Начинаю жить.

Что вы знаете о любви между родственниками? Наверняка, начитавшись фанфиков, вы думаете, что в девяносто девяти процентах такие отношения хорошо заканчиваются. Влюбился один, слегка пострадал, признался, влюбился второй и happy end. Всегда вместе, навсегда счастливы. Плевать на остальной мир, ведь можно сбежать туда, где никто не будет знать о том, что вы родственники, никто не будет вас презирать. Счастье и гармония. Совет да любовь. Ха, ха и еще раз ха. Если вы так серьезно думали, то вы совершенно наивны. Кто, как ни я, знает об этом. Что ж, начнем с самого начала. Я и мой брат-близнец, Майкл, появились на свет в простом провинциальном городишке в семье офисного менеджера и домохозяйки. Обычная семья с обычными принципами. Вот только, как говорится, в семье не без урода. Кем и являюсь, естественно, я. Нет, у меня есть мозги, я неплохой спортсмен, как и мой брат. Вот только мое уродство проявляется в моих чувствах. Точно, когда появилась любовь к моему братцу, я вам не скажу. Но иногда мне кажется, что эти чувства всегда были у меня. Сколько себя помню, так я всегда чувствовал, что он – самое главное в моей жизни, что он – мое все. Я всегда тянулся к нему, всегда старался быть рядом. Все вокруг только умилялись этому – это казалось нормальным и естественным. Общая кровать, общая ванная. Всегда быть вместе, знать каждую мысль друг друга. Быть словно единым целым. Да, это поистине прекрасные детские мечты. Вот только чем старше мы становились, тем больше между нами росла стена. Первые мысли появились об этом тогда, когда мы перешли в среднюю школу. Хоть мы и продолжали жить в одной комнате, но та была поделена на две части. Хоть мы и были в школе в одной компании, но часто эта компания также делилась на две части. И мы всегда были по разные стороны баррикад. Нет, мы все еще доверяли друг другу тайны, но все больше между нами было недосказанности. Но отчетливо эта стена выросла между нами в седьмом классе. У Майкла появилась первая девушка. Вся школа считала их прекрасной парочкой, родители их сватали. Каждый гребанный человек был "за" их отношения, кроме меня. Нет, я был счастлив за них, вот только каждый раз, когда я видел их, когда слушал влюбленного братца, когда слышал шепотки, внутри меня все сжималось. И каждый раз это чувство усиливалось. Первое время я просто подумывал, что завидую брату, ведь у него есть кто-то, а я один, потому и стал засматриваться на девушек. Только вот никто из них не привлекал меня. Я долго искал, листал журналы, честно стянутые у мамы, вот только я ничего не чувствовал. Ничего. Совсем. Мне было начихать на все эти пышные формы, грудь пятого размера. Никаких чувств. Вообще. Меня это обеспокоило, я стал анализировать свои чувства, искал в интернете. Пока однажды не наткнулся на статью про нетрадиционную ориентацию. Сначала я долго отрицал это, ведь я не мог быть таким. Нет. Но ради чистого эксперимента я стал наблюдать и за парнями. И снова ничего. Ни к противоположному полу, ни к своему. После долгого мозгового штурма я пришел к выводу, что со мной что-то не так. Тогда же я и наткнулся на термин "асексуальность" и стал считать себя таким, пока не увидел брата в одном полотенце. Тут и заиграла вся гамма чувств в моей груди, а внизу живота приятно потяжелело. Следующий час я сам провел в душе, помогая себе разрядиться, а заодно понимая, что нравится и всегда нравился мне только один человек. А это казалось настоящим безумием. Как я мог влюбиться в собственного брата? Как? Ведь разве это не то же самое, что влюбиться в собственное отражение? Нет, нарциссизмом я не страдал. Так что некоторое время я пытался вообще не думать об этом, вот только каждый раз, задумавшись, обнаруживал то, что палюсь на Майкла. Все чаще я заглядывался на него, смотря на каждый изгиб его шеи, на его выступающие мышцы, на горящие глаза. А когда он закусывал губу или при подтягивании обнажал свой живот, то и вовсе потихоньку сходил с ума. И вскоре понял, что бежать от этих чувств я не мог. Но