***
– Поттер, дело есть! Гарри оторвался от скучнейшего параграфа по истории магии, путанно повествующего о «Великом замирении» с кланами вейл в 1644 году, и растерянно посмотрел на Панси Паркинсон. – Здравствуй, – вежливо склонил он голову и поспешно «нырнул» в спасительную прохладу Грани. Наверное, не нужно было так часто прибегать к Её помощи, но Гарри ужасно боялся, что сорвётся и примется истерить по любому, самому пустячному поводу: в душе росла и крепла параноидальная уверенность в том, что его вот-вот разоблачат и… О дальнейшей своей судьбе Гарри думать боялся: слетевшее с катушек воображение рисовало то зачарованные цепи в подвалах Отдела тайн, то огромный костёр во дворе Хогвартса, то недолгие блуждания по зимнему Запретному лесу в тщетных поисках укрытия. А ещё ему мнились дымящиеся развалины небольшого домика в Литтл Уингинге, заполошный вой сирен и три чёрных мешка на аккуратном газоне – жуткое видение, после которого долго тряслись руки и слёзы сами собой наворачивались на глаза. – Здоровались уже, – нахмурилась меж тем Паркинсон. – Раз пять, не меньше. Поттер, ты в себе? – Да, – привычно соврал Гарри и улыбнулся, как мог очаровательно. – Прости, я бываю рассеянным и… – Пойдём, – Паркинсон ухватила его за руку и ойкнула: – Ты холодный, как ледышка! Надень мантию, дурачок, ведь простудишься! Хорёк таких подвигов не стоит! – К-каких подвигов? – растерялся он. В ответ Панси просто толкнула его на диванчик рядом со смутившейся Дафной Гринграсс, подвесила пару «заглушек» и решительно плюхнулась рядом. – Панси, какая же ты… – укоризненно сказала Дафна. – Гарри, не сердись, это она у своего жениха набралась дурных манер. Глупости всё это, вот! – Какие глупости? – напрягся Поттер. Неужели Малфой… – Помощь нужна, Поттер! – деловито сообщила Паркинсон. – Дело серьёзное, и кроме тебя, помочь некому. – Что случилось? Дафна всплеснула руками, мученически завела глаза к потолку и сильно покраснела: – Ничего не случилось! Не слушай её! – Мы хотели тебя попросить погулять с нами по холлу завтра вечером. Пройдёмся, посплетничаем и нечаянно… – Панси многозначительно подняла вверх указательный палец. – Это важно, Поттер! Нечаянно, то есть совершенно случайно, встретим Дэвиса. И если моя подруга-скромница не повалится в обморок, ты нас представишь. – Дэвис? Роджер? Капитан команды Рэйвенкло? Я его почти не знаю, – засомневался Гарри. – Нет, я не против, конечно… К этому моменту яркостью румянца Гринграсс могла посоперничать с любым из Уизли на выбор. – Нет-нет, Гарри! – пискнула она и закрыла лицо руками. – Не нужно, прости за беспокойство! – Нужно, – отрезала Паркинсон. – Поттер, после истории с мётлами все игроки расчудесно к тебе относятся. Дело-то несложное, на самом деле. С меня конфеты. Идёт? Поттер облегчённо кивнул, но убираться с Грани не торопился. Во-первых, тогда ему опять захочется зареветь, а во-вторых, он не совсем прояснил вопрос о «подвигах» для Малфоя. Хладнокровие, пусть и заёмное, наделяло поистине волшебным даром задавать верные вопросы и подбирать нужные слова: уже через четверть часа Гарри узнал, что «ходить голышом ради Хоря» – дело безнадёжное. – Это же Малфой, – укоризненно выговаривала Панси. – Поиграл и бросил. В этих одёжках ты очень хорош, но Хорёк есть Хорёк. Убей Салазар, он только рад, что ты так… Переживаешь, вот. «Унижаешься», – перевёл Гарри и с тяжким вздохом возразил: – Мы не ссорились! Просто тренировки по квиддичу возобновились, и … – Разумеется, портить отношения с национальным героем ему не с руки, – Дафна немного успокоилась, и густой румянец сошёл с её щёк. – Внешне всё пристойно, не спорю. Но, Гарри, верить Малфою глупо. Не расстраивайся. Ты очень красив, и у тебя всё будет замечательно. Гарри задумался. Версия была хороша. Настолько хороша, что в неё, похоже, уверовал весь Слизерин. «Клубок сентиментальных гадов, – фыркнул тёмный маг Поттер. – Что бы ни случилось, обязательно приплетут какую-нибудь «любовь»! И кто я такой, чтобы спорить с общественным мнением?» – Наверное, вы правы, милые леди, – прошептал он и печально заморгал, отчего «милые леди» тотчас всполошились и наперебой принялись его утешать, кормить печеньем и поить чаем. Коварный некрос покорно выслушал успокоительные речи, подчистую умял всё печенье из жестяной коробки и, само собой, умолчал