Хранитель ночи

Плейлист: AURORA – Runaway Exitmusic – The Cold Hurts – Mercy twenty one pilots – Fairly Local

Ньют смотрел в одну точку вот уже целую вечность. Есть ли ситуации, которые допускают крайние меры? Жертву, подношение, предательство, убийство? Юноша никогда не сталкивался с ситуациями подобными этой и не мог судить о своей жертвенности, но, пожалуй, он был достаточно силен для этого. Он быстро привязывался, он мог дарить безвозмездно свою любовь, но вот была ли она нужна. Ему хотелось бы верить, что все-таки кому-то да нужна, но даже если и нет – не проблема. Он не думает, что миру стоит вертеться вокруг него, он готов идти на уступки, он бы смог пожертвовать собой для цели, что больше и важнее его самого. Готов идти на многое для тех, кому и не был вовсе нужен. Или нужен? Нет, все же не очень. Когда Кромешник разорвал на миллионы золотых частиц Песочника, следом в груди треснуло что-то важное, отвечающее за чувства долга и ответственности. Но разве он мог помочь? Он старался, он сломя голову летел в пучину бескрайнего неба вслед за Хранителем, но не успел. Принимать все на свой счет было как-то глупо. Ты не Хранитель – зазвучал голос Минхо в голове. Он не Хранитель – соглашался внутри Ньют, но почему же так больно? Ледяной Ньют смотрел в одну точку вечность, пока остальные громко критиковали мир, рушащийся в бездну детского разочарования – в них перестают верить. И это отражалось на всем вокруг. Сила ощутимо таяла, стены трещали, сквозь пальцы утекало время вместе с возможностью исправить хоть что-то. Ньют все так же ничего не мог. Есть ситуации, которые допускают крайние меры? Да, и эти ситуации так же зовутся краем. Конечной точкой, за которой не останется ничего, подобно смерти Хранителя – безмолвные пустоты небытия. Мир рушился, связанный напрямую с верой и надеждой, которую отобрали, подло и бессовестно. Дети – податливые умы, для разочарования которых достаточно отсутствия одной единственной монетки под подушкой – пораженные кошмарами во снах переставали верить. Оставался лишь страх. И стыдно было признаться, но боялись не только дети. Глава Хранителей за бравыми речами скрывал свой страх поражения, страх потери у детей самого важного. Ньют украдкой посмотрел на Терезу. Уставшая, крылья сложены и навряд ли она смогла бы их расправить, не то что взлететь, руки опущены, а вся она облокотилась о высокую колонну. Почему никто не предложил ей присесть? Перышки разноцветными снежинками летели к полу. Она сгорала. Ньют снова начал смотреть в одну точку, в свою личную бесконечность, пока остальные кричали в благородном гневе. Пока остальные искали выход. Юноша тоже видел один, только отчего-то он казался смехотворным. Таковым он и был. Темнота живет в каждом из нас и временами пересекает границу, ведущую к миру, в особенности такое бывает, когда нам больно. Границы добра и зла смазываются, когда на нас давит из вне сама жизнь. Подобно зверю, внутренняя тьма стремиться поглотить – это все, что она умеет. И ей это нравится, но, как странно замечать, нам нравиться это ровно столь же. Тьма обладает, а нам нравиться поддаваться ей: допускать не те мысли, делать не те поступки. Морали смехотворны, если так задуматься, однако мы подчинены им всю осознанную жизнь. В свою очередь тьма добродушно позволяет нам пренебречь всякими правилами. Чернота души дает свободу, а дышать полной грудью чудесно, хоть и запах будет отдавать душком. Лучше вдыхать смрад, чем не дышать совсем, не так ли? Как бы просто не было расставлять по полочкам в теории, практика иная. Тьму моралисту невозможно принять самолично. Дело даже не в стимулах, не в правом деле – эгоизм, всегда всем правит вера в себя и, если хочешь видеть себя определенным образом, ровно противоположного видеть не пожелаешь. В своих глазах мы прекрасны (со своим определенным смыслом, конечно, прекрасны, дело не в физической красоте) и внутренняя тьма под запретом, мы прячем ее за стенами морали, собственной или, что хуже, общественной. Чужая мораль вообще - страшная штука, она несет извращение мысли и