Пять кусочков сахара

Ну вот снова. Она спускается в гостиную самой последней, когда стрелки часов убегают за полночь, и вся хижина медленно погружается в сон. Хотя он и уверен, что это не совсем так, ведь Сосенка наверняка не спит и, возможно, даже читает свои непотребные журналы для взрослых. Однажды Сайфер случайно застукал его за этим и был крайне удивлен, обнаружив на лице Пайнса-младшего крайнюю степень смущения вместо привычной ненависти. Можно подумать, что демона заботит то, чем он там занимается. Впрочем, он нашел этот факт забавным. Стэн также еще не ложился. Сайфер слышит звуки, что издает этот диковинный ящик с движущимися картинками, в который старик /и все прочие люди, кстати/ может глядеть часами. Сайфера он раздражает. Как и сам Стэн. Как и все обитатели хижины, города, да и чего мелочиться - всего мира, пожалуй. Кроме нее. Мейбл Пайнс. Он произносит это имя десятками раз, растягивая их по слогам, по буквам, беззвучно и никогда вслух. Оно напоминает ему нечто розовое и воздушное, как пузырь жвачки, например. Ему случалось пробовать, и он знает - вкус у них рано или поздно кончается. А пузырь лопается. М е й б л. Нет, вслух он зовет ее Звездочкой, и ему нравится наблюдать, как она едва заметно вздрагивает и, конечно же, неизменно краснеет как в первый раз. Сайфер живет здесь вынужденно пятый месяц, и он успел отметить многие мелочи и привычки, коими грешит это ненавистное ему семейство. Мейбл, к примеру, всегда спускается вниз перед сном для того, чтобы тихой мышкой проскользнуть в кухню и заварить любимый ромашковый чай с пятью кусочками сахара. Вот как сейчас. Билл лежит на диване в гостиной, и она, несомненно, уверена, что он спит /быть может, поэтому ступает так тихо? бред, она бы не стала/, но он слышит, как она шуршит баночками с чаем, и как кубики белого сахара с легким стуком достигают дна ее чашки. Ровно пять. И как она вообще может пить столь приторную мерзость? Билл Сайфер ненавидит сахар. Иногда ему кажется, что вся она, Мейбл, состоит из него. Сахарная девочка. Стоило бы и ее ненавидеть. Логичнее, но... нет. Ее свитера на ощупь как сладкая вата, и она часто разбрасывает их, забывает везде тут и там по всей хижине. Как-то раз она оставила один из них на диване, свой любимый - кремово-розовый /хотя, по правде, нелюбимых у нее нет вообще/, и Сайфер уснул, укутавшись в мягкую, уютную шерсть. Случайно, разумеется. Ведь кто станет нарочно терпеть этот назойливый, сводящий с ума карамельный запах, коим пропитана, казалось бы, вся ее одежда? Этот же аромат окутывает ее волосы. И Сайфера, когда тот наклоняется слишком близко. Ненароком мимолетно вдыхает, ловит карамель и мягкие ноты лесных ягод. Да, определенно. Наверное, это блеск для губ или что-то подобное, он не разбирается в этом, знает лишь, что губы ее непременно точно такие же сладкие. Как же иначе. Мейбл мурлыкает под нос что-то несвязное, колыбельное, в такт ударам чайной ложечки по краям фарфоровой чашки. Этот звук бьет по его нервам-струнам, заставляет их трепетать в ожидании, когда она, наконец, обратит внимание на него. Беззвучной кошачьей поступью, семь шагов от двери, и вот он - почти за ее спиной. А шестая половица нарочно скрипит, и Мейбл дергается так сильно, что едва не роняет чашку. - аккуратнее, Звездочка, ни к чему нам сейчас собирать осколки. В кухне темно. Ее не освещает ничего, кроме луны, что заглядывает в пару окон, и он не видит, но совершенно уверен - ее щеки снова горят румянцем. Она тут же оборачивается, неуверенно запахивает халат и покрепче берет в руки чашку. Ее ладони легонько дрожат. - извини, пожалуйста, я тебя разбудила. Извиняется перед демоном. Какая же она все-таки забавная, эта Мейбл Пайнс. Ведь и не замечает, что нет на нем следов сна, ни единого, вот раздражение - да, вкупе с неким чувством, которое охотники обычно испытывают перед тем, как наброситься на добычу. Где-то на грани между предвкушением и восхищением. Предвосхищение. Другим словом - азарт. - сахар. - что? - зачем ты кладешь так много сахара? Если и есть в ней то, что может раздражать Сайфера, то это несомненно ее любовь к пяти кубикам белого. Ему кажется, что именно из-за них она вся становится такой приторно-сладкой. Не из-за карамельного сиропа, что она уплетает по утрам с оладьями, не из-за клубники или персиковых леденцов, которые она с таким наслаждением отправляет в рот, что даже ему они начинают представляться вкусными. И даже не из-за шоколадных кексов, что она иногда готовит самостоятельно, нет, он уверен, все дело в этих идиотских кубиках сахара. Она хлопает глазами, не понимая, так, будто он только что сказал величайшую во всем мире глупость. Право же, как можно не любить сладкое? Быть может, он просто не пробовал. - затем, что это очень вкусно. Вот, попробуй сам. Мейбл робко протягивает ему горячую кружку, над которой все еще дымится ромашковый пар. Странно, но ему чудится аромат лесных ягод. И карамель. Чай. Звездочка предлагает ему попробовать чай. Кипяченую воду с пятью кусочками сахара. Нет, Мейбл, это не может быть вкусно. Или она попросту не разбирается в том, что может быть по-настоящему сладким. А он? Он разбирается? Смотрит на нее так, словно пытается осознать что-то. Или остановиться, когда тормоза уже отказали. Заведомо бесполезно. Пара шагов уничтожают расстояние между ними. Пара секунд - и его дыхание обжигает ей шею. И снова - лесные ягоды, карамель. Если есть запах, значит где-то должен быть вкус. Мейбл замирает словно маленький зверек, загнанный охотником в угол, и в то же время дрожит так, что позавидовал бы осиновый лист. А он, ведомый, казалось бы, любопытством, а на деле чистым безумием /если честно, он утратил рассудок еще на первом кусочке сахара/, резко приникает к ее губам, жадно впиваясь, бесцеремонно подчиняя себе, целует ее так, чтобы узнать, наконец, прочувствовать вкус этих чертовых сахарных кубиков. Один, два, три, четыре, пять. Это так мало, что он не может вдоволь утолить голод, и это так много, что еще секунда - и ему сносит крышу. Она содрогается, одной рукой пытается оттолкнуть /сильнее вцепиться/, другой - из последних сил все еще держит треклятую чашку, в которой плескается ромашковый чай. Не уронить. Ни к чему им осколки. Пальцы его ледяные режут прикосновениями острее, стук сердца громче криков здравого смысла, а дыхание жарче любых костров преисподней. Запутавшиеся в темноте, в полночи, друг в друге. Она, наверное, не простит ему подобных соблазнов, она и так его почти ненавидит /должна ненавидеть/, а теперь и вовсе никогда не подпустит. Плевать. С этим он потом разберется. Главное - здесь и сейчас. Пара минут, когда Мейбл Пайнс напрочь забывает про чай, а Билл Сайфер обожает сахар. И он был прав. Мейбл совершенно не разбирается в сладостях. Ведь ее губы слаще, чем любая из них.