Жизнь где-то рядом

Диего не собирался у них жить. Он вообще не собирался жить – годы в тюрьме прошли как один сплошной муторный сон, и ни очищения, ни какого-либо откровения он не получил. Так какой теперь смысл? Его выпихнули за автоматические ворота с одним чемоданом и пачкой писем, которые наказано было передать родственникам неудачников, которые остались мотать срок. Не друзей – староват он был, чтобы их заводить, особенно в тюрьме. Ему было едва сорок, но в сердце что-то важное давно покрылось пеплом и замерло, как у глубокого старика – какие уж тут друзья! Он мог бы даже выкинуть эти письма – настолько ему было всё равно. Но почему-то не выкинул. Развёз, как добросовестный почтальон, по тоскливым трейлерным паркам, недобрым латинским кварталам, по чистым пригородам – везде отнимал по паре минут от чужих жизней, непонятных и недоступных. Когда письма закончились, на город уже опустились синие сумерки. Нормальные люди разбредались по домам, зажигали свет в окнах, а Диего, помахивая чемоданом, взял билет на скорый до Хазакуры. Типично для преступника – возвращаться на место преступления. И местечко это удобное для того, кто хочет раз и навсегда всё прекратить. Он боялся только, что мост куда-нибудь исчез или туристы вдруг привалят, но в горах всё было по-старому. Старое синтоистское святилище, серые валуны вокруг; разве что сейчас, летом, не было давящего белого безмолвия и искристого наста. Из-за него зимой через инфракрасный визор вся Хазакура казалась утопающей в крови. Вдалеке, у входа в пещеру, горели бумажные фонарики, внизу шумела невидимая река, а Диего всё стоял, опершись на перила, глядел в черноту и не мог себя заставить. Начали возникать дурацкие последние желания. Повидать Райта, например, хотя что ему был этот Райт теперь? Хотелось выпить кружку хорошего, настоящего кофе, хотя откуда у него теперь деньги на хороший кофе? Это был плохой знак – крошечные, упрямые ростки жизни, которые, он думал, что затоптал, на вольном воздухе упорно пробивались наружу. Ошибка Диего была в том, что он слишком долго думал. Когда слишком долго думаешь, ничего хорошего не выходит. Вот и в этот раз не вышло – прошляпил, упустил момент. – Мистер Армандо? Это вы? Две девчонки, которых он меньше всего хотел видеть, пришли, будто наказание за медлительность. Хотя чего он ждал? Хазакура была их святилищем. А может, он и ждал именно их? Девочки… две робкие фигурки на середине плохо освещённого моста; ещё бы не робкие – чужие-то сюда не ходят. Майя совсем не изменилась – такая же плоская коротышка, тощий, длинноногий жеребёнок, а вот Пёрл немного подросла и вытянулась, но пряталась за ней, как маленькая. Видно, по привычке. – Я, – помедлив, коротко отозвался Диего. – Не боитесь? Они не боялись. Подскочили к нему, радостно забросали вопросами и в четыре руки потащили ужинать. Расскажи он им о своих намерениях, они бы его по доброте душевной опять заперли в пещере. Из самых лучших побуждений. Так вышло, что он уехал с ними в Кураин. Какая-то им нужна была помощь по дому, что-то такое, с чем женщины плохо справляются; но хозяйка из Майи была неважная, так что работать пришлось больше, чем Диего представлял: сгоревшие пробки, скрипучие двери, рассохшиеся ступени, на ладан дышавшая крыша… Все вдовы и разведёнки в деревне сбегались посмотреть, как он, без рубашки, в одних старых рабочих штанах, рубит гнилые доски в мелкую щепу – высокий, смуглый, широкоплечий. И жутковато-притягательный своей ранней сединой, забелившей всё, кроме бородки, своим робокоповским визором на пол-лица. Он даже не обращал на них внимания: его работа была бездумная, как копание траншей или уборка мусора там, в тюрьме. Скоро, правда, он с удивлением обнаружил, что ему этого мало. Что голова требует работы не меньше, чем руки. В тюрьме он знать ничего не хотел о внешнем мире, а тут не