что-то с ними нужно было делать. Помимо невольных подглядываний я понимал, что все чаще хочу выдрать волосы его очередной подружке. Да, пока я мучился и пытался понять себя, мой братец успел бросить свою "настоящую" любовь и заработать звание Казановы. Так что я уже даже не знал ее имени, а разговоры о том, какая она замечательная, сменились на то, какие у нее формы. Но меньшего раздражения это не вызывало. Поэтому мне часто приходилось затыкаться на половине сказанной фразы, дабы не наговорить лишнего, кусать губы и сжимать руки в кулаки, дабы не накинуться на эту парочку в школе. Я знал, что не найду отклика на свои чувства, хотя где-то в глубине души огонек надежды горел. Но как раз зашел разговор насчет темы гомосексуализма, и Майкл с самым брюзгливым лицом, на какое был способен, заявил, что такие нелюди вообще не должны жить среди людей. Огонек в ту же секунду погас, свечка укатилась куда-то далеко, а я принял решение навсегда запереть в себе эти чувства. Но легче сказать, чем сделать. Особенно когда объект, от которого ты кончаешь каждый раз, как он дотронется до тебя, а вечером и вовсе щеголяет перед тобой в одном полотенце, то это становится практически невозможно. До девятого класса я держался, но после уже не мог, потому попросил родителей дать мне отдельную комнату. Те, мягко говоря, были в шоке, а братец и вовсе сидел и смотрел на меня, будто видел впервые. Естественно, пришлось отшучиваться, что места мало, что этот идиот стал слишком громко храпеть, а подушки я устал в него запускать (ну, это действительно было. Пару раз, когда я смотрел на него, а шальные мысли не давали заснуть, пускал в него со злости). Благо, рядом с нашей комнатой была комната поменьше, правда использовалась как кладовка, потому два дня мы потратили на уборку комнаты, а после на перенос вещей. Когда ж я, наконец-то, прикрыл дверь своей комнаты, то облегченно вздохнул. Нет больше нас. Теперь есть я и он. И то ли братец умел читать мои мысли, что просто невозможно, то ли он своей пятой точкой чуял, что меня стоит избегать. Но факт остается фактом, что после моего переселения в соседнюю комнату наше с ним общение сошло на нет: доброе утро на завтраке, парочка слов в школе, пожелание доброй ночи, если мы пересекались в коридоре, на ночь. И все. И если первые несколько дней я только радовался этому, то вскоре я застал себя с мыслью, что мне не хватает его. Его рассказов о подружке, шуток. Только наших. В нашей комнате. Я стал разрываться на части. И от этого было только труднее. Но все стало хуже примерно через полгода. Я это прекрасно осознал, когда вошел в квартиру после небольшой прогулки, а встретил меня протяжной женский стон. Нет, я знал, что мой брат не девственник, ведь по нашим временам это вполне нормально, но кто ж знал, что они будут этим заниматься у нас в квартире? Скрипя зубами и стянув себя верхнюю одежду, я пошел мимо комнаты братца, где девушка явно обладала хорошими легкими. За эти десять метров в моей голове не раз пролетела мысль, что в следующий раз я буду шататься по улицам явно дольше. Когда до моей комнаты осталось всего два метра, я услышал стон Майкла, который заставил миллион мурашек пробежать по спине, а внизу живота появиться знакомому теплу. И дальше мое тело мной не контролировалось: я просто застыл перед дверью, слушая скрип кровати и стоны. Невольно ко мне заползла мысль, что если бы я был на месте девушки, то явно стонал бы так же. И стоило только этим мыслям появиться, как воображение произвело картинку. Настолько реальную, что в штанах уже явно было тесно, а я стал напряженно дышать. Рука уже потянулась к ширинке, как все скрипы и стоны стихли. Побоявшись быть застуканным, я в мгновении ока оказался у себя в комнате, не забыв тихо прикрыть дверь, а после услышал голоса. На ужине братец мне ничего не сказал, так что они явно меня не заметили. Следующие дни я старался задерживаться где-то как можно дольше, а если не выходило, то сидел во дворе на скамейке, которая представляла прекрасный обзор