об истинной причине ссоры с Малфоем. Впрочем, ссоры действительно не было. Тогда милая, умная, великодушная Грань дала ему возможность, не изменившись в лице, согласно закивать: – Я действительно поступил безответственно. Нельзя было втягивать тебя в это. Ты мог пострадать. Прости меня, я поступил нехорошо. Не ходить Туда я не могу – меня никто не спрашивает, поверь. Поэтому будет намного лучше, если ты станешь держаться от меня подальше. Твой отец велел скрывать от тебя мой дар, и был прав. Он взрослый, он лучше знает. Один раз я уже чуть не убил вас всех. Я не хочу, чтобы кто-то пострадал. Пока потрясённый Драко силился подобрать ответ, Гарри прошмыгнул мимо и на остаток дня засел в «дамской гостиной». С тех пор некромант Поттер не расслаблялся ни на минуту. Он старательно занимался повседневными делами, тщательно контролируя каждый жест и каждое слово: болтал о пустяках с парнями, выслушивал лекции-перепалки своих «гувернанток», на тренировках уворачивался от проклятий и проворно прятался за спину Люка Боула; виновато моргал в ответ на ругань Ургхарта, писал эссе и ходил на занятия; сидел в библиотеке и преувеличенно вежливо улыбался всякому встречному. И каждую минуту, каждую секунду ждал, что Драко не выдержит и ткнёт в него пальцем: «Держите его! Эта тварь уже не Поттер!» Той же ночью Гарри запечатал полог не пойми каким заклинанием – не факт, что вообще запечатал! – и уложил в кошель Карлуса Поттера всё, что могло понадобиться для внезапного бегства: деньги, одежду, шоколад и остатки огневиски. Тот факт, что в действительности бежать было некуда, его не смущал – в такой отчаянной ситуации радовала даже иллюзия выбора. Тогда же он стал надевать мантии лишь на уроки. Магловская одежда странным образом утешала, в ней Гарри чувствовал себя немного уверенней. Порой он ловил на себе странные взгляды студентов и преподавателей и от страха уходил на Грань настолько далеко, что едва мог разглядеть окружающее: древние камни Хогвартса сминались ледяными фиолетовыми глыбами, а силуэты людей бесшумно вращались в звёздном вихре. Единственным, с кем Гарри немного расслаблялся и на какие-то минуты приходил в себя, был Эдриан Пьюси. – Потерпи ещё немного, – уговаривал тот. – Всё вот-вот наладится, странные сны уйдут и дар начнёт слушаться. Потерпишь? Гарри послушно кивал и хватался за рождественский подарок Пьюси – подвешенный на потёртом кожаном шнурочке и оправленный в потемневшее серебро клык мантикоры. – Младенческий оберег, – постановил Драко, рождественским утром рассматривая подарок. – Старый, разряженный. Такие вещи зачаровывают на всякие штучки для мелкоты: на хороший сон или от колик в животике. Правда, для этого берут симпатичные камешки, а не эдакую жуть. Видно, маменьку нашего мозголома и впрямь подобрали в Лютном, – наморщил он нос и добавил ехидно: – Поздравляю, Поттер, тебя усыновили! Гарри долго уговаривал Пьюси принять подарок обратно, полагая, что это единственная память о «маменьке из Лютного», но Эдриан лишь улыбался и качал головой: – На счастье, Гарри. Это бывший порт-ключ. Когда убивали родителей, он выдернул меня из-под заклятий грязнокровок. – Но… – Это пустяк, просто знак внимания. Не обижай меня, прошу. Пьюси наверняка давным-давно догадался о жутком даре Поттера, но никогда об этом не заговаривал. Медлил с откровенностью и Гарри: ему совсем не хотелось впутывать Эдриана ни в какую историю, особенно теперь, когда у того появился шанс на удачную женитьбу и достойную жизнь. Драко несколько раз порывался заговорить с Поттером наедине, но не преуспел: отгородившись Гранью, Гарри выдавал несколько вежливых фраз ни о чём и торопился сбежать. Умным это поведение было не назвать, но страх и обида – дурные советчики. До сих пор бестолковый Поттер полагал, что на людях ведёт себя безупречно, но слова Паркинсон открыли ему глаза. Его дурацкие метания заметили, но, по счастью, списали на любовную – Мерлин, помоги! – ссору с Хорьком. «Точно, что любовную, – тоскливо размышлял Гарри. – Любил-любил Дракон истории про некросов, да и разлюбил. Живые некроманты, видно, не так хороши, как казались».***
