Преступление и наказание

Аккуратно удерживая два больших бумажных пакета с едой в одной руке, другой Филипп открыл дверь, закрытую прежде на три замка по два оборота каждый. Какую, спросите вы, степень подозрительности нужно иметь, чтобы установить на входную дверь три замка, да ещё в спокойном добропорядочном районе? Так вообще никакой. Достаточно просто жить вместе с неугомонным балбесом, который не может выбрать из трёх хороших вещей, что зачем-то купил, одну лучшую. Хотя ладно, с выбором Филипп ещё смог бы помочь… если бы его спросили. Но у этого бесёныша, помимо всего прочего, было настолько большое и юркое шило в одном месте, что подождать два часа он не смог. Благо, хотя бы руки росли не из того места, где шило, а всё-таки из плеч – все запирающие механизмы стояли на отведенных им местах как родные. Даже открывались и закрывались они не только гладко, но и без каких-либо скрипов и шумов. Наверное, именно поэтому, когда Лам зашел в прихожую, подозрительные звуки из гостиной, выдающие чужое присутствие, не только не оборвались вовсе, но даже не притихли. Сей факт заставил Филиппа порядком напрячься, если не сильно встревожиться. Дело было в том, что бесё… в смысле, второй жилец должен был вернуться с очередной рабочей поездки только вечером, если не ближе к ночи. А косой взгляд Лама на часы в прихожей, как и личное ощущение времени, напомнили ему, что сейчас только середина дня. Все оставшиеся разумные и логичные варианты не внушали ему никакого оптимизма. Скорее уж наоборот. Филипп аккуратно сгрудил пакеты на тумбочку и приступил к выискиванию нарушителей закона о частной собственности, предварительно вооружившись длинным и тяжелым металлическим рожком для обуви. Крадучись, он прошел по коридору, увешанному картинами и фотографиями в аккуратных рамках. С некоторым даже разочарованием Лам подумал, что грабители – даже если это они забрались в дом и безбожно шумят в гостиной, – вряд ли заберут эту кучу стационарных пылесборников. Наверняка они, гипотетические грабители, предпочтут более ценные и полезные вещи, лежащие в ящиках вдалеке от несносной пыли. Дойдя до бесстыдно распахнутой двери в гостиную, Филипп первым делом осторожно заглянул в комнату, стараясь особо не высовываться и крепче обхватывая рожок двумя руками, будто биту. Однако, несмотря ни на аккуратность, ни на внимательность, ни на пристальное изучение, Лам ничего толком не обнаружил. Точнее, никого. Зато минутный осмотр помещения помог не только убедиться, что шум исходит отсюда, но и точнее определить эпицентр. Периодически гремели, звенели и шуршали именно за диваном. За отвратительным, по мнению Лама, огромным диваном, абсолютно не вписывающимся в интерьер. Это коричневое чудовище, стоящее боком ко входу, было куплено по принципу «он большой, он мягкий, он удобный и мне нравится» вторым жителем лично и втащено в дом без ведома Филиппа. И с ним – диваном, а не балбесом, – как и с замками и рамками, приходилось смириться. Пока что. Ровно до тех пор, обещал себе Лам, пока не закончится ремонт и обустройство остальных комнат. А с бесёныша было взято торжественное обещание не ходить по магазинам в одиночку. Дважды взято. А после покупки пятидесяти рамок и проявки в два раза большего количества фотографий – письменно. Продолжая крепко сжимать в руках обувной рожок, Филипп неслышно зашел в гостиную и сменил направление, идя на звук. Каждый шаг приближал его к цели, а само перемещение позволяло всё больше и больше видеть то, что скрывал излишне высокий подлокотник ужасного дивана, за которым кто-то или что-то пряталось. Сомнения закрались в голову Лама уже на входе в комнату, но какого рода эти сомнения были, он пока не понимал, так что готовился ко всему. Ну, или почти ко всему, потому что результат его всё-таки удивил. Ещё до того, как Филипп увидел удивительно знакомую макушку с приглаженными волосами, вытравленными светлой краской, он услышал тихий-тихий, но тоже удивительно знакомый шепот из-за дивана: – Тише-тише, измажешься же… Услышав это, Филипп резко замер, недоуменно вглядываясь в торчащую макушку. – Ману?.. – первая волна удивления немного подтормаживала резонные вопросы и вполне понятные эмоции. За диваном на секунду воцарилась такая тишина, которой мог позавидовать