Неверлендский дневник Реджины

Со всей яростью набросившись на это сопливое отродье, я долго извергала проклятья прямо ему в лицо. Он, естественно, отказался раскрывать местонахождение Пэна, тогда как у Генри практически не оставалось времени. Я была не в настроении терпеть этого беззаботного сопляка, а поскольку меня в тот момент вообще ничего не волновало, я сделала первое, что пришло в голову. Если он не хотел давать мне то, в чём я нуждалась, я собиралась взять это силой. На кону была жизнь моего сына, и мне было плевать, буду я казаться монстром, если вырву сердце у этого мальчишки, или нет. По моему скромному мнению, дневник, гораздо более жестоко смеяться в лицо женщине, которая вот-вот потеряет сына. Ну и кто теперь настоящий злодей? Не я, дневник. Совершенно точно – не я. Ну и естественно, как раз в тот момент, когда моя рука практически проникла в грудную клетку Феликса (совершенно точно – ему бы не мешало помыться), я почувствовала, как чьи-то пальцы с силой сжали мою руку и оттащили назад. Если бы это была рука кого-то другого, дневник; если бы кто-то другой отчаянно взмолился «Реджина, подожди», я бы не остановилась. Я точно знаю, что не остановилась бы. Я бы высвободилась от этого захвата, оттолкнула руку, пытавшуюся меня удержать, и погрузила ладонь прямо мальчишке в грудь, чтобы получить то, что мне нужно. Но это был не просто кто-то, дневник. Это была Эмма. Мне крайне сложно сознаваться в этом, но если не считать Генри, Эмма Свон – моя единственная слабость. Она будто огромный белокурый кусок криптонита, правда, её присутствие не причиняет мне боль. Совсем наоборот, дневник. Оно заставляет меня чувствовать совсем не… не… Хм, не боль. Она делает меня слабой одновременно в самом лучшем и самом худшем смыслах. Дрожь в коленях; замирающее сердце; слабая воля. Ох-х. Кто-нибудь, остановите меня. Сейчас я похожа на жалкую влюбившуюся школьницу. В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ, дневник. Эмма не позволила мне завершить начатое, умоляя придумать иной способ общения с бандой взбесившихся подростков. А потом, ничуть не колеблясь, она предложила мальчишкам нечто такое, чего сама никогда по-настоящему не имела; до недавнего времени, по крайней мере. У меня сердце чуть было не выскочило из груди, дневник. Серьёзно, оно пело у меня внутри, отчаянно пытаясь вырваться на свободу и пуститься в пляс прямо в джунглях, стоило мне только услышать, как моя идиотка Свон предлагает тем мальчишкам дом, заботу, семью. В этот момент я была просто сбита с толку, дневник. С одной стороны, я не могла отделаться от мысли, что Эмма просто выжила из ума. Она хоть представляет, как сложно будет перевоспитать этих мальчишек, снова приспособить их к цивилизованной жизни после того, как они бог знает сколько лет провели на этом острове под началом еще одного несовершеннолетнего? Серьёзно, Эмма, дорогая, они – живые люди, а не бродячие щенки. Ты не можешь просто потрепать их сладенькие щёчки и притащить домой. И опять же, уверена, что у этой несносной Снежки закрома так и ломятся от корма, запасённого для тысяч животных, птиц и прочих тварей, которых она постоянно притягивает к себе как магнит. И для себя тоже. Ха. Однако, с другой стороны, дневник, я просто не могла не быть в полном восторге от Эммы. Теплота в её взгляде, надрыв в голосе и искренность в обещании; боги, она всей душой верила в то, что говорила. Моё сердце заныло, дневник, от того факта, что Эмма наполнена чистой и удивительной любовью, которой желает поделиться, но рядом так долго не было никого, кому она могла бы её отдать. Боль стала еще более удушающей, когда я осознала, что и сама столько лет жила с желанием дарить любовь и отсутствием человека, который бы её принял. В течение долгого