– Нет, вот ты скажи, за что?! В чём мы провинились? Мать глаза уж выплакала! Мало я тебя порол, неблагодарный щенок! «Вообще не порол, – Гиппократ Сметвик тяжко вздохнул и виновато потупился. – Очень зря, по-моему». Гораций Сметвик действительно ни разу не поднял руку на младшего сына, предпочитая вызывать его к себе в кабинет и вести долгие обстоятельные беседы. Приходилось едва не по часу сидеть в кресле для посетителей и объяснять отцу, почему ворованные яблоки вкуснее или отчего у Джима Пиритса расквашен нос. Объяснения не всегда выходили внятными, и тогда отец не на шутку расстраивался и принимался убеждать его в несомненном преимуществе здравомыслия перед горячностью. – Пойми, сынок, – говорил он с мягкой укоризной, – то, что любому другому сошло бы с рук, тебе аукнется стократно. Тёмные априори считаются злыми, а я не хочу, чтобы моего мальчика травили из-за обычных детских шалостей. Думай, Иппи, думай крепко перед тем, как что-то сделать. Спрос с тебя намного больше, малыш. Несправедливо, но это так. «Несправедливо! – частенько укорял равнодушного Мерлина маленький Гиппократ Сметвик. – Это несправедливо – родиться тёмным магом в светлой семье целителей! И Шляпа тоже дура! Ну какой из меня слизеринец? Все в нашем роду – и папа, и мама, и братья, и дядья, и тётки, и кузены с кузинами – все учились в Рэйвенкло. А я? Урод какой-то!» Несправедливость нельзя было терпеть, с ней нужно было бороться! И Гиппократ боролся, насколько хватало сил. Он как мог держал в узде свой нрав, пытался подражать папе и дядьям: говорил тихо и мягко, ходил степенно, растягивал губы в понимающей доброжелательной улыбке. Он искренне хотел стать настоящим Сметвиком – домашним целителем респектабельных чистокровных родов. Почти вся практика в Лондоне принадлежала их семье, и Иппи прекрасно знал, каким должен быть правильный колдомедик: благообразный господин с дорогим аптекарским чемоданчиком, внушающий доверие и почтительность одновременно. Когда сил не хватало и до чесотки под кожей хотелось гаркнуть на доставучего Эйвери, вздуть нахального Мальсибера или проклясть подлюку Селвина, Гиппократ частенько воображал себя таким господином. Здорово, наверное, шутя справляться с тем, что не сможет сделать для себя обычный маг: развеять проклятие, полученное на дуэли, облегчить уход за грань дедуле с драконьей оспой, залечить ожог от опасного растения, исцелить отравление криво сваренным зельем или немного унять боль от Костероста. Торжественное облачение в целительскую мантию под перешёптывания обеспокоенных родичей больного, неспешные беседы с отцами семейств о наилучших зельях для восстановления мужской силы, деликатные советы смущённым донельзя девицам и увесистые кошели с гонораром – достойная жизнь, спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Увы, мечты помогали не всегда: проклятая Шляпа определённо знала о непутёвом Сметвике что-то такое, чего не мог постичь он сам. Были и склоки, и свары, и драки, и даже – Ровена-заступница! – организация заговора. Заговор, кстати, удался, что ввергло Гиппократа в злую тоску. Он – паршивая овца в безупречном стаде честных целителей и аптекарей Сметвиков! Уверенность в собственной никчемности росла, крепла и достигла апогея после жестокой, почти взрослой драки с ебанутым на всю голову гриффиндорским горлопаном Моуди. Тот обозвал Сметвика выродком и «посочувствовал» его матушке: «Что ж она тебя сразу подушкой не накрыла, тёмное отродье?» Потом Моуди отлёживался в Больничном крыле, а злой и взъерошенный Гиппократ стоял, уткнув глаза в пол, и выслушивал ласковую нотацию декана Слагхорна. – Такой способный юноша! Профессор Флитвик вас очень хвалит, да и миссис Ургхарт благоволит к вам за помощь в Больничном крыле. Нельзя же сразу бросаться в драку! Нужно как следует всё обдумать и взвесить! Конфликты должно разрешать мирно, с выгодой для себя и своей семьи! Драка – это крайний случай! Акт отчаяния, я бы сказал. Отец, вызванный деканом через камин, горько вздохнул: – Природу не обманешь, профессор. Первый в роду тёмный – это почти всегда боевик. Иппи старается, я знаю, но… Простите, но у вас ещё будут с ним хлопоты. Слагхорн, тогда ещё пухленький и кудрявый молодой человек, чрезвычайно похожий на херувима, только ручками всплеснул: – Полно вам, мистер Сметвик! Он большой умница, честное слово! Незачем его ругать! Мальчики все немного задиристы в таком возрасте. Иппи раскаивается, верно? – Нет, – упрямо скрипнул зубами Гиппократ. – Ни капельки! Завтра же пройду