Три упыря Нормана Годфри

Норман всегда отдавал себе отчет в том, что думает, делает и говорит. Особенности характера переплетались с профессиональной необходимостью и таким образом обуславливали его спокойствие, невозмутимость и готовность разобраться в любой ситуации. Но людям вообще свойственно терять голову время от времени, и даже Норман не был исключением (да и попробуй устоять перед упырями). И к его несчастью, упырей в его жизни было предостаточно. <div align="center">***</div> Сначала была страсть. Со стороны казалось, что Джей Ар абсолютно счастлив, да и только ли казалось? Пускай его роман развивался довольно стремительно, Норман не мог не порадоваться за брата. Легко было поверить в счастливый исход для него и его таинственной возлюбленной, не встречаясь с ней самой. Иногда Норман думал, что лучше бы он узнал ее как можно раньше. Но определить, зачем — чтобы вовремя распознать опасность и сохранить свою семью или же провести как можно больше времени с Оливией, — у него не получалось. Спустя годы он даже не мог восстановить в своей памяти, когда именно произошла их первая встреча. Детали — помнил, они всплывали в голове ярко и полно, он словно переживал их знакомство заново. Джей Ар что-то тогда ему говорил, но Норман быстро утратил способность вникать в разговор. Как ни пытался он сосредоточиться и держать себя в руках — не мог. Оливия смотрела на него насмешливо, словно тогда уже понимала, до чего доведет эта ни к чему не обязывающая встреча... О, она прекрасно знала все с самого начала. Она сама это и устроила. Расставила для него, для Нормана, ловушки из хищных взглядов, обворожительных улыбок и горячих прикосновений. Лишь только увидев ее, он вновь испытал ту волну чувств, привязанность, неизбежность притяжения, как когда-то с Мари. Он любил Мари (думал, что любил, и верил в это), но теперь все стало по-другому. Так же быстро, как она ворвалась в жизнь Джей Ара, Оливия захватила мысли Нормана. Уравновешенность и здравый смысл не помогали, чувство вины перед женой и братом (а ведь Джей Ар уже по праву считал Оливию своей женой) не спасало. Ей хватило одного поцелуя и снятого платья, чтобы окончательно сделать Нормана своей игрушкой. Норман не мог сказать, что скатывался в бездну, хотя именно бездной чувствовались ему эти тайные, неправильные встречи. Нет, его затягивало постепенно, связав по рукам и ногам липкими щупальцами сожалений, заткнув рот сладкими поцелуями и доводя до экстаза ловкими движениями бедер. Разве в итоге могло получиться хоть что-то хорошее? Норман догадывался об этом, но не проявлял никакого сопротивления. Это был не его выбор. Или все же его? <div align="center">***</div> Затем пришел страх. Его любовь к Лите была особенной. Не попытки сделать вид, что все остается по-прежнему, как с Мари, и не игры с огнем, как с Оливией. Он пытался сберечь ее от опасностей этого мира, защитить, в полной мере дать ей отцовскую заботу, пока не стало слишком поздно. Норман считал обреченным себя, но спасти он не смог именно Литу. Он даже не знал, что у него есть сын. Знала Оливия, догадывался Джей Ар, но только не Норман. Впрочем, Роман узнал об этом еще позже — и не то чтобы ему это понравилось. А ведь тогда так просто было ревновать к нему Литу, оправдывая себя тем, что она — его плоть и кровь, его дочь, и кто, как ни Норман, знает, что именно ей угрожает и как ее от этого отградить. Но Роман тоже был его плотью и кровью. И все же нет, что касается крови, в этом он пошел в свою мать. Как когда-то Оливия поймала его на крючок, так и Роман смотрел на Литу совсем не по-братски: не атаковал напрямую, а ждал, ходил кругами и будто заманивал ее в силки. Да, силки — подходящее слово для маленькой беспомощной Литы, верившей в ангелов и добро. О Господи, ангелы, как ей вообще пришло это в голову. Как ни старался Норман сделать все, что в его силах, он все-таки упустил тот момент, когда начался обратный отсчет для Литы. А упустив, сделать хотя бы так, как было, уже не получалось. Да и какие шансы могли быть у милой наивной девочки, которую выбрали в жертву два чудища, монстра, пускай и в человеческом обличье? Слишком поздно Норман узнал, что и людьми те никогда не были. Смутно подозревал — возможно, даже тогда, когда Литу еще можно было спасти. Но узнал — когда ее уже не было в живых. Впрочем, не мог же он запретить Роману приближаться к ней? Они росли вместе, они вне всяких сомнений были друзьями, а то, что между ними могло быть что-то большее, — кто знал, так ли это на самом деле или Нормана ввели в заблуждение беспочвенные страхи, порождаемые искренней любовью к дочери? Да, он боялся, но он ничего не предпринимал. Позволял бездне затягивать себя сильнее, отдаляя от семьи и уничтожая ее, пока его не было рядом. <div align="center">***</div> Он погрузился в отчаяние. Пока Лита жила, Норману было легче дышать, совсем немного, но все-таки легче. Она никому не причинила зла, зато зло использовало ее в своих целях и, когда получило то, что было нужно, отбросило ее прочь обескровленной и растерзанной. Вряд ли она боролась, а даже если и пыталась, то была слишком слаба, чтобы справиться с бездной в одиночку. Вот тут бы Норману и помочь ей, но... Что он мог сделать? Молиться? Чепуха. Даже если Бог существовал в этом мире, на Нормана и его проблемы ему было насрать. Достаточно справедливая позиция, учитывая, что он сам своим бездействием довел себя (и Литу заодно) до такого. Очевидно для Нормана-специалиста и невыносимо больно для Нормана-отца. Больно настолько, что даже отрезвляюще, как проблеск озарения во мраке и спасительная мысль в объятьях смерти. Кстати, о смерти — говорили, что этот Прайс (черт бы его побрал, Норман с ним никогда не ладил) способен вернуть кого угодно с того света, ты только спроси. Норман не только просил, он требовал, выл, как побитый пес, не способный принять перемены, убедившийся в том, что всегда предчувствовал верный исход, но боялся признать его таковым. А теперь было поздно. Лита лежала мертвой где-то в соседней комнате, так далеко, что и пытаться дойти нельзя. Слухи были правдой только наполовину. Прайс действительно мог оживлять мертвецов, но не всех, далеко не всех. Норман не хотел знать, что тому требовалось для этой процедуры, ему достаточно было новости, что Литу теперь никто не спасет. Спасли ребенка, но Норману он был не нужен. Даже она, так любила утверждать Лита. Норману хватало остатков самообладания, чтобы не начать обвинять в смерти дочери младенца — возможно, такого же беспомощного, какой всю свою недолгую жизнь была Лита. Но есть вероятность, что этот ребенок — такое же дитя тьмы, как и Роман. Не виноватое в своем происхождении, но опасное для тех, кто по неосторожности окажется рядом. Особенно для тех, кто не способен сопротивляться злу. А Норман все это время был таковым.