любой фамильный склеп. Но это только на секунду-другую, потому что после всё пришло в движение. Такое чувство, что реально всё. Что-то там булькнуло, хрюкнуло, звенькнуло, тренькнуло, щелкнуло и зашуршало. Разом. А потом немного сдавленный голос, который совершенно точно принадлежал бесёнышу, внезапно ответил со странной претензией на армейские интонации: – Да, капитан! После такого Филипп чётко убедился, что каким-то образом второй жилец вернулся домой гораздо раньше, чем обещал. С одной стороны, это было хорошо… всё-таки Лам по Ману успел соскучиться. В некотором роде даже сильно. С другой – не особо приятно, потому что Филипп рассчитывал на более позднее время и на другие обстоятельства. У него были дела, которые следовало завершить, и планы. В конце концов, он для того и уладил различные вопросы гораздо раньше, накупил две сумки продуктов и задумал плотный и здоровый ужин, который ещё нужно было приготовить. А тут Нойер. Расслабляясь и мягко укладывая несчастный обувной рожок в правую руку, Филипп наконец-то обогнул диван, останавливаясь напротив Ману. Взгляд, устремленный на непредвиденное обстоятельство, пока не вылавливал нюансы окружающей обстановки, но для этого времени было предостаточно. – Ты же должен был вернуться только вечером? – Лам не столько спрашивал, сколько констатировал факт. И не просто факт, а непреложную истину его жизни, которую Нойер вот просто взял и разрушил вдребезги пополам со своей типичной слоновьей грацией. – Так точно, капитан! – в том же стиле ответил Ману и от такого ответа Филипп только глаза закатил, запрокидывая голову назад. Оставалось только по лбу ладонью треснуть. Нойеру по лбу, конечно. Или по жопе, чтобы не выделывался. – При чём тут капитан? – такое обращение, прозвучавшее впервые, не имело под собой ни адекватной логики, ни хоть сколько-нибудь реальных оснований. – Ну, ты же капитан кроликов! – ответил Ману так, будто это было чем-то само собой разумеющимся. – Прости?.. – Ну, смотри, – принялся объяснять Нойер, немного недовольный тем, что ему приходится этим заниматься. В конце концов, это же так очевидно, – ты разводишь кроликов. Много-много кроликов. И учишь их, дрессируешь. А я где-то читал, что для успешной дрессировки животных, нужно добиться того, чтобы они считали тебя за главного. Типа альфа-самца. Вот! – сглотнул он, облизывая губы и переводя дух. – А если ты так хорошо их натаскиваешь, значит, ты для них – главный. Альфа. Но ты сам просил меня постараться не смущать сходу наших новых соседей, а хотя бы чуть потерпеть… И я тут подумал, что если я буду звать тебя альфа-самцом, соседи могут услышать и сильно удивиться. Смутиться даже, наверное. Вот я и решил остановиться на «капитане кроликов», а точнее – просто «капитане». Так короче, – безразлично пожал плечами Ману, наконец-то выдав всю цепочку своих размышлений. – Правда, я читал про цирковых дрессировщиков и диких кошек. Не исключено, что у кроликов это работает по-другому. Филипп выслушал всё это с некоторым удивлением, но влезать или прерывать не стал – бесполезно. Только поинтересовался: – А по имени не пробовал? От такого вопроса Ману крепко задумался. Судя по всему, подобное ему в голову вообще не приходило. Лам наконец-то расслабился, отпуская легкую обеспокоенность на свободу. Ну, сидит себе бесёныш задом на полу – пусть сидит. Главное, что штаны на заднице, а между штанами и полом – ковер. Все одно – цепкий взгляд Филиппа уже досконально изучил Нойера, скрючившегося в крайне странной позе, наверняка непригодной для нормального дыхания, функционирования мышц или жизни в целом, и прижимающего большого бело-черного кролика к животу. И взгляд Лама не выявил ничего такого, от чего можно было переживать или пришлось начинать спасательные работы – на Ману не было ни пугающих гематом, ни нередких царапин, ни откровенно капитулирующего в своей беспомощности гипса. Даже кролик (а в этот раз на руках Ману восседал Милки Вэй), похоже давно смирившийся со своей участью, не особо возражал против «заточения» и крайне флегматично обнюхивал футболку бесёныша. По крайней мере, ничем кроме смирения, Лам подобного поведения объяснить не мог. – А-а-а! – тут же подал жалобный и немного испуганный возглас Нойер, узрев, наконец-то, своим «цепким» взглядом