времени после смерти Дэниела я была уверена, что не способна любить, но я ошибалась. Мне просто нужен был правильный толчок, чтобы снова открыть своё сердце и позволить добру маленьким ручейком просочиться в него – и этим ручейком был Генри. И Эмма? Она была чёртовой приливной волной, которая обрушилась на мою жизнь и затопила моё сердце в момент, когда я меньше всего этого ожидала; после этого воды утихли. Она полностью уничтожила ту жизнь, которая у меня была до встречи с ней. И как ни странно, дневник, просторы моей души стали гораздо более привлекательными после этого разрушения. Возможно… возможно, она изменяет меня. К огромному разочарованию Феликса (*вставить злобную ухмылку*), другие потерянные мальчишки заголосили подобно Снежкиным певчим пташкам, как только Эмма предложила им безопасное пристанище в Сторибруке, и мы наконец-то обнаружили местонахождение Пэна. Я чуть не кончила, дневник, когда Эмма подошла к своему пухлощекому бывшему со щенячьими глазками и без обиняков заявила: – Не-е-е, сучка. Ты никуда не идешь. Мы с Реджиной справимся сами. Ну ладно… ничего такого на самом деле она не говорила, дневник. НО она действительно велела ему остаться, сказав, что мы со всем справимся сами. Вместе. Вместе. Просто обращаю твое внимание, дневник. То, как она посмотрела на меня после фразы о том, что мы и без него обойдемся, дневник… *вздох*. Её взгляд просто проник в меня, и я так много увидела в этих изумрудных глазах. Казалось, она просто умоляет меня остаться с ней наедине, отчаянно желая, чтобы вокруг кроме нас больше никого не было. Я почувствовала себя такой особенной, когда Эмма посмотрела мне в глаза, дневник. Я чувствовала, как моё чёртово сердце замерло в груди. Моя вагина, напротив, отреагировала совершенно иначе. Это больше походило на барабанный ритм «bow chicka wow wow». Ох, но, само собой, потом третьему колесу, Белоснежке, оставалось только «включить» мамашу и вести себя в духе: «Я остаюсь в Неверлэнде навечно, а значит, снова сознательно покидаю тебя, Эмма. И если ты думаешь, что я просто буду сидеть здесь и позволю тебе провести наш последний день с Реджиной, а не со мной, что ж, ты ошибаешься, девочка моя. Рыдай, ной, хандри, хнычь, бейся в истерике». Я не удержалась и закатила глаза, когда увидела, как поникли плечи Эммы, когда ей пришлось разрешить Снежке присоединиться к нашей маленькой охоте. И, конечно, Снежка, во всем эпичном величии своей недозрелой славы, пронзила меня самодовольным взглядом, который чуть ли не кричал: – Ха, выкуси, разрушительница чужих судеб. В момент слабости, дневник, я опустилась до Снежкиного уровня и вернула ей столь же недвусмысленный взгляд, думая про себя: – Просто зашибись. Прихвостень, разрушительница веселья. Затем, по какой-то причине (вероятнее всего потому, что всё время на этом богами забытом острове я потихоньку на хрен схожу с ума, дневник), у меня голова пошла кругом от неожиданно возникшего порыва выдумывать всем прозвища. Я с легкостью могу представить те убогие и глупые клички, которыми бы одарила меня Снежка. Она бы такая: – Реджина, ты скупердяйка! Я бы зевнула и сказала: – О, как находчиво, дорогая. По крайней мере, я не несносный ребенок. – Злюка! –она бы тявкнула по-детски в ответ. – Ой-ой-ой, Снежка. Как оригинально и глубокомысленно. Разве ты не должна, напевая своим кроликам и птичкам, радостно бегать в одном из своих вычурных платьиц с этими своими миленькими ярко-красными лентами в волосах и выглядеть как перезрелый подросток в шоу «Охота на Хищника»*? – Ох, постой-ка, – добавила бы я. – Теперь ты ведь не можешь этого сделать, правда же, Снежка? Нет-нет, боюсь, что не можешь. Эти твои прекрасные длинные волосы уже в прошлом. Я ведь говорила тебе, тогда, в день твоей свадьбы, дорогая, что ты потеряешь всё, что тебе дорого. Все (вставить маниакальный смех, дневник). *ловит ртом воздух* – Ты… Ты… НАСЫЛАТЕЛЬНИЦА ПРОКЛЯТИЙ! – Ты делаешь мне комплимент, дорогая. Извини, дневник. Я должна догнать мою Свон и эту занозу в заднице, её мать. Сучки просто оставили меня здесь томиться в собственных слабостях (больше похоже на чёрный юмор *подмигивание*). ХХ-Реджина