умертвение эго. Прекрасный облик себя, который мы сами бережно сотворили из образов других людей, из мнений, что однажды мы разделили, из, все той же, пресловутой морали, которая кажется правильной, никак не вяжется со тьмой, что вьётся змеей на закромах. Оттолкнуть легче, чем принять. И мы отказываемся от свободы, отдаваясь в рабство правил, потому что так надо. Кому надо? Нам. Только нам. Ведь мы выбрали быть прекрасными. Ньют смотрел в одну точку вечность и ничего не видел перед собой кроме черных глаз, в которых появилось что-то не поддающееся дозволенному объяснению. Дух зимы не хотел верить, в то, что предстало перед ним, когда он, прорываясь сквозь черный дым и золотой дождь из праха Хранителя Снов, увидел за пеленой Короля Кошмаров. Ньюта подташнивало, мутило, будто его без конца крутили в центрифуге, в ушах гудел рой мух, а тело слабо трясло от озноба, что смешно, ведь он – дитя льда. Могло показаться, что он болен, но это совсем другое – не тело, а разум, рушащий замки из песка. Когда Ньют приблизился, темные глаза раскрылись шире, отражая совсем новые для обоих чувства, до одури приятные духу зимы. Посох был впереди. Из него полетели белоснежные искры, поток сравнимый с разрушающим цунами, сметающим все преграды. Темные скакуны превратились в расплывающийся туман, смердящий серой. Он был нос к носу с ним. Напряжение было ощутимо физически. Ньют взмахнул второй раз и магия смела на пути все остатки чужой силы. Он даже не пытался сопротивляться, наблюдая, как рушатся все его творения, со странным трепетом в глазах. Ньют замер в воздухе на высоте сотен метров. Где-то внизу его друзья, где-то в небытие Хранитель Снов, прямо перед ним монстр, что виноват во всем, с глубиной глаз много больше сотен метров, там так много места, что Ньют терялся. И это наитие, что проскользнуло само, Ньют догадывался, что ему бы не хотелось, чтобы кто-то это видел вновь. Но сейчас это просто случилось. Это есть и от этого не отказаться. Кто ты, если в Короле Кошмаров вызываешь страх? Ньют ощутимо передернул плечами, вдыхая глубоко и громко, медленно и обрывочно выдыхая. Тело затряслось, как в лихорадке. В глазах потемнело. -Что-то большее,- ответил себе тихо Ньют. Его не услышали. Рухнув на колени перед золотыми прутьями клетки, мужчина схватился за плечо, сжимая его с силой в надежде почувствовать боль. Рана отозвалась во всем теле, и он отчаянно захрипел, сжимая глаза, чтобы из тех не полетели искры. Плечо не кровоточило, лишь тонкие струйки черного дыма окутывали, желая залечить, но владелец не хотел скорее избавляться от боли. Пальцы раненой руки слабо дергались, не в силах сделать что-то иное, она заледенела самым яростным холодом, отчаянным, одиноким. Самым красивым в своей разрушающей силе. Томас улыбнулся, а через мгновение из глотки прорвался оглушающий хохот, девушка и не шелохнулась, с равнодушной прохладой наблюдая со своего деревянного трона на раненого. -Он…- Томас не переставал смеяться,- Ты бы только видела его, милая. Девушка молчала, сложив руки на коленях. -Удивительный мальчишка, несносный, фантастический!- Томас поднял голову вверх, глаза безумно блестели в полумраке,- Какая ярость, столько я не видел никогда. Он… Кромешник замолчал, мечтательно оглядываясь, будто подбирая правильное описание своим мыслям. -Он…заслужил большего. Он должен быть кем-то, в то время, как довольствуется крошками со стола Хранителей. А те и не способны дать больше. Они не могут. Они… Томас скорчил лицо в неприязни, девушка ответила ему строгим взглядом. -Он,- Томас смотрел на девушку глазами ребенка, откровенность не шла ему и была контрастом всему его виду, мерзкой неправдой, противоречием, Кромешник забывался,- Он ударил меня, представляешь,- Томас улыбнулся, ожидая встретить в ответ нечто схожее,- Ударил! Паршивец заехал мне прямо по лицу! Томас указал на скулу здоровой рукой и даже дотронулся до места, которое, к сожалению, не сохранило следов. Зато плечо заныло от резких жестикуляций, что напомнило о другой их короткой встрече. Он улыбнулся шире этим мыслям. -Мальчик