металлическую принадлежность в руках у Филиппа. – За что!? Я же ещё… – О, да ради… – Лам не удержался, всё-таки прикрыв ладонью лицо, но тут же сам оборвал свои действия и возглас и откинул рожок на диван. Это хорошо ещё, что он не додумался вместо подбора первой попавшейся увесистой дряни скользнуть быстро на кухню за мясным ножом. Тогда впечатлительного бесёныша пришлось бы и вовсе откачивать. – Ты чего так рано? – повторил попытку он. – А ты как будто и не рад вовсе! – моментально переключился Ману с ужаса на наигранную укоризну, но наткнувшись взглядом на приподнятую бровь на лице Лама и откровенный скепсис, он сник и принялся объяснять. – Ну, я достал новую партию очень быстро, а дорога была в хорошем состоянии и практически пустая. На точке распределения я никогда долго не задерживаюсь, а тут мы ещё пересеклись с Басти… – Опять Швайнштайгер, – вздохнул Лам, начиная догадываться. Филипп, вообще-то, замечательно относился к Бастиану. К Ману, конечно, лучше, но не суть. Однако он не очень-то любил, когда эти двое пересекались и планировали или осуществляли что-то вместе. Особенно если «осуществляли» – ничем хорошим это, как правило, не заканчивалось. Отчасти поэтому Лам и Ману переехали из небольшой квартиры в пригородный дом. Просто Филипп устал делать ремонт на кухне или большой комнате по три-четыре раза в год. Ну, а ещё надеялся, что увеличение расстояния между Ману и Басти существенно сократит частоту их встреч и катастрофические последствия оных. – Ага, – охотно подтвердил Нойер, давая Милки Вэю больше пространства и свободы, чем кролик, на удивление, не спешил пользоваться. – Так вот, Басти был при транспорте, а я… – Лучше сразу признавайся, что и кому вы сломали, – строго потребовал Филипп, меж тем не до конца скрыв нотки обреченности в голосе. – Мы ничего не… – насупился было бесёныш, но был прерван. – Взорвали? Сбили? – обреченности в интонациях Лама стало чуть больше. Ману насупился куда сильнее, обхватив и прижав к груди кролика, как делают маленькие дети с плюшевыми мишками, и откровенно надулся. – Дорожный знак, – через добрую минуту нехотя сознался Нойер, а Филипп с удивлением заметил за собой, что облегченно выдыхает. Конечно, раньше он завел бы на эту тему длинный и обстоятельный диалог, в котором попытался бы объяснить бесёнышу, что такое «частная собственность», а что – «общественная» или «государственная». И даже углубился бы до разъяснений, чем намеренная порча отличается от случайной и что такое хулиганство с точки зрения общепринятых норм. Да что уж там – поначалу Филипп такие разговоры и заводил, пытаясь донести эту информацию в самых разнообразных формах. И видел же – видел! – что Ману прекрасно все понимает. Понимает, проникается, кивает с совершенно естественным умным видом… А потом они со Швайнштайгером взрывают петарду в толчке ресторанного туалета, чтобы посмотреть «а что если…» Наверное, со временем Филипп просто смирился, как смирились те же несчастные кролики, которых Ману затискал до потери сопротивления. Радовало, по крайней мере, что в ходе взаимодействия Нойера и Швайнштайгера не страдают и не калечатся другие живые существа, кроме них самих. Хотя бы это до Ману получилось донести. – Очень плохо, – с очередным вздохом вынес вердикт Лам, – но могло быть куда хуже. Ладно, так что там с Бастианом? Он довез тебя домой?.. «…и знает точно, где мы теперь живем?», – проглотил он окончание фразы. – Нет, до пригорода, – пожал плечами Ману, который к этому времени уже давно «сдулся» и сейчас вполне спокойно рассказывал череду событий. Правда, Милки Вэя он из объятий так и не выпустил. – А там… сначала одна попутка, а потом другая. Потом пешком минут двадцать. Я где-то час назад приехал, – Нойер отпустил кролика, кажется, только для того, чтобы как можно выразительней развести руками. А вот кролик, видимо, посчитал, что его общество более не нужно, так что крайне резво соскочил со скрещенных ног Ману на ковер и поскакал куда-то ему за спину. Это движение краем глаза подметил Нойер. Он внезапно завертелся, пытаясь вернуть кролика в свои руки, но тот отпихивал назойливого «второго хозяина» мощными задними лапами и продолжал двигаться к цели. А пока они крутились, взгляду Лама предстало то, что Ману всё это