на наш подъезд. И как только из него выходила незнакомая мне девушка, то шел домой. Такие прятки продолжали вплоть до лета, когда Майкл и вовсе стал заявляться раз в неделю. И вроде бы все было хорошо, ведь я больше не слышал занимающегося сексом братца, а значит на душе было спокойнее – но мне его не хватало. Катастрофически. Чем больше я его не видел, тем больше я сходил с ума. Под конец недели я был готов лезть на стену, пока однажды не нашел у отца в ноутбуке – не спрашивайте, что я там делал – видео с нашего детства и фотографии. Естественно, это все сокровище оказалось у меня на флешке. С ними жить стало легче, но хотелось видеть настоящего братца. Слышать его голос, беспалевно любоваться его телом на уроках. Если честно, то только из-за этого я был готов ходить в школу каждый день. Правда, "продленка" у нас дома меня не радовала совершенно. Но и с этим можно было смириться. Начался десятый класс. Школа, сидение на лавочке в ожидании чуда вернулись. Вот только на этот раз все стало хуже. Девушки не уходили от него до самого возвращения родителей, так что часто я приходил позже них. А это вызывало все больше вопросов и скандалов. Но я же не мог просто рассказать им, почему торчу на улице по пять часов. Я не мог подставить Майкла, хоть ему и было плевать на меня, что кроме странного взгляда в коридоре после очередной отмазки от родителей я не получал. Вновь и вновь меня разрывало на две части, но сейчас уже от ненависти и от любви к нему. Я совершенно не понимал себя, свои чувства, свои желания. Все было слишком запутанно. Размышляя о прошлом, понимаю все больше, что кто-то явно меня так сильно не любит, раз устраивает это все. Доказательством этого служило объявление родителей за неделю до каникул, что они на них уедут к родственникам по важному делу. Какое оно и почему такое важное я прослушал, ведь в моей голове раз за разом повторялась первая часть фразы. От того, дабы не трахать какую-то деваху всю ночь на пролет, моего братца сдерживали лишь они: раз они уедут на неделю, да еще и в другой город, то руки у него были развязаны. И это пугало. Безумно и сильно. Я не знал, как продержаться все это время. В голову приходили разные варианты, но каждый был хуже предыдущего. За этими размышлениями я не заметил, как пролетела неделя, а очнулся лишь тогда, когда за родителями закрылась дверь, а братец уже набирал номер и с улыбкой говорил, что всю неделю он свободен для нее. Ничего не сказав, я лишь ушел к себе в комнату, скинул вещи в портфель, а когда за Майклом и его подружкой закрылась дверь, то тихо выскользнул из дома. Отличное начало каникул. Немного побродив по улицам, я набрал номер своего лучшего друга, которого таким считал для галочки, но с ним всегда можно было забыться о своих проблемах. На мой странный вопрос он ответил согласием, ведь как последний неудачник заболел, а значит на улицу точно выйти не мог, а родители круглыми сутками на работе, потому я был отличной компанией для него. Когда я к нему пришел, никаких расспросов не последовало, за что я ему благодарен. А всю ночь мы провели, играя в приставку. Как и ожидалось, ни одного звонка от братца. В принципе, ничего иного я не мог от него ожидать. Хотя хоть какая-то надежда, да жила. А после она переросла в удушающее чувство, которое я никак не мог прогнать. Временами я просто лежал и смотрел на телефон, ожидая хоть какого-то звонка. Нет, серьезно, у него брат из дома ушел, ничего не сказав. Ему так сложно просто позвонить, дабы узнать как у меня дела? Или где я? Да просто хотя бы жив я или мертв! Это его молчание пугало меня, заставляя все больше негативных мыслей заполонять мою голову. На пятый день каникул я просто психанул, поблагодарил друга за ночлег и ушел от него. Оставаться там и сидеть на его шее я не мог, да и домой я пойти не могу, потому выбор был один: бродить по улицам. Я шел среди людей, которые куда-то спешили, которых кто-то ждал. От осознания собственного одиночества и ненужности самому дорогому человеку хотел кричать и