отбор в квиддичную команду, вот! – он распрямился, задрал подбородок и дерзко уставился на отца в упор: – Боевик так боевик! Хоть кто-то будет вас защищать, цивилы несчастные! Вот так паршивая овца обзавелась рогами и превратилась – сейчас Сметвик мог себе в этом признаться – в заурядного барана. Потакать своей природе оказалось легко, но стыдно – много ли доблести в банальном мордобое? Отбор в команду он прошёл, однако играть в квиддич оказалось скучнее, чем ожидалось, и Гиппократ неожиданно для себя вновь стал проводить всё свободное время в Больничном крыле. Новая подруга Поппи из Рэйвенкло вовсе не считала Гиппократа выродком. Наоборот, она восхищалась его способностями в чарах: «Иппи, это же… Ты даже не представляешь, насколько хорош, Гиппократ Сметвик!» – и постоянно отчитывала за «неподобающее будущему целителю поведение». – Как домой вернулся, – криво усмехался Гиппократ в ответ. – Какой ещё целитель, Поппи? Кто по нашим временам пустит в приличный дом тёмного? Разве только в Лютном шарашку открыть – мол, снимаю любые проклятия. Анонимно, недорого, аврорским осведомителям просьба не беспокоиться! – В Лютном тоже люди живут! – упрямо возражала Поппи. – Думаешь, Мунго Бонам о «приличных домах» мечтал, когда открывал свою лечебницу? Дорого, недорого… Да хоть задаром! Ты настоящий целитель, идиотина, ты просто не сможешь мимо пройти! Тем временем его однокашник, малолетний гений и редкостный сукин сын Томми Риддл, уже собирал себе свиту. Он и к Иппи подходил, гадина, плёл какую-то высокопарную чушь о «могуществе в крови» и «древних знаниях». – Древние знания – это основа знаний современных. Чего в них заново-то ковыряться? – огрызнулся Гиппократ и схватился за палочку: доходягу Риддла он мог и голыми руками придушить, но за спиной у того стояли Роули с Пиритсом. – А о «могуществе в крови» своих придурков Лестрейнджей расспроси! – И что же я от них узнаю? – снисходительно улыбнулся Риддл. – За всё нужно платить, – смиряя бешенство, спокойно ответил Сметвик. – За могущество тоже. Твои дружки платят мозгами и фертильностью. Что готов отдать ты? – Всё, – так же спокойно признался чокнутый полукровка. – А тебе твоя плата кажется чрезмерной? Гиппократ вспомнил огорчённого очередной проказой отца, шепотки за спиной на больших семейных праздниках, поджимающих губки кузин и троюродного дедулю, грозно потрясающего обезвреженной клюкой: «Мордредов сын, куда жалящие чары с моей палки подевались?» – Не твоё дело, – ощетинился он. – Вали давай, а то не посмотрю, что дохляк. – Ты мне угрожаешь? – вновь заулыбался Риддл. – Какой забавный мальчик. И всё же подумай, Сметвик. Жизни тебе не дадут. Люди злы на Гриндевальда, и после его поражения тёмным придётся прятаться. Вот увидишь. Нужно отстаивать свои права уже сейчас. Я – потомок самого Салазара… – Иди нахуй, – набычился Гиппократ. – Знаю я, чей ты потомок. Вон, дядьку своего о могуществе поспрашивай. Может, и ответит, ежели людскую речь ещё не позабыл! Пиритс выхватил было палочку, но Риддл отрицательно покачал головой и сделал знак уходить. – Подумай хорошенько, – не оборачиваясь, бросил он. Сметвик подумал и на следующую же ночь сбежал из Хога на войну – помогать британским бойцам бить штурмовиков Тёмного лорда. «Я докажу, что тёмный – не значит злой, – думал он, пробираясь вдоль кромки Запретного леса. – Вон, Риддл вообще полукровка, а злобы в нём на трёх Мордредов! Дело же не в крови, верно?» Поймали Иппи на следующий день в Лондоне, и усталые, задёрганные авроры тут же доставили его домой. – Куда вас только несёт? – с досадой бормотал пожилой усач с непоправимо искалеченной рукой. – Ведь прихлопнут не глядя, квакнуть не успеешь! Сиди в Хоге, щенок, да учись! Хоть бы мать пожалел! Через час впору было жалеть самого Гиппократа, потому что мать впервые в жизни взялась за розги. Спина и задница болели долго – «Ни капли бадьяна неслуху!», – но зато включились мозги, и следующий побег почти удался. Почти, поскольку вместо сборного пункта для новобранцев в Дувре Иппи угодил в Эйвери-мэнор: аппарировавший придурок, за которого он уцепился, решил для начала попрощаться со своей зазнобой. – Шпион! – заорал придурок, перепуганный неожиданной парной аппарацией. – Шпион Гриндевальда! Когда переполох унялся, мрачного Сметвика поставили пред очи самого Ричарда