время прятал за своей спиной. Не в полном объёме, правда, так что Филиппу пришлось подойти ближе и обогнуть бесёныша сбоку, дабы провести полный учёт. Проделал он это, сопровождаемый прилипчивым взглядом человека, который понял, что «попал». За спиной Нойера пряталась такая гора редкостной гадости, что Филипп даже не сразу смог распознать каждый предмет в отдельности. У самого дивана притаилась большая кружка с кофе. И наверняка это был жутко вредный быстрорастворимый, если вообще не порошковая ерунда «три в одном». К ней плотно прижималась пока ещё закрытая банка со сладкой газировкой, а недалеко от них шесть разноцветных пачек с крекерами разных вкусов обложили вскрытую упаковку с «шоко-стиками». Три обертки от шоколадных батончиков, в одной из которых оставался недоеденный, смотрелись просто жалко на фоне бесчисленных фантиков от конфет. Ну и, конечно же, в завершении любого празднества должен быть салют или череда разрывающихся хлопушек с конфетти… и конкретно этот праздник «давайте-заработаем-гастрит-это-же-весело» завершился именно последним. По ковру тянулась изогнутая линия из долек маслянистой прожаренной до хруста картошки, начинающаяся в большой миске, опрокинутой на бок. – Ману, твою же!.. – воскликнул Филипп, тут же отстраняя от места событий Милки Вэя, причем, куда действенней, нежели бесёныш, и устраиваясь на ковре рядом со всем этим безобразием. Нужно было постараться минимизировать урон, нанесенный Нойером, а для этого требовалось собрать с ковра все дольки картошки, прока они не пропитали его маслом. Да и всё остальное безобразие убрать подальше от бесёныша. И пока Лам этим спешно занимался, он не мог удержаться от того, чтобы не высказать… хоть что-нибудь. – Объясни мне, почему обязательно на полу? Почему не на кухне, я понимаю – ты в принципе не способен вести себя как нормальный человек. Но пол, Ману!.. – увидев, что Нойер тянет руку к миске с картошкой, причем явно с намерением выхватить оттуда кусочек, а не положить, Филипп шлепнул рукой по чужим пальцам и отставил посудину подальше. – Почему хотя бы не на этом отвратительном диване? – Потому что на диван кружку с кофе не поставишь, а с пола ничего на пол не упадет. Не должно было, по крайней мере, – бурчал Нойер, потирая пальцы и в то же время прицеливаясь к оставшимся вкусностям. Тот факт, что его сразу же не начали ругать за «отвратительную вредную» пищу, дал крошечную надежду, что ему позволят и дальше её поглощать. – И диван, вообще-то, нормальный, – запоздало отреагировал он на такое-то оскорбление второго своего лучшего, после кровати, четвероногого друга. Кролики считались не за четвероногих друзей, а за пушистые живые мячики. Скакали они, по крайней мере, ничуть не хуже. – Диван, вообще-то, – в тон ему ответил Филипп, – уродский. И я его выкину. – Нет, ты этого не сделаешь… – ошеломленно выдохнул Нойер, очень удивленно раскрыв глаза. Однако таким, казалось бы, невинным видом Лам не обманывался. Он прекрасно знал, что это великовозрастное дитя с его абстрактным мышлением и дикими фантазиями не переспорить. А если попытаться «продавить» своё мнение, Ману же грудью на амбразуру бросится, лишь бы защитить свой каприз. В таких ситуациях единственное, что возможно сделать – воззвать к светлому, во всех смыслах, разуму бесёныша, объясняя и переманивая на свою сторону. – Ману, найди в этой комнате хоть одну вещь, которая сочетается с этим чудовищем. Самое противное для Филиппа было в том, что этот… этот!.. Нойер даже на секунду не задумался, сразу же выпалив: – Я! И ведь с такой наглой мордой сказал, улыбаясь так широко и самодовольно… Лам пожалел, что обувной рожок не под рукой. Потому что одна наглая задница явно напрашивалась на порку. – Вместе с тобой и выкину, – с чувством заключил Филипп, понимая, что после такого не сможет продолжать попытки достучаться до рацио Нойера. Под звучное обиженное пыхтение Мануэля, Лам не только собрал всю картошку в миску, расположенную на максимальном удалении от длинных рук обжоры, но и убрал от него всё остальное. И не просто убрал, а практически уничтожил, сминая запакованные крекеры в крошево. Распакованные шоколадные палочки он смял в ещё более мелкое крошево, аккуратно высыпая его на маслянистую картошку. Фантики, смятые сильными