***

Помогите мне, боги. ПОМОГИ, ДНЕВНИК! SOS! Я в буквальном смысле пишу это на ходу, дневник, потому что Белоснежка меня просто убивает. Она на полном серьёзе меня убивает, при этом даже не прикасаясь. Серьёзно, мы плетёмся через эти проклятые джунгли (снова, дневник, снова), пытаясь добраться до хренова Дерева Размышлений или как его там, и Снежка решает, что сейчас самое время пойти по длинному пути, ведь это, предположительно, даст ей возможность «поговорить» с Эммой. Снежка, серьёзно… твоей дочери почти двадцать девять. Она не нуждается в твоих советах, когда дело касается секса или свиданий. Да она родила моего сына, чёрт подери. Думаю, она знакома с процессом. Кроме того, ты сейчас чертовски смущаешь собственную дочь. Я вижу только часть происходящего, дневник, но этого достаточно, чтобы заметить, что лицо Эммы такое же красное, как сердце Снежки, спровоцировавшей убийство моей матери. Я ничего не могу поделать с чувством неловкости в отношении Эммы, дневник, потому что я и сама чертовски смущена, а я ведь даже вне Снежкиного поля зрения (слава богам). Я даже представить не могу, о чём Снежка думала. В смысле, у нас же все было отлично до того, как она решила открыть рот. Большей частью это была удобная тишина, лишь незначительное напряжение, пока мы шли через джунгли, и вдруг, чёрт знает по какой причине, Снежке взбрело в голову вывалить вопрос, который заставил Эмму подавиться собственной слюной, а меня захотеть сбежать так далеко, как только возможно. – Так что, Эмма, думаешь, у вас с Нилом будут ещё дети? – спросила она. – Ты не спала с ним в Сторибруке, пока он был с Тамарой, правда ведь, дорогая? В смысле, я бы не стала тебя осуждать, учитывая всю эту неразбериху с Дэвидом и Кэтрин, но я надеюсь, что вы подождали. – Какого, Мэри-Маргарет?! – наконец выдала Эмма, и, дневник, я ничего не могла сделать, кроме как неистово закивать головой в знак согласия, потому что, ну… серьёзно, какого ЧЁРТА?! – О, милая, не смущайся, – сказала ей Снежка, на что я просто закатила глаза и понадеялась, что эта женщина скоро придёт в чувства и заткнется к чертям. Она не заткнулась. – Это же между нами, девочками, и хотя я уверена, что ты предпочла бы не говорить о подобных вещах в присутствии Реджины, но в отношении этого я мало что могу изменить, да и у нас с тобой осталось не так много времени в месте, понимаешь? – Спасибо, Снежка, – протянула я сухо. – Я прям физически ощущаю, как тебе приятно моё общество. Эмма неловко засмеялась в ответ на мои слова, но, думаю, она просто хваталась за любую возможность сменить тему, дневник. И я её совершенно не виню. – И все же, – продолжила Снежка, грубо игнорируя меня, – у тебя уже давно ни с кем не было близости, Эмма, но я рада, что ты наконец-то признала, что все еще любишь Нила. Думаю, из вас двоих и Генри получится славная семья, и, конечно, секс гораздо лучше с кем-то, кого ты любишь. – О, Боже, Снежка, – напустилась на неё я. Я просто больше не могла сдерживаться. – Я понимаю, что ты не очень-то опытна в вопросах материнства, но вряд ли это лучший способ обсуждать подобное, дорогая. – Ох, и чья же это вина, Реджина? – злобно рявкнула она. – Да-да, дорогая, это полностью моя вина, – проворчала я, – но если не хочешь, чтобы меня стошнило, Снежка, перестань говорить о сексе. Перестань спрашивать о нём. На самом деле, я бы предпочла больше