Эйвери, столетнего старичины, резкого, властного и доставучего, как все Эйвери. – Вот, значит, какие ныне Сметвики пошли, – старик больно ухватил Гиппократа за подбородок и всмотрелся в глаза. – Опять сбежишь, – удовлетворённо констатировал он и щёлкнул Иппи по лбу. – Короче так, шкет. Воевать тебе рано, а вот за ранеными смотреть самое то. – Я боевик! – вскинулся Сметвик и с вызовом добавил: – Тёмный! – Я тоже, – невесело усмехнулся дед. – Да только там, пацан, бойцы нужны, а не самоубийцы. А наше дело стариковское да дитячье – ждать, верить и помогать по мере сил. – Я уже не ребёнок! – упрямо замотал головой Иппи. – Мне пятнадцать вот-вот! Эйвери ругнулся и наградил «не ребёнка» крепким подзатыльником: – Поговори мне! Через десять лет выпускник парижской целительской академии Гиппократ Сметвик пил за упокой души старого лорда Эйвери и смаргивал не желавшие униматься слёзы. Дед до последнего не оставлял его грубоватой заботой: «Пока всю науку не превзойдёшь, хрен я тебе свои потроха доверю, шкет!» Лето сорок второго, горькое, страшное и прекрасное одновременно, сделало Гиппократа Сметвика таким, каков он был. Потом в жизни случалось всякое, плохое и хорошее, но уроки старого Ричарда запомнились накрепко: «Не перечь своей совести!» Говоря откровенно, никогда и не приходилось: уж с кем-кем счастливчик Иппи всегда пребывал в ладу, так это со своей совестью. «До последнего времени», – уточнил он с горечью и осмелился поднять глаза на отца. – Пап, так нужно было, – промямлил он и вновь ощутил, как задёргалась проклятущая совесть, раня и кровавя душу. – Маме скажи, не могу я пока с вами видеться: нужно, чтобы был скандал, понимаешь? – А главный скандалист даже не знает, за что он выгнал сына с внуками и правнуками из дому, – дрожащим голосом сказал отец, и Сметвик вновь опустил голову. – Я, старый дурак, уже полгода хожу индюком и делаю малфоевскую рожу. Иппи, сынок, что же случилось? – Ещё ничего, – Сметвик скрипнул зубами, – но вот-вот случится. Будет война. Больше ничего не могу сказать. – О, Мерлин! Какая, с кем?! Нет, Гиппократ, ты шутишь. Этого просто не может быть! Только-только всё наладилось. Даже Нотт опамятовался и открыл мэнор, что уж толковать о других. Я на днях говорил с Алексом Монтегю. Его отец, лорд-канцлер, рвёт и мечет. Власть министерства крепка как никогда, Палату лордов игнорируют уже и сами лорды. Да и сколько их осталось, тех лордов? – Немного, ты прав. И половина из них в Азкабане. – Бедняги, но туда им и дорога, сын. – Был, помнится, один парень, – вздохнул Сметвик, – что уничтожил крепкую власть министерства за пару лет. – Был, – вздрогнул отец. – Но его больше нет, и незачем лишний раз поминать этого мерзавца. – Он вернётся. – Сынок?! Да нет же! Дамблдор просто старый кретин, не слушай ты его. Над этой байкой уже даже не смеются! – Он вернётся, – спокойно проговорил Сметвик. – Дамблдор, мать его, вновь оказался умнее всех. Отец немного помолчал, а потом спросил с невесёлой улыбкой: – Тогда почему ты нас бросил, сынок? Кто же будет защищать «несчастных цивилов»? «В точку, папа! Что значит – опытный целитель!» – Я не бросил. Это защита. Я защищаю вас, честное слово. Верь мне, пожалуйста! – Я всегда тебе верил, Иппи. Верил тебе, верил в тебя. Верю и сейчас, – отец покивал, рассеянно оглядел просторный кабинет Главного целителя отделения «Недуги от заклятий». – На службе тебя не застать. Прятался? – Ну да, – вымученно улыбнулся Сметвик. – Я хотел сам уйти, честно. Один. Но Алиса с парнями настояли… – Как они? Мы с мамой скучаем. – Они… Они в надёжном месте, папа. – Я верю тебе, – Гораций Сметвик поднялся, неторопливо прошёлся по кабинету, усмехнулся, глядя на заваленный свитками стол, и вздохнул: – Верю, но не понимаю. Логичнее было бы переждать беду в нашем доме. Он хорошо защищён, да и ты наверняка сотворил парочку сюрпризов для нежданных гостей. Сметвик подумал и решился: – Есть шанс – крохотный! – предотвратить это безумие. Я не могу его прохлопать, спрятавшись дома. В общем, случилось так, что я теперь в одной компании с мечеными. Если у нас не получится… Отец молчал долго. Так долго, что Гиппократ решил было, что ссора с семьёй у него теперь самая настоящая. Неугомонная совесть издевательски щерилась и грызла сердце. – Не самая лучшая компания, – сказал наконец Сметвик-старший