Здравствуйте, я Ваше Безумие.

Dorian: написать две главы за два дня - очень утомляет и, без преувеличения, просто иссушает фантазию автора. Но ради дня рождения Катерины я пересилила себя. Надеюсь, глава получилась не сыровата. с Днем Рождения, товарищ!)

Лишь для одной ослепительной вспышки, Лишь ради нескольких звёздных мгновений, Мы будем плыть друг другу навстречу Сквозь бесконечность и океаны забвения. Fleur - Память

«Ich kenne Schritte die sehr nuetzen Und werde euch vor Fehltritt schuetzen Und wer nicht tanzen will am Schluss Weiss noch nicht dass er tanzen muss»* Аня отложила блокнот в сторону и тяжело вздохнула. Некогда самая любимая песня сейчас стала ненавистным знаком этого чертова янки. И не взять трубку - табу, Джонс знает, за какие ниточки дернуть, чтобы как можно сильнее наказать за непослушание. Скажи Брагинской еще неделю назад, что Альфред будет играть с ней в такие кошки-мышки, она бы только рассмеялась, посчитав подобное глупой шуткой. Но ныне это уже не шутка, а суровая реальность, и русской совсем не до смеха. - Да, Альфред, - голос приторный, неестественно сладкий. Гилберт невольно поморщился, заметив такие резкие перемены в лице врача: вместо гримасы презрения – натянутая, пустая улыбка сломанной куклы и бесконечная усталость в погасших аметистах. - Я сегодня допоздна. Нет. Но… Подожди, я не могу!.. – в трубке раздались гудки, и Аня в раздражении бросила телефон обратно в сумку. - Кто тебе постоянно названивает? – поинтересовался Гилберт, поглаживая пальцами черно-серебряный крест на груди. – На тебе после этих разговоров лица нет. Брагинская только пожала плечами. Отвлекись Аня от своих проблем на пару мгновений и будь чуточку внимательнее, она распознала бы в хриплом голосе плохо скрытое беспокойство. Но русская была слишком погружена в себя, поэтому ничего не заметила и лишь снова взяла в руки записи. - Все нормально. Просто… друг один. - С каких пор друзей начали ненавидеть? - Байльшмидт перевел взгляд на Брагинскую, оставив украшение в покое. - Ненависть? Не понимаю, о чем ты, - Аня откинулась на спинку стула, прикрыв глаза. – У нас есть разногласия, конечно, но… - Аня, скажи прямо, что происходит. Уж мне-то ты можешь довериться? Брагинская вздрогнула от этих слов. Не так давно она хотела, очень хотела довериться Альфреду… Но все вышло так, как есть. Хватит ли у нее сил повторить попытку? - Не знаю, - совсем тихо отозвалась девушка. Гилберт ждал. Аня чувствовала, что должна ему верить. Просто должна – без каких-то причин. - Альфред Ф. Джонс… Мы познакомились с ним пару недель назад. Тогда он показался мне хорошим, порядочным человеком… - Тогда?- Байльшмидт нахмурился, - что он сделал? - Альфред... узнал о тебе. И поставил ультиматум – либо я с ним встречаюсь, либо он говорит о твоем местонахождении, и меня выгоняют с работы. Такая вот простая арифметика. - Вот гад, - немец сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев,- уж я бы его по стенке размазал. Да вот руки связаны. - Тебя все это не касается. Я сама разберусь со своими проблемами. Так, на чем нас прервали? Гилберт усмехнулся, алые глаза опасно сверкнули. - Есть одна вещь… которую я хочу сделать уже очень давно. Немец поднялся с кровати и подошел к Брагинской, ни на секунду не разрывая зрительного контакта. Как только девушка решила спросить, что Байльшмидт задумал, он склонился к ней, опаляя горячим дыханием чужие губы... Прежде, чем унестись с потоком памяти куда-то очень далеко, Аня встретилась с таким же растерянным взглядом Гилберта и почувствовала, как он крепко сжимает ее ладонь. *** Гилберт аккуратно коснулся алых лепестков, разрываемый внутренними противоречиями. Конечно, внимание приятно любому, но когда тебя засыпают цветами и конфетами, будто какую-то девчонку – увольте, перебор! Так Байльшмидт думал первую неделю. И вторую. И даже третью. А затем плюнул на все