плакать, но я успешно сдерживал и то, и другое. Ближе к полуночи улицы стали практически безлюдными, а я пришел в парк и уселся на одну из скамеек. Если повезет и полиция не нагрянет сюда с проверками, то можно и переночевать здесь. Потому, использовав рюкзак как подушку, я улегся и стал смотреть на небо. Для октября было чрезвычайно холодно, но я как-то привык к нему, потому единственной моей проблемой остались мои мысли, которые никак не покидали меня, как бы я не старался. Естественно, все они были о парне, который, сто процентов, сейчас трахал у себя очередную шалаву, получая немалое удовольствие. В горле встал ком, отчего я за долгое время дал волю слезам. Почему именно я страдаю? Почему я должен жить с этим клеймом? Почему всегда я? Почему не он? Неужели, раз мы близнецы, то один должен страдать, а второй жить счастливо? Это несправедливо! Кто придумал эти правила? Кто придумал эту несчастную жизнь? Зачем вообще тогда жить, если я все равно вынужден постоянно оставаться в этой черной полосе? От последней мысли я резко сел. Точно. Зачем жить? Можно же и умереть. Схватив рюкзак, пошел к мосту, который соединял две части парка, ибо между ними протекала река. Не такая глубокая, но с быстрым течением. Если упасть в нее, особенно в такой одежде и ночью, когда рядом никого, то шанс умереть большой. А если не умру там, то умру от обморожения где-то на берегу. Прекрасный выбор. Да, можете считать меня ненормальным, можете считать меня психом, но я устал от этого всего. Лучше сейчас, чем я потом совершу нечто непоправимое. Медленно обогнув перилла, я аккуратно дошел до середины моста. Еще раз убедившись, что вокруг никого, я отчитал до десяти, а после отцепил руки и шагнул вперед. Удар об воду я уже не почувствовал. И все ж меня кто-то сверху явно не любит. Ведь нужно ж было какому-то парню решить прогуляться в такой час в парке, в ту самую минуту проходить недалеко от моста и увидеть спрыгивающего меня, а потом полезть за мной, вытащить на берег и даже скорую вызвать. Выслушивая эту историю от врача, лежа в палате, куда меня и доставили из парка, я был готов рассмеяться. Даже помереть спокойно не дали. Через несколько часов здесь появились встревоженные родители, которым позвонили той же ночью, и они сразу же вернулись в наш город ко мне. Мать долго сидела рядом со мной и плакала, что-то шепча себе под нос, а отец то был с нами, то выходил куда-то. Братца я так и не увидел сегодня. Как и последующие дни. Правда, за это время я видел лишь пятерых людей: своего врача пару раз в день, медсестру, которая что-либо меняла, психолога, который пытался понять почему я это сделал, и родителей. Предпоследняя меня, конечно, сильно развлекала. После того, как мне удалось ее убедить, что я слегка выпил и поэтому упал с моста, она стала давать разного рода тесты, которые должны были определить: наркоман ли я, алкоголик или кто-то похуже. Первый раз я реально подумывал ответить так, дабы они показали положительный результат; но все же зная, что эти тесты без внимания не оставят, то и приходилось отвечать нормально. Но никто ж не запрещал устраивать мелкие пакости... Так что вы понимаете, что при выписке у меня было отличное настроение. Просто замечательное. Впервые за всю жизнь я не думал о брате 24 часа в сутки, я не страдал, я не изводил себя, я вспоминал о нем всего лишь пару минут за день. И это было по-настоящему прекрасно. Я впервые почувствовал себя нормальным человеком. Но как только я перешагнул порог нашей квартиры, мне будто кто-то перекрыл кислород. Именно при этом приступе я впервые за это время увидел его. Волосы неуклюжим ежом стояли у него на голове, огромные синяки и помятая одежда. Да, кажется, Майкл явно себя запустил за это время. Я уже подумал усмехнуться от этой мысли, но тут встретился с его взглядом. Столько ненависти и презрения я не встречал никогда. Мне даже показалось, что если б мы были с ним один на один, то он бы давно уже придушил меня. Хотя нет, сначала б высказал все, что думаете обо мне, а после