и зябко передёрнул плечами. – Но ты, мой мальчик, никогда и никому не отказывал в помощи. Пусть так и будет, сын. Пусть так и будет. Проводив отца к камину, Сметвик устало повалился в кресло и прочувствованно выругался. Сердце, терзаемое предательницей-совестью, ныть не перестало, зато откалиброванный на самые слабые воздействия вредноскоп вяло задёргался, тихо зажужжал и прогнал давящую тишину в кабинете. – Допрыгался, ослиная рожа? – поинтересовался Гиппократ у своего размытого и рассеченного на квадраты отражения в стеклянном шкафу. – Ничего, это ещё цветочки. – Иппи, ты разговариваешь сам с собой? Это хороший знак, друг мой, – отворившаяся дверь явила Януса Тики, и Сметвик страдальчески замычал: добрый мозгоправ обожал свою работу и мимо страждущего пройти не мог. – Значит, ты почувствовал, что назрела проблема и решать её необходимо незамедлительно. – Иди к Мордреду! – Пришёл, – улыбнулся Янус и неторопливо устроился в соседнем кресле. – Рычишь? Стыдно? Поделом тебе, бессовестный! – Ты вроде должен меня утешать! – возмутился Сметвик и добавил горько: – Если бы бессовестный! – Ты поговорил с отцом, – удовлетворённо кивнул Тики. – Слава Мерлину! А я предупреждал, что это дурацкая затея. Не знаю, какую аферу проворачивают твои новые приятели, но мне она не нравится! Сметвик с силой выдохнул, сцепил руки за головой и откинулся на спинку кресла. – Янус, – сказал он задумчиво, – тут такое дело… – Что опять? – встревожился Тики. – Гиппократ, не пугай меня! – Нужен совет. – Да хоть сотню! С чего начать? С лекции о недопустимости очертя голову… – Никакого «очертя голову», зануда. Я всё продумал, – Гиппократ замялся, но продолжил: – Мне казалось, что продумал. – Иппи, что случилось? – Облом случился, – мрачно пророкотал Сметвик, поднялся из кресла и пересел за рабочий стол. – Тёмный лорд и после смерти делает нас, как слепых кутят. Я в тупике, нужна помощь. – Чем же тебе досадил Тот-Кого-Нельзя-Называть? – настороженно поинтересовался Янус. – Да можно его называть! Например, больным на всю голову уёбком! – Иппи? – Тики внимательно посмотрел на хмурого Сметвика, покачал головой и вздохнул: – Я могу дать клятву. Очередную. – Не в клятве дело, – Гиппократ подумал ещё пару секунд и махнул рукой. – В общем, слушай. В канун прошлого Рождества всеблагой Мерлин взял да исполнил мою давнюю мечту – определил в пациенты некоего Люциуса Малфоя. Тики молча вытаращил глаза, и Сметвик усмехнулся: – Милый и доверчивый Магнус Нотт слупил с меня Непреложный обет. Теперь освободил, жмыров сын, ибо деваться ему некуда. Тики нахмурился и по давней своей привычке достал аккуратный блокнот, чтобы по ходу разговора делать пометки. Гиппократ не стал возражать: дешифровать янусову клинопись, которую тот гордо именовал стенографией, не смогла бы и сама мадам Рэйвенкло. – Как я и предполагал, куколка Люци оказался живучее оборотня, налакавшегося Феликс Фелицис. Но не суть. Я, друг мой, попутно исполнил и вторую свою мечту – своими руками потрогал эту их страшную Метку… Сметвик прикрыл глаза, вспоминая. Татуировка была сделана откровенно скверно – почему-то это поразило больше всего. По сравнению со сложными и тщательно выписанными рунными цепочками, которыми увлекалась едва не половина егерей, корявый рисунок черепа со змеёй выглядел насмешкой, а не могущественным артефактом. На ощупь блеклая картинка оказалась поинтереснее – бархатистая и в тоже время чуть скользкая. «Будто плесень», – подумал тогда Гиппократ и с несвойственной ему брезгливостью отдёрнул руку. Самым странным – и жутким! – оказалось то, что Метка не воспринималась частью Малфоя, словно он налепил на предплечье лоскут чужой кожи. Снять же новообразование было невозможно, поскольку оно намертво приросло к руке, удивительным образом сохраняя свою автономность. – Эдакий паразит, понимаешь? Только берёт, ничего не давая взамен. Плющ, короче. Я тогда чуть не свихнулся, пытаясь понять, где ещё я мог видеть такое – очень знакомые ощущения. – В аврорате, на допросах? – предположил Янус. – Тебя, помнится, тогда тоже вызывали для консультаций. – Нет, – мотнул головой Сметвик. – Кто бы мне дал присутствовать на допросах Пожирателей? Потом меня осенило – это же полудохлая хрень в знаменитом шраме Мальчика-Который-Выжил! Ну, не совсем она, – уточнил он в ответ на