и, вместо того, чтобы выкидывать прекрасные букеты, начал копаться на чердаке в поисках вазы. Таинственный поклонник никак себя не выдавал – ни записок, ни каких-либо других опознавательных знаков. Франциск Бонфуа постоянно толкал друга локтем вбок, далеко недвусмысленно глядя на Ивана Брагинского, их коллегу из России. Гилберт лишь отмахивался, мол, неужели какие-то «сибирские медведи» надеются на внимание Великого? Хотя немец и сам подозревал русского и частенько украдкой за ним наблюдал, но ни разу так и не смог поймать ответный взгляд двух аметистов. Где-то в глубине души подобное пренебрежение Гилберта обижало, но, не привыкший заниматься самоанализом, немец лишь больше убеждался, что нравится кому-то другому, вот и все. Однако сейчас все начало проясняться и становиться на свои места. В очередном букете лежал, судя по всему, вырванный в спешке небольшой листочек в клетку, содержащий всего два слова: «Прибой, семь». Повертев бумажку в руках и пару раз перечитав, Гилберт пришел к выводу, что скорее всего имеется в виду кафе «Прибой», недалеко от лаборатории, а "семь" - это время. Как раз в 6 часов они расходятся по домам. Решив, что ему терять нечего, а также элементарно сгорая от любопытства, Гилберт сразу, как пришел домой, начал готовиться к встрече. *** «Прибой» представлял собой небольшое, но весьма уютное кафе, в котором хорошо посидеть на выходных с друзьями, но никак не устроить свидание. Просторное светлое помещение, где со всех сторон раздавался гул, играла музыка, туда-сюда сновали официанты, мало подходило для личных встреч. Так, опять же, всегда думал Байльшмидт. Но когда один из официантов провел немца в специальную комнату, отгороженную длинной ширмой от любопытных глаз, тот в который раз убедился, что многого в этой жизни не понимает. Несколько люстр в форме диковинных цветков мягким, голубовато-синим светом освещали шесть небольших столиков, рассчитанных на двух человек. Причем на каждом неизменно находились сиренево-синяя скатерть до пола и стеклянная ваза с красной розой. Стулья, в отличие от тех, что были в основном зале, были не просто пластиковые, а металлические, с обтянутыми тканью сидением и спинкой, удобные и мягкие. В воздухе, помимо аппетитного запах различных блюд, витал тонкий, едва уловимый аромат цветов, духов и алкоголя. Атмосфера определенно так и располагала к интимному общению. Несколько столиков уже были заняты, сидящие за ними парочки тихо переговаривались, смеялись, кормили друг друга мороженым… Гилберт устроился в уголке, где, собственно, и был заказан столик. На нем уже разложили приборы на две персоны, поставили бутылку дорогого шампанского. Гилберт с любопытством смотрел по сторонам, порою в смущении отводя взгляд от тех, кто уже не стесняясь сливался в страстном поцелуе со своей второй половинкой. Гилберт никогда особо не заморачивался с поиском девушки, но сейчас невольно почувствовал себя очень одиноким. И это чувство удушливым кольцом сжимало все внутри. Момент, когда в очередной раз пластиковые двери ширмы открылись, пропуская массивную фигуру в полумрак помещения, Гилберт благополучно пропустил, играясь с лежащим на столе ножом. Как только немец услышал приближающие шаги, хотел поднять голову, но мужчина оказался неожиданно проворен – стал альбиносу за спину, накрыв его глаза ладонями. В этот момент Байльшмидт разрешил последние сомнения – такие большие и горячие ладони могли быть только у одного человека. - Иван, - уверенно сказал Гилберт и тут же снова получил возможность видеть. Русский устроился на стуле напротив, с любопытством рассматривая Байльшмидта. - Я был настолько предсказуем? - Просто Великого невозможно застать врасплох, - самодовольно оскалился немец. Иван ответил на высказывание доброй, ласковой улыбкой. Они сидели в кафе добрых два часа, перемывая косточки коллегам, бывшим, жалуясь на родственников, постепенно