пальцами в малюсенький кулёк, быстро перекочевали в карманы, как и остальные шуршащие обертки, освобожденные от тяжести огрызков шоколадных батончиков. Критически осмотрев смесь всех конфискованных гадостей, Филипп, чуть поморщившись, решил добавить последний штрих. Чтобы Нойер уж точно даже не подумал что-нибудь стащить и затянуть это в рот. Лам, взяв в руки кружку с кофе, безо всякого сожаления вылил его в миску, с удовольствием наблюдая за тем, как гадость тонет в коричневой жиже с проступившими на поверхность маслянистыми пятнами. Правда пятна эти очень быстро напомнили о других – тех, которые придется выводить упорными трудами с ковра. – И ведь не только дряни всякой наелся, но ещё и новый ковёр изгваздал, – констатировал факт Лам. Только вот его собственная фраза зародила в нём какое-то странное смутное ощущение. Скорее даже странные параллели, которые Филипп пытался уловить, чувствуя, что это нечто очень и очень важное. Нойер, наблюдавший за «уничтожением» с таким ужасом и печалью, будто при нём друга убивали, промолчал. Думал, что его скорбный вид и горестные вздохи отвлекут на себя внимание Лама, пока его же руки пытаются незаметно дотянуться до банки с газировкой и подтащить её поближе, спрятав за собой. Надеялся он совершенно напрасно, так как Филипп чуть ли не моментально перехватил его руку, но не ударил, а крепко вцепился пальцами в запястье Нойера. И взгляд у него был такой нехороший, что Ману в ту же секунду покрылся крупными мурашками. А все потому, что Лам вспомнил. Поймал параллели перпендикуляром. «…изгваздал» «Тише-тише, измажешься же…» – Ману, – как-то чересчур ласково, почти что приторно, позвал Филипп, продолжая протыкать бесёныша нехорошим взглядом, – чем ты прикармливал Милки Вэя? Нойер застыл, поняв, что это конец. Буквально конец всему, после которого явно ничего хорошего можно не ждать. Вместе с внезапным открытием, предсказывающим вероятность скорой смерти Ману, открылся так же его рот и распахнулись глаза. Широко так… – Ой! – только и вырвалось из всех этих распашонок, прежде чем Нойер предпринял первую неловкую попытку высвободить свою руку из чужой хватки. Хватка, что ожидаемо, только усилилась. – Ману! – ласка и сладость пропали из голоса Лама, оставляя всё свободное пространство «я-тебя-убью» интонациям. – Что из этой гадости скармливал кролику? – Ничего! – слишком уж быстро выпалил бесёныш. И, естественно, ему не поверили. – Ману! Ситуация почему-то воспринималась Филиппом как острая, поэтому ничего удивительного, что мобилизованные системы организма и обостренное восприятие заставили его замечать даже самые незначительные детали. Или то, что от него явно более умело скрывалось. А именно – торчащую из кармана штанов Нойера ручку столового прибора. Борьба за него была нешуточная, но победителем Ману выйти не смог. Тот максимум, который он смог отыграть – хватка на его руке ослабла настолько, что Нойер смог не столько высвободить руку, но, даже, отскочив чуть дальше, встать на ноги. В остальном же Ману проиграл полностью – ложка, а это была именно она, выскользнула из его кармана, оставив теперь не только внутри, но и снаружи, длинный тёмный след прям на светлой штанине. А вот Филипп не задумывался над тем, что он там выиграл или проиграл, поскольку в тот момент он внимательно изучал ложку, перепачканную густой пастой и источающей сильный запах какао, ванили и ореха. Хотя даже без такого убойного сладкого аромата Лам мог с невероятной точностью сказать, что это было. Дело в том, что Нойер, по его собственным словам, не работал, а зарабатывал «небольшими злодейскими приключениями». На самом же деле он занимался, по сути, контрабандой. Нелегальным или «не совсем легальным» ввозом различных товаров из-за границы. Товаров, которых либо вовсе не было в стране, либо были ужасно дороги. Казалось бы, Лам, неукоснительно следующий букве закона, должен был быть против подобного рода деятельности, но он не был. На самом деле, больше неудовольствия и неодобрения у него вызывала политика государства, которая на законодательном уровне отказалась от огромного количества статей импорта, слишком громко заявляя о том, что собственных производственных мощностей хватит на обеспечение всех потребностей населения. Это было крайне