никогда не слышать слово «секс» из твоих уст. Затем я случайно взглянула на Эмму, дневник, и могу сказать, что она пыталась сдержать смех, несмотря на то, что её лицо всё ещё было красным. И затем, естественно, всё моё тело охватило уже такое знакомое покалывание, когда Эмма сказала: – Реджина права. Да запоют херувимы, дневник. Это был действительно радостный момент. Снежка ахнула, когда я рассмеялась, и затем Эмма добавила: – Не в отношении материнства, извини. Я просто имела в виду, что чувствую себя не в своей тарелке, разговаривая о подобных вещах. И для протокола, мы с Нилом не вместе, и я не планирую возобновлять с ним отношения в ближайшее время; скорее всего, никогда. И нет, мы не… между нами ничего не было. С момента зачатия Генри. ТРИУМФ, ДНЕВНИК! Мне действительно не хотелось знать, спит ли Эмма с Нилом, но, в то же время, мне, вроде как, очень хотелось (мне было просто необходимо) знать. И Спасительница только что самолично подтвердила, что не спала и не спит с выродком Тёмного. – Я… у меня вот уже некоторое время, как бы, виды на кое-кого другого, – затем призналась Эмма. Я на полном серьезе рассматривала возможность создать магический салют в тот момент, дневник, просто чтобы выразить мою неприкрытую радость от того, что я узнала такой маленький забавный факт. Ну и, конечно, почти сразу всё снова полетело к чертям, когда я осознала, что этим человеком могу быть не я; а в довершение всего, со Снежкой приключилась одна из её многочисленных истерик. Она была совершенно повернута на идее, что Нил – Истинная Любовь Эммы, хотя совершенно непонятно, что натолкнуло её на подобные мысли. Кончай пытаться сосватать мою Свон этой обезьяне, Снежка! Возвратимся к настоящему моменту, дневник. Снежка всё что-то бормочет. Эмма по-прежнему её игнорирует, при этом дико краснея, а я медленно умираю внутри от разочарования и стыда за себя и Эмму. Как я уже говорила, дневник. SOS. Снежка вздыхает. Отлично, возможно, она наконец-то выдохлась. О, нет, она просто решила подступиться к Эмме с другой стороны. – Итак, кто он? - спрашивает Снежка. О, чёрт. У меня этот Скуби-грёбаный-Ду приступ, дневник. Я тут же навострила уши. И не могу ничего с этим поделать. Я должна знать! Хотя Эмма не произносит ни слова. RUH-ROH** (Прости, дневник. Всё еще пребываю в режиме Скуби-Ду). – Я никогда не говорила, что это «он». – ЧТО? – Дерьмо. Дерьмо. Вопрос вылетел прежде, чем я успела его остановить. Дневник, сейчас, когда вся эта ситуация уже свершилась, могу сказать… после моего случайного маленького эмоционального всплеска Эмма с любопытством воззрилась на меня. Казалось, что это длилось вечность, и я практически чувствовала, как от смущения горят щеки. Хотя, погоди-ка, дневник. В то время как Снежка допрашивала свою дочь со скоростью миллион вопросов в минуту, Эмма игнорировала её и вместо этого улыбалась мне. Она мне улыбалась, и как будто этого было мало, дневник… Она едва заметно мне подмигнула. ОНА ПОДМИГНУЛА. ОНА, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ПОДМИГНУЛА. Кто так делает?! А я тебе скажу, кто, дневник. Человек, который хочет тебя трахнуть! Можно считать это признанием, дневник? Пыталась ли Эмма сказать, что я тот человек, который ей нравится? О, боги. Я умираю, и тем не менее всё мое тело просто дрожит от удовольствия. Это похоже на какую-то странную форму аутоэротической асфиксии. Я задыхаюсь от собственных чувств, дневник, но мне при этом так чертовски хорошо, что я желаю, чтобы это никогда не кончалось. Эмма Свон, заканчивай со своими странными доводящими до оргазма/смерти подмигиваниями и просто ВОЗЬМИ уже меня! О, чёрт, дневник. Ты вообще слушаешь? Ты это видишь? Серьёзно, мне надо выбираться к чертям с этого острова. Я взаправду теряю рассудок.