недооценен и… -Как ты? Девушка не была заинтересована или умело делала вид. Она ровно сидела на своем привычном месте и привычно отрешенно смотрела перед собой, встречаясь иногда белыми глазами со взглядом своего пленителя. Прекрасная, она словно огонь отогревала молодого мужчину ото льда, которым заразил ледяной мальчишка. -Я понимаю к чему ты. -Издержки гипертрофированного самолюбия. Мы влюбляемся в свои отражения. -Я не вижу в нем себя,- слабо покачал головой Король. -Что вижу я, так это то, что ты все больше очаровываешься тем, что не станет твоим,- как ведро ледяной воды, кровь Томаса остыла от слов его единственного друга,- Тебе не дано здесь выбора. И ему не дано. Так не тревожь себя мыслями о нем. -Даже если мне приятны эти мысли? -Тем более если они приятны. Томас еще долго смотрел на нее в тишине. Гробовом молчании. Неподалеку пташки-феи, уже смирившиеся со своей участью, уставшие от страха, измотанные от собственного писка, лежали разноцветным ковром на днище клеток. Победа была так близко. Она скоро сама придет. Так что же Король вводит смуту в собственный разум? Томас исчез, так и не поделившись с собеседницей своими мыслями. Прошло два часа. Или три? Может сутки. Подземелья – место, погруженное в вечную темноту, в котором невозможно уследить за временем. И «победа» действительно сама пришла. У нее голубые глаза цвета яркого неба и кожа белоснежного снега, волосы отражают свет луны. -Привет,- едва ли было слышно, но Кромешник, что еле заметной тенью стоял поодаль, услышал, удивляясь странному волнению, что посетило его,- Это я, Томми. Несколько часов назад Ньют резко избавился от оцепенения, когда его сердца коснулось сомнение – а действительно ли стоит оставаться здесь? В нем нуждаются? За все то время, что он пробыл в компании Хранителей, становилось хуже и хуже, с каждой секундой друзья приближались к смерти, а он - ко все тому же одиночеству, от которого бежал все время. Там ли он, где должен быть? Ньют незаметной тенью ускользнул за угол, оставляя позади шумевших. На секунду он замер, сомневаясь, что бежать было бы правильным решением. Но что толку в правоте? Он не Хранитель. Он никому не должен и не обязан, но все же внутри продолжалась отчаянная борьба. Та отражалась и на миловидном лице юноши. Протянув руку перед собой, нехотя, будто сопротивляясь самому себе. Он разжал пальцы, роняя на пол стеклянный шар Хранителя Надежды. Под ногами появился портал, который без труда отнес Ледяного Ньюта в совершенно другое, далекое, спокойное, почти родное место. Дом. В котором, правда, места для него не было. Было ли хоть где-то… Приятный морозный воздух с нотками аромата сосны тут же обвил его в крепких объятьях своих. Снежинки падали невесомым пухом, застилая тонким ковром все окружение: обветшалые качели, одноэтажные дома и вековые деревья. Ньют подставил лицо, прекрасно зная, что его не коснётся чудесная прохлада, но притвориться живым хотелось. С неба смотрел месяц, освещая яркими лучами темную улицу. А юноша смотрел в ответ, твердо, жестоко хмурясь. Луноликий, обманщик, мучающий своими ожиданиями, как всегда гордо молчал. Ньют не желал задавать вопросов - боялся ответов. Как понять, что жив? Может достаточно чувствовать. Все, что угодно. Да хотя бы что-то, эмоционально и физически, или испытывать на себе чей-то взгляд, увидеть признание. -Я живой,- вырвалось из еле приоткрытых губ. Не вспышка в темноте и не потерянная душа, оставленная вечность бродить в одиночестве. Живой? Хотелось бы проверить, но надо просто знать. Ты дышишь, ты видишь, чувствуешь, как внутри все разрывается на кусочки, мельчайшие и острые как бриллиантовая пыль, кричишь во все горло, затем оглядываешься по сторонам и не видишь за собой ни одного взгляда. Ньют сделал не мало, но нужно еще больше, чтобы заслужить один единственный взгляд. Он был уверен, что справится. Сейчас же легкие сомнения выросли в монстра без имени, жуткого и, кажется, всегда бывшего в сердце, только теперь зверю дали волю и он не намерен больше терять времени. Монстр разрастался, питаясь страхом и