скептический взгляд Тики. – Я же по-своему смотрел, понимаешь? Будто от той хрени отщипнули крохотный кусочек и тонким слоем размазали Малфою по руке. Непонятно, да? – Не слишком. Это что-то вещественное? Просто чары? Проклятие? Что-то ещё? – Не знаю. Никто не знает. Но нужно узнать как можно скорее – Тёмный лорд скоро вернётся. – Меньше общайся с Дамблдором! – Тики оторвался от своих записей и погрозил Сметвику пером. – Так называемый «возврат» возможен лишь в виде нежити, верно? А как справляться с нежитью… – С неуправляемой нежитью, – перебил его Сметвик. – С нежитью сильной и, помогай Салазар, умной. Это тебе не Кровавый барон, друг мой. Мордредова нежить будет использовать свои Метки, а кто у нас сидит на другом конце поводка? То-то же. «Сидящие на поводке» дураками не были и прекрасно осознавали, чем грозит возвращение неупокоенного господина. Впервые о пожирательских проблемах со Сметвиком заговорил сам Малфой. Как-то осенью, во время очередного осмотра, когда Гиппократ настойчиво отговаривал белобрысого красавца от сведения шрамов на животе – «Люци, павлин ты безмозглый, осваивай коленно-локтевую, если стесняешься! Никаких магических манипуляций в ближайший год!», – тот внезапно зашатался и рухнул в кресло, закрыв лицо руками. На всякий случай озадаченный Сметвик повторил диагностическое заклятие: Малфой, паразит, был здоровее кентавра и вовсю ломал комедию. Гиппократ уже приготовился разоблачить симулянта и пообещать ему несводимый шрам на всю морду, как Люциус с душераздирающим вздохом вынул из кармана потёртый конверт: – Это предсмертное письмо моего отца. Простите, но нам больше не к кому обратиться. Тогда-то всё и завертелось: спектакль с уходом из-под власти отца, «вербовка» старого приятеля и единомышленника Фредерика Шафика, тайное укрепление щитов больницы и прочие предвоенные хлопоты. В принципе, с организацией обороны меченые преспокойно справлялись сами. Сметвик им понадобился для медицинских консультаций по поводу Меток. Считалось, что воздействию Метки невозможно противиться, но так ли это было на самом деле, никто из Пожирателей не проверял. «Из живых, во всяком случае, – вздыхал Бэддок. – Не нуди, умник, мы уже всё перепробовали – от зелий до проклятий. Ни огонь, ни нож поганую штуку тоже не берут. Я ещё подумывал отрубить себе руку, но оставил эту идею на крайний случай». Проклятый гений Неназываемого на этих Метках развернулся во всю мощь. Сметвик, как ни бился, так и не сумел понять принцип их действия: там было намешано всего понемногу, от Протеевых чар до заговоров на крови. Кроме того, Гиппократ укрепился в подозрении, что держалось это непростое плетение на мощнейших ментальных закладках – всем был ведом главный талант мистера Риддла. – Поэтому понадобился я, – Тики вновь отложил перо и поинтересовался: – А если я откажусь? Мне эти господа не внушают ни доверия, ни сочувствия. – Тогда через некоторое время начнётся война, господа вновь наденут маски и пойдут убивать по велению нежити, окончательно свихнувшейся ещё при жизни, а в укреплённом загодя мэноре будут отсиживаться их сыновья и молить Основателей, чтобы папаши не смогли найти туда дорогу. Янус хмыкнул и упрямо поджал губы. – Есть и светлая идея, – помолчав, продолжил Сметвик. – Люциуса, кстати. Он предложил проверить, сколько человек разом может контролировать Неназываемый при открытом неповиновении. Кто выживет – вопрос, но героическая смерть искупит все их грехи. – Иппи, ты неисправим! – Янус в досаде резко захлопнул блокнот. – Этот… Этот… Он же дурачит тебя! Да просто письмо показал бы, но нет! Упал, глазки закатил, ручками всплеснул! Это Малфой-то! А когда в рейды ходил, в обмороки не падал, нет? Героическая гибель, как же! Купил, купил он тебя за дырявый кнат! – Ну-у-у… – Сметвик почувствовал, что краснеет, как мальчишка. Безутешная куколка Люци, доверчиво заглядывавший в глаза, был чудо как хорош – вали и гм… И выручай попавшую в беду принцессу. – Слушай, не совсем я дурак, – пробурчал он. – Просто цели у нас совпали, так сказать. Никому войны не хочется. Даже Малфою. – В Азкабан ему не хочется! Гиппократ вздохнул. Что и говорить, репутация у меченых была та ещё, и они вполне справедливо не рассчитывали на чью-либо помощь. Чересчур много горя и смертей на их совести, и далеко не все их грехи можно