***

Как, твою мать, Белоснежка умудрилась меня обставить, дневник? Ну хорошо, один раз было, и я с лёгкостью отплатила ей проклятьем, но, боги, каким недалёким и наивным может быть человек? Нет, серьёзно, как, чёрт возьми, эта женщина могла быть «королевой»? Этот остров в буквальном смысле напичкан ловушками, а мы по-прежнему ищем поляну с предположительно «Деревом Размышлений», и вот на горизонте очередная ловушка подстерегает нас. Думаешь, Снежка прислушалась к моему совету вести себя осторожно, дневник? Ну, конечно, нет. Она понеслась вприпрыжку к ящику Пандоры, чуть ли не напевая «тра-ла-ла-ла-ла»! и следующее, что я помню,– как оказалась привязанной к дереву гигантскими лианами с Эммой с одной стороны и Снежкой - с другой. Просто молодчина, идиотка#1. Ты успешно доказала… снова, что ты как никто заслуживаешь это прозвище. Пэн, конечно, объявился с этой своей самодовольной ухмылочкой и жуткими бровями, разглагольствуя о проблемах отцовства и сожалениях о том, что именно Румпель – его сын. ВОУ! ЧТО? ЧТО? Я знаю. Знаю, дневник. У меня самой мозг взорвался. Питер Пэн, этот ребенок-монстр, на самом деле отец-подросток моего недогейского лучшего друга, Румпельштильцхена, что в свою очередь делает его неполовозрелым прадедом моего сына, Генри. В свете вышесказанного данная ситуация становится неправильной настолько, что мой мозг едва ли в состоянии её осмыслить. В смысле, ну серьёзно, дневник?! Эта семья и до того была крайне сложной, но сейчас это просто огромный кусок дерьмища. ОГРОМНЫЙ КУСОК. Я просто… Я даже не могу… Я всё еще жду, что вот-вот проснусь, дневник. Я всё еще жду, что кто-нибудь встряхнет меня и скажет, что я ненароком споткнулась и грохнулась прямо в чан с галлюциногенами, и вот уже много дней нахожусь под их воздействием. Потому что, дневник, я чувствую себя так, будто на самом деле пребываю в полной несознанке. Румпелю многое придется объяснить. Я набросилась с обвинениями на Пэна, дневник, и это было так здорово, что я бы непременно повторила, представься мне такая возможность. Он все трепался и трепался о том, как его любимец (это вот дерево) никогда нас не отпустит, потому что все мы – отвратные родители, за плечами у которых ужасные поступки, а наши души переполняют сожаления, которыми как раз и питается дерево; и наших сожалений хватит дереву навечно. Серьезно? Э-э-э, нет. На меня подобное не действует. Мой сын умирал, и единственное, что разлучало меня с ним, – хреновы лианы и подросток. Поэтому, естественно, дневник, я была такая «ВОТ УЖ СОМНЕВАЮСЬ». Скажу, что это было даже хорошо, что дерево питалось сожалениями, а не раскаянием. Я совершенно точно раскаивалась за некоторые ужасные вещи, которые совершила, и за многие свои потери. Этого я не отрицаю, но сожалений у меня точно не было. Я не могу сожалеть о том, что сделала, потому что, так или иначе, всё это привело меня к Генри и к Эмме. Я прорвалась через эти лианы, как будто они были бумажной гирляндой, вдарила кулаком этому ублюдку в грудь с такой силой, что он чуть не повалился на землю, и вырвала оттуда прекрасное сердце моего драгоценного сыночка. Серьезно? Больше ничего не пришлось делать? Я полагала, что Пэн должен был быть этаким огромным, ужасным, страшным, чудовищным злодеем, что даже сам Тёмный или Злая Королева не смогли бы его победить до тех пор, пока не объединили бы свои силы и не воспользовались своей самой мощной магией. Ага, кулак в грудь и эта сучка уже повержена. Не такой уж серьезный противник, как оказалось. Я надрала эту тощую задницу так, что услуги Тёмного просто не понадобились. Румпель был, очевидно, просто большим ребёнком с кучей проблем по части папаши. Мне пришлось физически сдерживаться, чтобы не позволить громкому и маниакальному смеху в стиле Злой Королевы вырваться наружу, пока я смотрела, как Пэн корчится на земле, дневник. Это было в высшей степени восхитительное зрелище, как и взгляды абсолютного благоговения со стороны Эммы и Снежки в тот момент, когда я повернулась к ним с сердцем Генри в одной руке и ящиком Пандоры в другой. О да, ПОБЕДУ КОМАНДЕ РЕДЖИНЫ! *вставить рёв восторженной толпы*. Теперь давайте на хрен выбираться с этого проклятого острова. ХХ-Реджина