неразумно, учитывая, что некоторые продукты и товары невозможно было производить на территории государства по климатическим признакам, геологическим, временным или полной совокупности оных. А если и получалось, то, на данный момент, в таких малых партиях или с такой высокой себестоимостью, что подобные продукты тут же становились чуть ли не роскошью. В данном случае Филипп был куда больше возмущен ущемлением прав и свобод человека, как он их понимал, чем деятельностью Ману. Тем более что Нойер, как и Бастиан, Лукаш и некоторые другие их общие знакомые, более чем успешно занимались доставкой «дефицита» по своим достаточно четким и постоянно видоизменяющимся схемам. Швайнштайгер, например, точно специализировался на эксклюзивном транспорте и запчастях. А вот Ману… да что там сомневаться – он всегда был помешан на еде. Абсолютно на любой, но всякая вредная дрянь – просто его конек. Да, конечно, дефицитными или экзотическими фруктами и овощами он тоже занимался, но скорее для галочки, чем с охотой. А вот о заграничном шоколаде Ману мог говорить часами, если не сутками. И говорить, и «протаскивать» в страну. Если бы не нужно было ещё и товар отдавать куратору сети реализации, Нойер вовсе умер бы от чрезмерного счастья. Но среди всего шоколадного разнообразия было то, от чего Ману совершенно терял рассудок. Нутелла. Проклятая шоколадная паста, настолько щедро напичканная сахаром, консервантами, вкусовыми добавками и прочей химией, что от одного взгляда на маленькую баночку легко можно заработать рак кишечника. А Нойер поглощал её ведрами. Буквально. И это при всех стараниях Филиппа оградить этого великовозрастного ребенка от желудочных болезней и вредной пищи. А теперь, значит, этот бесёныш начал пичкать Нутеллой кроликов. – Ману, – переводя взгляд с ложки на Нойера и обратно, – скажи мне, что ты не закармливал Милки Вэя Нутеллой. – Я не закармливал его Нутеллой, – сказал он, будто по бумажке прочитав, даже не пытаясь претендовать на правдоподобность. Бесполезно же, ведь Нойер прекрасно понимал, что выводы уже сделаны. И, скорее всего, наказание неминуемо. Это действительно было настолько бесполезно, что Филипп даже вздохнул как-то устало, утыкая внимательный взгляд на Ману. – И Брауни? – чисто «для протокола» уточнил Лам, наконец-то поняв, откуда в этих двух взялось такое «смирение». – И Брауни не закармливал, – той же интонацией ответил Нойер, медленно и плавно отступая назад, подальше от капитана кроликов. Вздохнув ещё глубже и ещё тяжелей, Лам поднялся на ноги, продолжая очень демонстративно держать в руке улику-ложку. Ману же, наоборот, отступив ещё на два шага ближе к двери, сгруппировался для резкого старта и напряженно наблюдал за капитаном, который почему-то не спешил действовать, а очень глубоко задумался. Нет, размышлял он не о вине «второго жильца» и даже не о возможном списке других «закормленных». В то время Филипп перебирал варианты мер наказания, которое собирался применить к виновному. Когда оно, наконец-то, было выбрано, Филиппу оставалось только вкрадчиво поинтересоваться хотя бы для соблюдения процедуры: – Ты ремень принесешь или снова попытаешься забаррикадироваться в шкафу? Ответ с задержкой в малые доли секунды ударил по ушам Лама отчаянными воплями и топотом Ману, убегающего как можно дальше и старающегося получше спрятаться от справедливой кары. Само поведение Мануэля совершенно не удивило Филиппа, а вот звук захлопывающейся двери и жалобный звон стекла – вполне. – Не шкаф, – поправил себя Лам, беря на руки Милки Вэя, чтобы посадить питомца в домик. – Оранжерея. Что-то новенькое. После того, как кролик был определён на место, Филипп сначала забрал миску и кружку, относя их на окончательное опустошение от вредной гадости. И только после того, как абсолютно чистая посуда заняла своё место на сушке, он вытер руки полотенцем и пошел сначала к шкафу с одеждой за ремнем, а потом – за Нойером. Только так и всегда только в такой последовательности. Ведь если Ману что-то и не любил больше, чем получать ремнём по заднице под основательное чтение морали, так это ждать. А уж ждать того момента, когда к нему придут и вытащат его из «домика» с целью надавать по заднице под долгие нравоучения – и подавно. Но это уже совсем другая история…