перейдя к проблемам инфляции, падения курса доллара, Третьей Мировой… в общем, говорили практически обо всем на свете. Брагинский, как с удивлением отметил Гилберт, был приятным, образованным собеседником: поддерживал любую тему, время от времени высказывал свое мнение и внимательно слушал немца. Под влиянием теплой, дружеской атмосферы последний совершенно забыл зачем, собственно, пришел в кафе. Память к Байльшмидту соизволила вернуться только тогда, когда русский вызвался проводить его до дома. Гилберт стушевался, смутился, промямлил нечто нечленораздельное, сам не зная, согласие это было или отказ. Русский разбираться не стал - лишь молча взял немца за руку и повел к дому, при этом лучезарно улыбаясь. Идти вот так вот с Иваном, держась за руки, казалось чем-то совершенно странным, необыкновенным, однако вовсе не неприятным. Когда они остановились у подъезда, Гилберт даже пожалел, что живет так близко к лаборатории. Несколько минут оба неловко молчали, не зная, что сейчас нужно сказать. Первым все-таки начал Гилберт: - И кто надоумил тебя цветы мне присылать? Иван неопределенно пожал плечами, затем просто ответив: - Я всегда так за девушками ухаживаю. Сначала у Гилберта был ступор. А вот потом немец по-настоящему разозлился. Он на протяжении месяца боролся с навязчивыми мыслями по поводу того, что в последнее время совсем расклеился и начал вести себя по-бабски, особенно в отношении всех этих подарков, а тут русский прямо в лоб заявляет, что он, понимаешь, девушек так всегда и клеит! Байльшмидт хотел было залепить русскому смачную пощечину, но последний успел перехватить занесенную для удара руку, несильно сжав тонкое запястье. - Я. Не. Девушка, - чуть ли не прошипел немец, пытаясь вырваться из хватки Брагинского. - Конечно. Девушки не могут быть так дерзки и прекрасны, - вновь обезоруживающе улыбнулся русский. – И, знаешь, я давно хотел кое-что сделать… Брагинский чуть подался вперед, склоняясь к лицу Гилберта. Тот понял намерение Ивана только в последний момент, когда мягкие губы русского уже накрыли его собственные. Поражаясь сам себе, Гилберт стоял, не в силах оттолкнуть от себя Брагинского и блаженно прикрыв глаза. Такой невинный, нежный поцелуй – и непонятно, почему вдруг подкосились колени, в животе всполохнулась целая стая золотых бабочек, а сознание заволокло мутной плотной пленкой. Цветом совсем как его глаза. *** Гилберт так и застыл в паре сантиметров от лица Ани, пораженно смотря ей в глаза. - Ты это видела?- прошептал немец, еще не отойдя от видения. - Да, - выдохнула Аня, упираясь Гилберту в грудь и таким образом заставляя его сделать пару шагов назад. – Сейчас угадаю, это тот самый мужчина из сна? Гилберт кивнул, медленно оседая на пол. Брагинская хотела было спросить, нормально ли он себя чувствует, но уверенный, совершенно осознанный взгляд послужил ей ответом. - Странно... - продолжил после небольшой паузы немец, - раньше он приходил только во снах. А сейчас я его даже не чувствовал – будто это просто воспоминание, не более. И, знаешь, таких видений становится больше, когда я нахожусь с тобой. - Кто знает, что все это значит на самом деле. Я тоже почувствовала себя как-то...по-другому, когда ты наклонился... Может быть, действительно… - Мы были знакомы раньше. В прошлой жизни. Я часто думал об этом, - Гилберт обнял колени и положил на них подбородок, раскачиваясь вперед-назад. – Если это так, то Иван тоже существует. И должен меня помнить. Он ведь не мог забыть, правда? Не мог… - Ему нужно время, - неожиданно для самой себя ответила Брагинская. – И он обязательно все вспомнит, я обещаю. - Откуда ты?.. – ответом немцу послужила шумно захлопнувшаяся дверь. * Rammstein - Amerika Перевод: Я знаю несколько весьма впечатляющих па, И я не дам вам сделать неправильные движения. А те, кто после всего этого не хотят танцевать, Ещё не знают, что им придётся это делать.