придушил. Так мы и стояли несколько минут, смотря друг на друга, пока мать не окликнула меня по имени, а брат не скрылся обратно в своей комнате. Следующие несколько дней прошли до жути странно и однообразно: в школу мне пока запретили ходить, а дальше лестничной площадки я ничего не видал, так как родители взяли привычку присматривать за мной. В любое время суток один из них был дома, пока второй ездил по делам или в магазин. Братца же я вообще не видел, лишь слышал как утром и вечером хлопает его входная дверь. В это время я сидел в своей комнате, ожидая его ухода или возвращения и без хлопка не выходил никуда. Я боялся его увидеть. Я боялся вновь увидеть то, что видел в его взгляде тогда. Ведь чувства никуда не ушли. Они, наоборот, стали лишь большим грузом. В такие моменты я искренне проклинал того парня. Я же уже все решил. Зачем так было поступать? Сейчас мне в руки даже ложку давали с большими сомнениями, а окна заколотили, все режущие или острые предметы и вовсе забрали. Я не мог себя убить, но и жизни не чувствовал. Сейчас я мог часами лежать на кровати и смотреть в потолок, размышляя о своих ошибках и ужасной жизни. Или же в редкие моменты представлял что бы было, если бы я не был влюблен в своего брата. Я бы не страдал, не вытворял всей это фигни, наша семья была б счастлива. У меня могла бы быть девушка, а мать на совместном ужине с улыбкой на лице могла б планировать нашу двойную свадьбу с братом, на что мы б с ним смущались, а девушки бы были мило хихикали. После этих представлений я себя ненавидел все сильнее. Такой тотальный контроль продлился где-то неделю, пока однажды я не проснулся от разговора отца и брата, а звук захлопывающийся двери не разбудил меня окончательно. В квартире было тихо, очень тихо, так что я насторожился. Если дома была мама, то был слышен телевизор, а если отец – то радио, где говорил какой-то дядька с гнусавым голосом. А раз этого всего не было, то значит они ушли. Я уже хотел выползать из кровати, дабы самому в этом убедиться, как услышал шаги. Сначала я ничего не понял, но потом по мне словно пробежало тысяча слонов. Как я мог забыть о Майкле? Нет, он мог уйти с ними, но одного бы меня они точно не оставили. Я мысленно матерился и молился, дабы братец забыл обо мне и ушел к себе, но чем ближе были шаги, тем меньше на это оставалось надежды. А когда шаги остановились возле моей двери, то я и вовсе забыл как дышать. Казалось, прошла вечность, прежде чем открылась дверь. Мне не пришло на ум ничего умнее, чем закрыть глаза и выровнять дыхание, притворяясь, что я сплю. Шаги раздались вновь и, дойдя до моей кровати, Майкл сел на пол возле нее. Несколько минут ничего не происходило, мне даже казалось, что на самом деле я сошел с ума и в комнате никого нет, но тут мне больно надавали пальцем на щеку.       — Мик, — раздался негромкий спокойный голос, от которого внутри все сжалось, — Ты никогда не умел притворяться спящим. Я, как мне показалось, незаметно сглотнул, но открывать глаза мне было банально страшно. Больно он уж спокойный. Около минуты вновь было тихо, лишь на щеку продолжали давить.       — Мииииииииииииииик, — тянулось рядом тем самым голосом, который я боготворил, который обожал, мечтал услышать им стоны своего имени и признания в любви. В горле образовался комок, а ладони стали потеть. Но глаз я не открыл. Не хотел. Не мог.       — Серьезно, Мик, не смешно уже, — Майкл проговорил это уже более раздраженно и стал тянуть меня за щеку. Но я и не дрогнул. Поэтому уже порадовался, когда он вздохнул и отпустил щеку. Но вот только вставать он не собирался, а сидел и смотреть на меня. Да, такой взгляд не почувствовать нельзя. Я уже не знал, что думать, пока он не продолжил говорить, — Знаешь, Мик, я не понимаю, как до всего этого дошло. Как мы перестали общаться, а ты чуть не совершил самоубийство. Я честно не понимаю, как до этого всего дошло. Наверное, мне стоило об этом задуматься, когда ты захотел свою комнату. Но я не задумался. Или когда ты стал позже