Я тебя не ненавижу...

Уронить тебя, прижать лопатками к безжизненному стеклу и остановить кулак в каких-то сантиметрах от солнечного сплетения... Так глупо – прерывать отработанные сценарии, отбрасывая оружие, не важно – меч это или кулаки. Усесться на твои бедра, опереться руками о плечи и фыркнуть при мысли о том, что мог бы подумать кто-то более испорченный, чем ты, и задуматься. Разглядывать твое лицо, пытаясь найти малейшие различия со своим, и выпрямиться, опустив руки – во всех смыслах. Различий нет, да и быть не может, разве что только в цветах: глаз, волос, губ. И притрагиваться взглядом – слишком мало, но больше – уже просто нельзя. А так хочется, уже давно, невозможно давно, даже когда меня еще не было, все равно уже было это желание, эта жажда – смотреть, изучать, прикасаться, проникать, поглощать все твои реакции и... А что и? Ты лежишь и смотришь на меня, как глупый теленок, в хлопающих ресницами глазах – непонимание и любопытство. Любопытство – это уже что-то новое, ухмыляюсь и перехватываю руку, отпустившую меч, прижатый моим коленом, и рванувшуюся к моему лицу. – Не надо меня бить, мне тоже бывает больно. – Моя обида отражается в твоих глазах, отводишь взгляд, очень медленно, словно воздух действительно может стать киселем – тянешь вторую руку к моему запястью, слегка давишь, ведешь вниз, еле заметно дергаешь. Глаза слегка прищурены, брови сведены, губы сжаты. Повинуюсь, заранее смиряясь с жалящей болью хлесткого удара, отпускаю, закрывая глаза. Твое прикосновение к щеке заставляет вздрогнуть так, словно это был действительно удар. Ты не знаешь как это, но я одновременно чувствую каждую из трех отдернувшихся подушечек... Жду, не двигаясь, почти не дыша, хочется сказать что-нибудь злое, ехидное, просто чтобы не бояться, что они больше не вернутся, и что вернутся – тоже. Но слова увязают в голове, не успев даже сформироваться, не то что выплеснутся наружу... Возишься где-то там, далеко-далеко, внизу сквозь ткань, воздух и еще ткань, выскальзываешь из-под моего веса, но, как ни странно все еще не бьешь. Опускаю голову, радуясь своему неумению плакать... Руки складываются в кулаки и дожидаются только твоего ухода, чтобы разнести это чертово стекло на куски. А ты все не уходишь, я все так же не могу сказать ни слова, не могу сделать ничего из того, к чему уже привык – сценарий сломан, придется строить новый, просто чтобы выжить и не стать психом на самом деле, а не в шутку. Движение воздуха, странный стук и снова тишина... Твои коленки упираются во внутреннюю сторону бедра, неудобно, но все же хорошо – побудь так еще немного, как будто и не врагом считаешь. Руки расслабляются и уже не страшно, почти ничего не страшно, уже даже почти можно глаза открыть, но... Мысль лопается на середине, обе щеки в твоих ладонях, дыхание сбивается, как от удара в живот, глаза распахиваются... Ты смотришь прямо в глаза, с немым вопросом, с легким недоверием. Ты почти боишься меня сейчас. И это – тоже обидно. Вздыхаю, сил нет даже просто уйти, так и сижу – лицо в твоих ладонях, да что там лицо – я сам весь в твоих ладонях сейчас, и не отодвинуться, не сбежать. – За что ты меня ненавидишь? – спрашиваю, что бы хоть что-то сказать, не надеясь на ответ, пытаюсь читать по глазам. Моргаешь, искренне не понимая вопроса. – А зачем ты пытаешься захватить мое тело? – отшучиваешься, не знаешь способа, которым можно отсрочить ответ, кроме встречного вопроса и боишься, все сильнее, но как-то по-другому – не понимаю... Очень хочется улыбнуться, но улыбка у меня одна – на все случаи жизни, да и та жуткая. Беру тебя за кисти и понимаю, что мне тоже страшно – сделать что-нибудь не так, чуть помедлив, убираю их от лица, складываю на твои коленки и отпускаю. И понимаю, что уже слишком поздно, что я не смогу остановиться, и пусть потом старик делает со мной все, что посчитает нужным, но сейчас... отпускаю себя. Резко поднимаюсь на коленях, рывком хватаю тебя за плечи и прижимаю к себе, в глупой попытке слиться, вжаться, снова стать чем-то неотъемлемым. – Затем, что бы ты всегда был здесь, - шепчу почти у самого уха, почти ощущая этот жар, который в него выдыхаю, почти пугаясь скорости, с которой отдаю тебе эти слова, в страхе, что вырвешься и не дослушаешь, - чтобы всегда можно было видеть, дотрагиваться. Что бы всегда можно было защитить, не думая, что твоя гордость и твой страх вот-вот вышвырнут меня на задворки этого мира, пока ты будешь умирать... Что бы стать равным тебе, такой же частью целого, как ты, а не огрызком инстинктов. Чтобы, – сбиваюсь, кое-как перевожу дыхание, – чтобы когда-нибудь действительно стать одним целым... На этом силы кончаются, лоб утыкается тебе в плечо, руки безвольно падают на окно, кажется или по стеклу действительно пошла трещина? Пытаешься пошевелиться, перехватываешь за плечи и еле уловимым движением подталкиваешь, переворачивая на спину, устраивая на своих коленях, гладишь по лбу подушечками пальцев, внешней стороной большого проходишься по переносице, приглаживаешь брови, прикладываешь ладони к скулам, убираешь. Я пытаюсь потянуться за лаской, мало что уже соображая, но не хватает сил, и снова утыкаюсь затылком в твои колени. – Я тебя не ненавижу, - мягко, слишком мягко ты это говоришь, через силу открываю глаза и натыкаюсь на твою улыбку, твой страх исчез, испарился – как и не было, снова не понимаю. – Я пока не знаю слова, что бы назвать это чувство, – краснеешь, – но это точно не ненависть. Усаживаясь удобнее, приподнимаешь уже почти безвольное тело, помогаешь облокотиться о приподнятое колено, устраивая голову на своем плече. Да практически на руки берешь, как любимого ребенка, и начинаешь укачивать: «Спи, а когда проснешься, я буду тут и расскажу тебе, что такое вайзарды», - шепчешь мне на ухо перед тем, как я окончательно перестаю воспринимать происходящее. Кажется, я еще научусь улыбаться.