нетерпением духа зимы. Пожалуй, всего и сразу хотелось бы всем. Ньют же ждал столетия, а теперь шанс дан, однако все оборачивается абсолютным хаосом и не поддается контролю. -Мне все это не нужно,- врал он луне и себе. Он слишком много ждал от мира, он ранен ожиданиями, добит поражениями. -Никчемное существование. Я готов покончить с этим. Скажи мне, как? Равнодушие к собственной судьбе было поразительно высоко. Еще никогда он так не презирал себя за бездействие, граничащее с трусостью. Зима вступила в свои права. Теплая зима, южная. Снег здесь мог радовать пару раз за сезон и, разве что, только дух зимы мог исправить это недоразумение, чем он часто и занимался, принося беззаботное веселье детям. Увядшую траву покрывал иней от дыхания холода, пронизывая насквозь, делая хрупкими и беззащитными. Под чужими ногами обледеневшая трава захрустела, ломаясь. Ньют обратил внимание на гостя только тогда, когда плеча его коснулись, слабо сжимая, и позвали по имени. Голос не скрывал волнения, участливости, отгораживая от всех тревожных мыслей. -Ньют, ты долго уже тут стоишь. Юноша не был уверен вопрос ли это, поэтому попытался сфокусировать зрение, что давно оставило его, заслоненное отчаянием и темными фантазиями своего собственного конца. Да, он воображал о том моменте, когда все это закончиться. Глаза сразу зацепились за окна дома напротив: там кипела жизнь, мать собирала детей в школу. Утро наступило, и темные мысли остались в ночи. -Пойдем, надо вернуться к остальным. -Я не могу,- голос охрип, подсказывал, что владелец его глубоко не здоров. -Ты должен. Минхо развернул его к себе и приподнял голову за подбородок, вынуждая посмотреть на себя. -Ты нужен нам. Ньют не отреагировал, он смотрел на него, но не видел того великого и бесконечно гордого Хранителя, кем он был всегда. Неужели и он слабеет? Эта мысль повергла в ужас, отразившийся и на молодом лице. Дух отстранился, резко сбрасывая с себя чужие руки. -Я вам не помощник! Разве не видишь, я не способен спасти мир от разрушения. Я слаб. Он силен,- Ньют перевел дух, когда почувствовал, что от волнительной речи начинает кружиться голова, он задыхается,- Тереза и Чак… я не могу быть вам опорой. Я пытался помочь им… Дух зимы стыдливо отвел глаза, когда их начало щипать, только вот он не заплачет все равно, он не способен. -Чак умер, защищая то, что ему дорого,- сказал он совсем не приветливым тоном,- Ты не виноват, ведь не мог ничего сделать. Но можешь прекратить жалеть себя сейчас и прекратить плакать о том, как все плохо у тебя, задуматься о других. Ты, сукин сын, не один на этой планете. Дерьмо случается не только в твоей жизни. -Да что ты знаешь?- прошипел Ньют, искоса поглядывая на того. -Знаю, что прямо сейчас я вместо того, чтобы делать реальные вещи бегаю за трусливым щенком, который якобы избран. -Так проваливай! Ньют махнул рукой резко и отчаянно, в жестах было столько обиды и неприязни, потому как в душе он стыдливо соглашался с каждым словом. -Не могу!- ответом был крик. -Чего это? -Да потому что нет реальных вещей, Ньют!- Минхо поостыл и плечи его вместе с тем опустились,- Нет плана. Ты наша последняя возможность. Ты, действительно, нужен нам. Нужен мне. Дверь дома отворилась, на порог выбежал Джеймс, разодетый в теплые вещи, похожий на маленький, быстро передвигающийся, шар. Мальчик воплощал собою образ детской непосредственности, наверное, кошмары Кромешника еще не успели коснуться его. Минхо, будучи в человеческом своем обличии, не привлек никакого внимания. Ньют же и вовсе был невидимкой. Они проводили его взглядом. -Как жестоко говорить это сейчас, Минхо. Я желал этих слов прежде от тебя, много-много долгих лет я ждал и… не думаю, что сейчас хочу слышать все это. Ты бросил меня, теперь я нужен?- Ньют повернулся спиной, чтобы уйти. -Не смей оборачивать ситуацию так! Тебе удобно говорить это сейчас. Оправдываешь этим свою трусость?! -Триста тридцать пять и одиннадцать!