было оправдать воздействием Меток. Насчёт воздействия, кстати, единого мнения не было даже у самих клеймёных. Бэддок уверял, что Метки снижали критичность мышления: «Мы прекрасно знали Лестрейнджей – отличные парни были до всего этого дерьма». Малфой же говорил, что критичность мышления у боевиков снижала вовсе не Метка, а безнаказанность. «Мой отец под конец войны уже вовсю собирал сторонников, а ведь Лорд никогда ему толком не доверял. Метка – это контроль. Верность же обеспечивалась клятвами». С клятвами, слава Мерлину, было покончено со смертью Неназываемого. Вопреки распространённому мнению, эти клятвы вовсе не были вассальными. «Перед сюзереном опускаются на одно колено, – невесело скалился Нотт, – а мы на оба падали. Пленники, целитель. Кому как, а мне с первой же аудиенции всё стало ясно». Сметвик в который раз подивился непомерному тщеславию и чудовищному самомнению гадёныша Риддла, но комментарии оставил при себе. Его гораздо больше интересовало, как подействует Метка, не подкреплённая магической клятвой. Ведь даже перед рабами у господина существовали какие-то минимальные обязательства, а Тварь не будет сдерживать ничего. – Почему именно мы? – Тики встал с кресла и отошёл к зачарованному окну с картинкой залитого солнцем луга. – Силищи у них невпроворот, зачем им наша помощь? Сметвик даже рассмеялся от такой наивности: – Друг мой, да они же неграмотные! Из всей компании семь курсов Хога только у четы Малфоев и у Паркинсона. У Нотта с Бэддоком по пять, а у остальных и того нет – мол, зачем боёвке науки? Причард с Блетчли и вовсе дома обучались. Читать-писать да Кроветворное сварганить. Делают невероятные вещи, ибо дар мощнейший, но объяснить же толком ничего не могут! «Так получается, целитель, не гневайтесь, не знаю», – передразнил он. – Умник Лорд до того их напугал, что детей они погнали учиться всех без разбору: старших и младших, законных и прижитых на стороне. Молодцы, конечно, но… – Малфои неграмотные? – хлопнул глазами Тики. – Паркинсон? – Домашнее образование, друг мой. Ключевое слово – «домашнее». Да они умны, но… Как бы это сказать? Ограниченны, вот. Их не подкусывали завистники, не клевали оппоненты, им не наступали на пятки молодые и талантливые – не было конкуренции. В любой профессии это очень важно. Вот ты у нас умница с огромным запасом знаний… – Обычный полукровка. – Ерунду сказал. Обладай ты силищей Пьюси, что изменилось бы? Янус задумался и нерешительно пожал плечами: – Ну да, голая сила в моём деле… Уставал бы меньше, это факт! И старуха Лонгботтом вела бы себя повежливее! – А вот это не факт, – хмыкнул Сметвик. – Янус, ты, общаясь со мной, впал в другую крайность. Да, результаты мутаций впечатляют, особенно у тёмных, но сила – это далеко не всё. Сказку о происхождении пятиногов знаешь? Так вот, может случиться и такое. Избыток силы погасит разум. Для выживания в природе, как известно, мозги не особо нужны. Я, например, с ходу не смогу тебе объяснить, чем дружище Квинтус Флинт отличается от той же мантикоры. – Мантикора столько не выпьет, – засмеялся Тики и вновь посерьёзнел: – Но если уж твои приятели настроены так серьёзно, почему они не обратятся в Отдел тайн? И Метки уберут, и перед властью оправдаются. – Я спрашивал. – И что? – Августус Руквуд. Слышал о таком? Действующий сотрудник Отдела тайн. И хрен бы кто о нём узнал, не вздумай Каркаров купить себе свободу. Малфой и Нотт боятся рябого говнюка больше, чем самого Лорда, и уверены, что невыразимцы чуть ли не через одного с Метками. В своё время их боёвку исправно снабжали зельями отменного качества и артефактами немалой силы. Где-то были лаборатории и умники, в них вкалывающие. Я вот тоже теперь призадумался – не мог один Снейп наварить зелий на такую орду. – Ну не знаю, Иппи. Ты их пожалел, несчастных и неграмотных, а они нас пожалеют? Я в Азкабане не выживу. Я не Блэк и даже не Лестрейндж – год-другой, не больше. – Куда они денутся? Текст клятвы мы продумаем вместе. – Поверить не могу! – Тики несильно хлопнул ладонью по подоконнику. – Я помогаю клеймёным ублюдкам! Иппи, ты дурно на меня влияешь! Это все хорошие новости на сегодня, и я могу пойти поплакать в одиночестве? – Увы, нет, – Сметвик достал из кармана измятый конверт и вручил его Янусу. – Это письмо от Гарри. Читай, а потом можешь дать мне по морде.