хочу больше оставаться один! Мне так страшно, Густав… Ну же, скажи мне хоть что-нибудь, прошу, - поддавшись на миг накрывающей меня волне нежности, я прильнул к детскому личику, поцеловав мальчика в самый уголок его бледных губ. - Пожалуйста… И тут он захрипел. Я испуганно отпрянул, побоявшись, что прикосновение гнилых уст сломало это хрупкое создание окончательно. Но в следующее мгновение дитя захлопало длинными ресничками, и в пустых очах его вспыхнули пока еще очень тусклые синие огоньки. - Пи-и-ить… - чуть слышно прошептал он. - Сейчас-сейчас, - я засуетился. К несчастью, стоящий на тумбе графин оказался пуст. Скрыв лицо, я выскочил из комнаты и, стремглав промчавшись по длинному коридору, слетел по лестнице вниз. - Вам бы наверху сидеть, да не высовываться, - предупредил меня хозяин, наполнив графин из бочки. - Это еще почему? - раздраженный, я нетерпеливо постукивал пальцами по барной стойке, нервно оглядываясь вокруг. Старик только кивнул в дальний угол, где, сдвинув столы, сидела шумная компания разгоряченных, крепко сложенных мужчин и вертящихся подле них дам сомнительного качества, глядящих на окружение со звериным оскалом, хохоча и похрюкивая от бурлящего в крови алкоголя. - Эта банда весь город терроризирует, - тихо шептал старик за стойкой. - Чужаков они ой, как не любят. В прошлый раз, когда к нам приезжал молодой журналист, чтобы написать о наших лесорубах, они ради забавы надели его ртом на забор. Так что, для вашей же безопасности, лучше запритесь у себя в комнате и сидите тихо. - Конечно, - кивнул я, забирая графин, и невольно поглядывая на дебоширов. …Не так уж страшно. Мне уже не раз противопоставляли грубую силу, и тот факт, что Эрик до сих пор жив трактуется весьма однозначно… Один из бузотеров, весь красный от выпивки, вдруг загорланил какую-то песню и прочие начали невпопад подпевать, путая и слова, и мелодию. Я выскользнул из зала в узкий коридор, скрежеща зубами от негодования, и закрыл за собой дверь, всей душой возненавидев мерзавцев, безжалостно надругавшихся над моими ушами. …Спокойно, Эрик. Возьми себя в руки… - Прошу прощения… ик… друзья, - объявил за дверью хриплый, голос, стараясь перекричать гомон пьяного кутежа. - Вынуд… Вынужден… зов приро… Черт, Лесли, отвянь, мне нужно отлить! Меня только передернуло от тошнотворного омерзения, и пьяный амбал тут же с шумом вывалился в коридор, направляясь к выходу, однако фигура моя, застывшая на лестнице, заставила его на время забыть о неотложной нужде. - Чего шары вылупил, Арлекин? Я лишь мотнул головой в ответ, и отвернулся, заклиная себя не ввязываться в конфликт с непредсказуемым исходом. - Эй, я к тебе обращаюсь, сморчок! Я крепче сжал графин - как известно, смертельное оружие в моих руках. - Прошу прощения, вы это мне? - достаточно спокойно уточнил я. - А кому ж еще? - он сплюнул на пол, скаля желтые зубы. - На кой черт тебе маска? Ты из цирка сбежал? - Нет, - отвечал я со всем своим самообладание. - Совсем нет. Маска нужна, чтобы всякие идиоты вопросы задавали, - с этими словами я заспешил наверх. Некоторое время, за спиной моей продолжал раздаваться пьяный смех, который внезапно оборвался. - Погоди, ты это меня идиотом назвал, урод? - Предпочитаю не озвучивать очевидные вещи, - буркнул я, не оборачиваясь. Осознание того, что последние реплики явно были лишними, пришло ко мне несколько мгновений спустя, когда я услышал раздраженный рык и скрип ступеней позади и почуял перегар обиженного мной бандита совсем рядом. …Если он решил за мной увязаться, то возвращаться в спальню к Густаву теперь нельзя… Пройдя буквально пару шагов по коридору, я развернулся, угрожающе поигрывая графином. - Вам что-то от меня нужно, мистер? - О, да, - амбал отчего-то ухмыльнулся. А в следующий миг он вытащил пистолет. …Черт! А мой так и лежит в саквояже! Да и графин тут навряд ли поможет: эта безмозглая детина, семи футов ростом, головой наверняка может пробивать стены… - Руки за голову, сморчок, и мордой к стене, - наслаждаясь своим превосходством, приказал он. - Хорошо-хорошо, - испуганно пролепетал я, послушно опустив графин и уткнувшись маской в стену. - Прощайся с жизнью, червяк! - рявкнул амбал. …Ой, да Эрик прямо трепещет от страха… - Не нужно, сэр, умоляю, не нужно, - жалобно простонал я, стараясь звучать убедительнее и подпуская его к себе поближе. - У меня ребенок! - Да хоть десять, плевать! - Не убивайте меня, я вам заплачу, - дрожа всем телом, я даже пустил слезу. - Сколько вы хотите? - Ты отдашь мне все, что есть! В это мгновение, он