- выпалил дух, резко поворачиваясь, сжимая кулаки так сильно, что костяшки хрустели. -Что? -Триста тридцать пять лет, Минхо, и одиннадцать месяцев прошло после твоего ухода*,- Ньют отчаянно желал остыть и не добавлять ко всему хаосу старые обиды; столько времени прошло, но мысль, что однажды единственный близкий ему друг оставил, променял его, не давала покоя. Теперь же он нужен? Смешно, больно и смешно. - Ты оставил меня тогда. И, не будь лицемером, Пасхальный кролик,- сказал он ожесточенно, в глазах отразилась отчаянная боль,- не осуждай меня за то, что теперь и я отвернулся. Ты думал обо мне? Хотя бы раз. Не в те редкие моменты, когда мы волею случая встречались. Думал, о том насколько глубоко в бездну рухнул мой мир после твоего ухода? После того как мой чертов лучший друг забрал у меня все, что было мне нужно. У меня не было ни тебя, ни моей мечты. Это не одиночество даже, предательство… Ты обрел все, чего я когда-либо хотел. В один момент. Тебе далось это так просто. В один момент… один. Совсем один. Ньют снова развернулся. Уверенным настолько он не был еще никогда. Он сделает все правильно. -Я должен был,- голос Минхо был отстраненным эхо, потонувшем в нежданно охватившей улицу вьюге,- Я не мог отказаться тогда! Ты прекрасно знаешь, что не мог! Пасхальный кролик засопел от недовольства, когда на его слова не ответили, продолжая идти, и, жалея в ту же секунду, с размаху кинул бумеранг, от него ловко увернулись, подлетая вверх. Оружие пролетело под ногами и застряло где-то в кустах. Ньют не жалел совершая следующую атаку. Посох взметнулся над головой и резким движением опустился к ногам. Ледяной воздух устремился к Хранителю, на ходу превращаясь в острый, как бритва лед. Минхо чудом не попал в самый центр бушующей магии, он со свистом улетела за спину. От потока брани его остановил, странно, но все тот же дух зимы. Тот же, но уже совершенно растерявший яростное негодование. Ньют смотрел куда-то за спину своего, наверное, друга и рот его беззвучно шептал толи извинения, толи просьбы. Глаза расширились в испуге. Мальчик выронил из рук своих трость и упал на колени. Решения можно принимать по-разному: с горяча или бесконечно взвешивая. Минхо ушел тогда, пожалуй, бездумно. Ньют ушел сегодня, долгие годы копя в себе обиды. Что правильно, сказать трудно. Одно и другое несет опрометчивость. Первое из-за быстроты, что приводит к страшным ошибкам, второе из-за мнительности своего хозяина, что с легкостью может лишить решаемый вопрос актуальности. Мнительность способна с простотой довести до паранойи. Ньют был в играх с детьми спонтанен и беззаботен. Жизнь с подобными приоритетами прежде была легка. Сейчас все рушилось на глазах, словно построенное на фундаменте из песка, но вот подступил прилив. Вода смывает, то малое, что ледяной мальчик ценил. Обвинить кого-то до ужаса хотелось, но неподвижное тело ребенка на промерзлой земле оттого не исчезнет. -Он жив, Ньют, все хорошо,- сквозь гул в ушах слышал дух, но это не помешало ему встать на ватных ногах и взметнуть далеко в белое небо, скрываясь в пустоте утреннего тумана. Если он не был способен на слезы, если не чувствует. Если не живой, то что же это такое, черт возьми, мокрое на щеках. Он точно знал, куда нужно лететь – голос внутри подсказывал место. Путь предстоял долгий и выматывающий. Сама природа хотела остановить его, подставляя навстречу урагану из снега и серой дорожной пыли, но он непоколебимо летел навстречу со смертью. Когда он приземлился у незаметного входа, обыкновенного колодца в действительности, было уже за полночь. Минуту он неподвижно стоял перед тоннелем в мрачные подземелья. Дыхание восстановилось, зато сердце грозилось переломить пару ребер. Шаг и Ньют пустился в свободное падение. Мягкое приземление, но под ногами все же заклокотали кости, бъясь одна о другую. Юноша прикусил губу, чтобы не охнуть от неожиданного зрелища. -Привет,- в помещении темно, но он заметил скрывающегося в тени,- Это я, Томми. Долгая тишина оглушала. И юноша уже открыл рот, чтобы попытаться сгладить нелепое приветствие, но со стороны темной фигуры послышался сначала тихий, а потом и более уверенный смех. Ньют не понимал чему, но тоже улыбнулся.