Линии жизни

Она влетает в его кабинет подобно урагану, врывается без стука и предупреждения. Савада обычно говорил, что в такие мгновения, как никогда четко прослеживалось ее родство с Гокудерой, но, в отличие от брата, о таком понятии, как субординация она, кажется, ничего не слышала. А ей и плевать. Уж тем более сейчас… Он не оборачивается на звук хлопнувшей двери, так же, как и до ее прихода, продолжая стоять у окна. Изящный, четко очерченный в свете угасающего дня силуэт, расслабленные плечи и руки за спиной… Бьянки замирает. На мгновение чудится, будто еще секунда — и мужчина подастся вперед, шагнет навстречу свету и просто растворится в воздухе… Оставив после себя лишь пустоту кабинета и легкий кофейный аромат. Но наваждение исчезает, и женщина встряхивает головой. Черт побери, он даже не собирается повернуться к ней лицом! А ведь все твердят, что манеры у Десятого Вонголы безупречны… — Ты идиот?! Дурак?! — вот так — в лоб, точнее в вихрастую макушку. Она зла, но не ярость сейчас затмевает разум девушки. Цунаеши слышит, знает — он великолепно умеет чувствовать людей и их эмоции. Поэтому в неясном отражении на стекле мелькает его понятливая и чуть усталая улыбка, адресованная ей. Иногда гордая итальянка готова была проклясть эту его способность видеть всех насквозь. Мгновение — и Десятый вновь отстраненно задумчив. Выругавшись про себя, Бьянки нервно, с шумом вздыхает и сжимает кулаки. — Зачем?.. — губы плохо слушаются — дрожат. — Неужели нельзя иначе? Савада, наконец, поворачивается к ней лицом и улыбается, как умеет исключительно он — тепло, понимающе. И вот это она тоже ненавидит в нем… Скорпион зябко ежится и обхватывает себя руками — холодное отчаяние ее извечный спутник в последнее время. — Сначала он… теперь ты… Святая Мария, сколько же еще это будет продолжаться… — бормочет женщина в пустоту. При упоминании погибшего Реборна, Цуна прикрывает глаза, пряча боль — уже свою собственную пожизненную спутницу. — Ничего не поделаешь — это мир, в котором мы живем, — избитая истина слетает с его губ легко, назидательно… и безлико. В словах не отражается ни грамма настоящих чувств. Разве что усталость искренняя… И Бьянки не выдерживает — срывается. Впервые с того момента, как узнала подробности плана босса по спасению их положения, позволяет своим эмоциям взять вверх. Подлетев к Десятому, хватает его за лацканы черного пиджака: — Ты безмозглый идиот! Болван!! — она яростно встряхивает мужчину, впиваясь затуманенным слезами взглядом в его лицо, оказавшееся вдруг в каких-то сантиметрах от ее собственного. Но Цунаеши молчит — лишь нежность плескается в глубине взгляда красивых мудрых глаз. Так отец смотрит на неразумное дитя… Она задыхается в бешенстве. — Трус!! — рявкает и сама пугается. Затихает, упираясь лбом в его плечо. — Я дура… прости… — Ты права… — Бьянки вздрагивает от тихого хриплого голоса и вскидывает голову, недоверчиво глядя на мужчину. Цуна смеется и утирает большими пальцами рук дорожки слез с ее щек: — Ты права, я — трус. Боюсь, что и этот план полетит к чертям. Боюсь, что и те мы не справимся. Раз даже нам это не по плечу. А они же дети… Ненавижу себя за это… Десятый отворачивает голову — не привык показывать свою досаду и беспомощность другим. Но девушка хватает его лицо в ладони, заставляя смотреть на себя. — А о себе ты подумал? — Конечно, — Цуна улыбается. — Я имею в виду именно тебя, не версию из прошлого. Умоляю, хоть раз побеспокойся о себе, а не о других. Как ты и говорил, у них может и не получится, и ты действительно, по-настоящему будешь… ты ведь завтра… завтра… Она никак не может выговорить слово и закончить фразу. За нее это безжалостно делает он: -… буду мертв. Так надо. В его глазах лишь безумная решимость и отчаянная вера в их последний шанс, за который он себя никогда не простит. — Не ходи. Ты больше не вернешься… Я чувствую это… Десятый молчит в ответ. Руки Бьянки безвольно опадают, и ноги больше не держат. Упасть ей не дает Савада, крепкой рукой прижимая за талию к себе. Она слушает мерный стук его сердца, против воли восхищаясь выдержкой этого человека. — Ты не остановишься. — Нет. — Тогда иди. Но не говори, что я тебя не предупреждала. — Не буду.