приходить, что дошло до разборок с родителями. Но я вновь пустил все на самотек. А на каникулах... Я заметил, что тебя нет лишь в во вторник. Да, я знаю, что поздно, но я честно понадеялся, что ты просто по-братски, — От этого слова я чуть не задохнулся, — оставил мне квартиру в мое распоряжении. Каков же был мой шок, когда в комнату вбегает отец, орет на меня и эту, как там ее, — При этих словах я слышу щелчки, — ладно, неважно. Когда ж я смог нормально выползти из кровати, я узнал про тебя. Каков же был мой шок. А знаешь, кого родители во всем обвинили? Меня. Ну да, я же старший брат. Я должен был присматривать за тобой. И знаешь, пока ты был в больнице, я искренне возненавидел тебя. Я думал, нет, я настраивал себя, что ты виноват, а не я. А когда ты вернулся, то понял, что это не так. Но вот подойти не мог, ведь родители запретили даже просто находиться с тобой в одной комнате. Так что я прошу прощения. Когда он замолчал, я уже подумал, что он уйдет, вот только он остался сидеть. Видимо, ждал ответа. А я... не знал, что сказать. Моя реакция была слишком противоречива. Я хотел броситься к нему на шею и в то же время избить его, одновременно. И чем больше я думал, как мне поступить, тем сильнее ощущал, что появилась еще третья реакция на это все. Правильная реакция. Почувствовав приближение слез, я закрыл лицо руками и прошептал:       — Ты был прав. Не знаю в каком шоке прибывал мой братец, но только через минуту я смог услышать от него рассеяное:       — В чем прав?       — В том, что я во всем виноват, — Я постарался выровнять свой голос, дабы не выглядеть слишком жалко. Хотя куда там. Вся эта сцена была будто вытащена из дешевого мыльного романа. Вот только без счастливого конца. Три раза "ха".       — Что-то я не понимаю, к чему ты клонишь, — После этих слов я почувствовал, что мои руки пытаются убрать от моего лица. Но я не мог смотреть ему в глаза. Только не сейчас. Не в тот момент, когда я собрался признаться во всем ему.       — Ты разве не заметил? Все это началось с меня. Еще в седьмом классе. Я почувствовал то, что не должен был. И стал отдаляться от тебя. А после переезд, наше прекращение нормального общения, твои вождения девушек, мои сидения на улице, а после мой побег и попытка суицида. Ты не проследил цепочку, нет? Во всем этом стою я. Я. Со своими ебнутыми чувствами, — Я искренне надеялся, что не орал, ведь еще где-то на середине моих слов слезы пролились рекой, а в ушах зазвенело.       — О чем ты?.. — Майкл был настолько ошарашен, что даже оставил свои попытки убрать мои руки и даже отпустил.       — Я люблю тебя, - Быстро пробормотал я. — Люблю. Не как брата. В комнате повисла тишина, которая прерывалась лишь моими тихими хлюпаньями. Я старался вообще не шевелиться и не дышать. Я не знал, чего именно боюсь. То ли увидеть у него на лице гнев или ненависть, то ли вообще безразличие. Что было страшнее – я не знал. Тишина тянулась уже больше пяти минут, потому я нашел в себе силы убрать руки от лица. И зря сделал это. Братец сидел все там же, даже его рука осталась висеть в воздухе, а взгляд был абсолютно нечитаемым. Явно был в самом большом шоке своей жизни. Я продолжил лежать, стараясь не вывести его из этого состояния. Но он пришел в себя через несколько секунд. И вновь я увидел этот взгляд, полный ненависти и гнева. Пару раз его губы дрогнули, будто он что-то хотел сказать, но он так ничего и не сказал, просто встав и уйдя, хлопая дверью. После этого разговора стало легче. Кажется, получив такой недвухсмысленный и даже долгожданный отказ, я окончательно принял эти чувства. Братец даже в мою сторону не смотрел, не желая даже просто находиться со мной в одной комнате. И мне не было больно, как было до этого. Я просто смирился, закончил школу, смог поступить в институт в другом городе и уехать. Сейчас, сидя в автобусе и вспоминая всю свою жизнь, а заодно рассказывая ее вам, я ни о чем не жалею. И, как бы это сопливо не звучало, отпускаю все воспоминания и начинаю жить. Впервые за восемнадцать лет.