***

Мои руки непрерывно тряслись, когда я возвращала сердце Генри на его законное место, дневник, но когда он открыл свои прекрасные карие глаза и жадно сделал первых вздох, всё моё тело затопило облегчение. Мы с Эммой одновременно рывком притянули его в свои объятия, а затем, даже не понимая, что делаем, уже обнимались все вместе – все мы, как настоящая семья. Этот момент значил для меня гораздо больше, чем я была способна выразить. Она плакала, и я плакала, а Генри – дышал. Слава богам, он дышал и снова был в наших объятиях. В безопасности. Он был в безопасности (Я была так счастлива в этот момент, дневник, что с легкостью затолкала поглубже свое желание отвесить Генри хорошую оплеуху и сказать что-то типа: – Серьёзно? Серьёзно?). Пока мы обнимали его, дневник, я уткнулась лицом в его плечо, но как раз перед тем, как было решено, что Генри нужно отдохнуть, я подняла взгляд. Я подняла глаза, дневник, и всё мое тело охватило покалывание, как будто меня атаковали триллионы гигантских перьев, а еще бабочки размером с птеродактилей порхали у меня в животе. Эмма смотрела на меня. Она смотрела прямо на меня, и этот взгляд, дневник… о, боги, он был невероятным. В нём была мягкость. И благодарность. И глубина. В нём была любовь, дневник. Любовь, и не просто к нашему сыну, но и ко мне. Она этого не сказала, да в тот момент это было и не нужно. Я всё видела, и даже если она никогда не признается, если мы никогда не откроемся друг другу и своей страсти, своей заботе друг о друге, я знаю – в тот момент всё это было. Я думаю, в тот момент мы обе это чувствовали. Это длилось дольше, чем каждая из нас осознавала, полагаю. Обморок. Истома. Вздох. Мне было необходимо запретить мозгу извергать любовные песни в этот момент, дневник, потому что его отчаянная потребность обратить мою жизнь в мюзикл была чревата превращением меня в живую, осязаемую версию Мулен Руж. Уже в следующий миг я бы танцевала на верху гигантского слона, распевая «Come What May». К счастью, моя жизнь – не точная копия печального мюзикла, потому что я бы была просто в бешенстве, если бы Снежка принудила Эмму заниматься проституцией, а потом бы попыталась выдать её замуж за стрёмного герцога (последнее более вероятно; *кашель* донор спермы *кашель*). Я бы также обозлилась, если бы оказалась нищим писателем, который рыдает каждые пять секунд и влюбляется в проститутку, чтобы в конечном итоге навсегда лишиться её. О, боги, мне хочется плакать от одной только мысли об этом. Этот фильм просто убил меня, дневник. Просто убил. Мне пришлось качать головой, пока я спускалась в каюту Капитана к Генри, потому что я слышала, как каждый выдавал свои теории относительно возможных вариантов вызволения Румпеля из его маленькой тюрьмы. Мне буквально пришлось давиться от смеха, когда я услышала, как Снежка спросила: – Есть у этого ящика какой-нибудь заводной механизм или что-то подобное? О боги, идиотка. Это тебе не магическая табакерка. Нет никакого заводного механизма, который можно завести, и маленький чёртик выскочит оттуда под звуки карнавальной музыки. Серьёзно. Я окружена безнадежными глупцами. Говорю тебе, окружена! Я наложила проклятье на сердце Генри, чтобы гарантировать, что никто не попытается забрать его снова, и к моему полному удивлению, дневник, он позволил мне сделать это. Он не жаловался. Он не отмахнулся от меня, не накричал, не обвинил в том, что я злая или что использую чёрную магию. Он не боялся меня и не смотрел на меня обвиняющим взглядом, к которому я уже так привыкла, и который заставлял меня чувствовать, будто моё сердце вот-вот высохнет и рассыплется в пыль. Вместо этого во взгляде Генри читалась любовь, любовь и признательность. Затем он взял меня за руку, дневник, и сказал: – Спасибо, мам, – мне пришлось подавить тяжелый всхлип. Глаза защипало и грудную клетку сдавило, но это было замечательно. В этот момент, дневник, Генри снова был моим мальчиком, моим принцем. Я была переполнена счастьем и мне казалось, что я вот-вот лопну. Мне просто хотелось схватить Генри и сжать в своих объятиях так сильно, как только возможно. Хотя я сдержалась, дневник, потому что спасение Генри не было бы такой уж победой, если бы взамен я насмерть задушила его своей материнской любовью. Хотя мне всё ещё этого хочется. Вместо этого мы держались за руки и просто наслаждались обществом друг друга, пока он не заснул, а я прошептала, что мы скоро будем дома. Дома. Я вздохнула, ещё раз посмотрев на сына прежде, чем отправиться обратно на палубу. Я могла только надеяться, что представление Генри о доме предполагает и моё присутствие, и, возможно, если мне повезет, представление Эммы о доме также включает меня. Девушка может помечтать, дневник. Девушка совершенно точно может помечтать.