сильнее прижал меня к стене, руками обшаривая мои карманы. …Ох, я ему это еще припомню… - У тебя только двадцатка, черт, и дурацкий снимок! - выругался покачивающийся бандит, бросив фотографию на пол. - А костюмчик то дорогой. Где остальное, а?! В комнате?! - Да, да, все в комнате! - я взвизгнул, но, благо, вопли мои заглушил шум гуляющей внизу компании. - Я все отдам, только прошу не трогайте меня! - Пошли, - зло усмехнулся он, подцепив меня за воротник. - Только прошу, позвольте мне войти одному, - взмолился я. - У вас пистолет, и я очень боюсь, что вы напугаете моего малыша… - Отпустить одного, чтобы ты смылся через окно со всеми деньгами? Я, по-твоему совсем идиот? Нет, - зашипел амбал, - я пойду с тобой, а если ты попытаешься меня надуть, то мне придется потолковать с твоей дочуркой наедине, если ты понимаешь, о чем я… ахах… - ноздри его раздулись от возбуждения. - Я видел, как ты нес крошку у себя на спине этим вечером… интересно, на вкус эта конфетка такая же сладкая, как на вид, м? - Вообще-то, у меня сын, - прошептал я, более не сдерживая гнев. - Чего? И тут он чуть наклонился вперед, совершив последнюю в своей жизни, роковую ошибку: острым локтем я заехал бандиту прямо в солнечное сплетение и резко развернувшись, выхватил оружие, которое оказалось уж слишком легким. …Черт возьми, да он не заряжен!.. Не растерявшись, я трижды ударил его рукоятью пистолета в висок до крови. Этого оказалось достаточно, чтобы негодяй пошатнулся и упал навзничь, без чувств растянувшись на деревянном полу. Набросившись на него сверху, я готов был забить негодяя до смерти голыми руками, однако мне все уже удалось совладать с бушующей жаждой крови. …Да мне определенно следует выпустить пар и убить бандита, но не лучше ли сделать это более "чистым" способом?.. Выдохнув, я развязал шелковый галстук и, блаженно закатив глаза, уже набросил его на шею амбала, как вдруг он захрипел. Сперва я подумал, что это он с перепугу: в конце концов, навряд ли он ожидал от меня подобного фокуса. Но, присмотревшись, я понял в чем дело. …Это не хрип. Это храп!.. Слегка опешив, я смерил бугая ошеломленным взглядом. …Сколько же нужно выпить, чтобы уснуть, пока тебя УБИВАЮТ?!!… Ругнувшись, я, оскорбленный до глубины души, поднялся на ноги, оправляя костюм. …Дьявол! Это ничтожество не достойно моей удавки! Много чести! Даже Буке был достоин, а этот таракашка нет!.. Сложив пальцы домиком, глазами я продолжал сверлить тело взглядом. - И что мне теперь с тобой делать, дружок? - осведомился я, ткнув его в щеку носком ботинка. - Может с лестницы спустить? Нет, если такой шкаф упадет, то грохот будет стоять страшный, а мне милее тишина… хм… Задумавшись, я подошел к окну и оглядел заваленный сугробами задний двор. …Снег там, верно, никто не убирает. Есть только проторенная дорожка к уборной в небольшом отдалении, но, бьюсь об заклад, пьяный амбал поленился бы идти туда. Скорее бы пристроился в углу… под этим самым окном. Взвалив на себя храпящую тушу, я подтащил бандита к окну и перевалил его через подоконник. Стоило телу бесшумно приземлиться в сугроб, я отряхнул ладони. …Что ж, когда его обнаружат - думаю, ближе к весне, ведь он начнет цвести и пахнуть - люди решат, что пьяница уснул в сугробе и замерз! Ох, какая жалость… Эрик бы спел по бедняге реквием, но что-то меня подташнивает… После я внимательно осмотрел коридор, носовым платком протер несколько алых капель, оставшихся на досках и с тревогой поднял лежащий на полу снимок, покрывшийся багровыми пятнами. …Вот ведь ублюдок! Помял уголок и забрызгал нас с Густавом кровью! Он заслужил свою участь!.. Вздохнув, я сунул снимок обратно в карман, взял в руки графин, сиротливо стоящий у стены, и, трижды постучавшись, осторожно вошел в комнату. - Это вы, Эрик? - слабым голосом, спросил ребенок, улавливая в сумраке мои очертания. - Да, мой милый, - елейным голосом отвечал я, наполняя стакан водой, - не бойся. Присев на кровать рядом с мальчиком, я протянул сыну стакан, придерживая его дрожащие ладошки. Сделав несколько глотков, Густав поднял на меня глаза. - Вас долго не было, - прошептал он, утирая остренький носик. - Где вы… - но внезапный грохот, а за ним и волна пьяного хохота, заставил мальчика замолкнуть и испуганно нырнуть под одеяло. - Что это такое? Убрав воду, я запустил руки под простыню и крепко обнял ребенка, вплетая пальцы в его шелковистые волосы. - Не бойся, мой маленький, - сладко шептал я, чувствуя, как Ангелочек прижимается ко мне в ответ. - Папа рядом… Он тебя в обиду не даст… Никогда…