выдержал: по вечерам начал штудировать поправки к законам, накопившиеся прецеденты, криминальную хронику. Даже нашёл в маленькой деревенской библиотечке пару толстенных книг по гражданскому праву. На Майю и Пёрл Диего обращал внимания не больше, чем богачи на прислугу, хотя у него ни цента не было за душой и жил он у них нахлебником. Они вместе собирались обедать и ужинать, он помогал им готовить иногда, но всё – молча или мрачно отшучиваясь. Девочки не обижались. По какой-то странной, непонятной ему причине они его обожали и смотрели снизу вверх. – Представляете, у бабушки Ли, которая живёт на дальнем конце, соседи хотят отсудить кусок участка. Вот ужас-то! – поделилась однажды за завтраком Майя, делая страшные глаза. – Пускай ищет кадастровый паспорт для начала, – пробурчал Диего из-за газеты, потягивая кофе. – Ну она же старенькая бабушка, мистер Армандо! Она, наверное, вообще не знает, что такое кадастровый паспорт. Кстати, а что это? Газету пришлось отложить и действительно заняться бабкиными бедами. А потом, постепенно, оказалось, что в Кураин, где отродясь не было ни нотариуса, ни адвоката, накопилось порядочно неразрешённых споров, невыплаченных алиментов, просроченных доверенностей и прочего житейского мусора. Как-то незаметно для себя Диего втянулся: раздавал советы, посылал к знакомым адвокатам в город, помогал заполнять анкеты и писать заявления – не за просто так, естественно. – А может, погасите судимость? – невинно спросила как-то Майя. Диего как раз перекладывал черепицу на крыше, а она забралась к нему с обедом и сидела теперь на самом коньке, натянув подол на острые коленки. Диего, голодный как волк, хотел было впиться в бутерброд, но передумал. – «Погасить судимость»? И откуда ты у нас такие слова знаешь? Сейчас угадаю: Райт надоумил. Сам, значит, режется в покер в каком-то бардаке, но других учит, как им жить. Я прав? – Неправ. – Майя по-детски надула щёки. – Это я других учу, как им жить, то есть не других, а вас. А Ник мне просто помогает. Погасите судимость и становитесь у нас адвокатом, вы же и так тут всех консультируете… – Деточка, я прокурор по уголовным делам, это у меня в крови. Въедается, как запах кофе. Знаешь, сколько лет я гражданским правом не занимался? Не помню уже ничего. Зря он начал отнекиваться и оправдываться. Надо было сказать твёрдое и решительное «нет». Только момент он опять упустил. Как тогда, на мосту. Да и совесть проснулась – нахлебником оставаться стало стыдно. Вот так. Пару месяцев назад ему всё равно было, где и как жить, а теперь что? А ещё Феникс этот… – Майя сказала, что ты у них живёшь и съезжать вроде бы не собираешься. Правда? – спросил однажды Райт, тасуя колоду. Они как раз играли в покер в ресторанной каморке – так, не всерьёз, на мелочь. – Ну, предположим, – нехотя отозвался Диего. Ему даже не надо было делать вид, что он придирчиво рассматривает, что там пришло в руку. Визор спасал хотя бы от необходимости врать. Хотя от Райта ему скрывать было нечего. Это раньше, когда Феникс был молодой и зелёный, разговаривать с ним о серьёзных вещах казалось занятием бестолковым, а теперь бывший адвокатишка повзрослел, заматерел и, наверное, мог бы самому Диего дать фору в некоторых вопросах. – Тогда поосторожнее, мистер Армандо. Майя там что-то вроде местной принцессы. – И что? Хоть английская королева, Райт. Люди не кофе – они все на один сорт, особенно если копнуть поглубже. Феникс фыркнул. Молодо, по-мальчишески даже. – Я тебе пошлые намёки делаю вообще-то. – Он достал из фанерного ящика бутылку с виноградным соком и жадно к ней присосался. Диего всегда думал, что сок был не без градуса – слишком уж Райт был расслабленный, слишком уж его красивые карие глаза блестели. Хотя, может, виноват был и не виноградный сок, а что-нибудь сыпучее, в это Диего предпочитал не углубляться. – И отвратительный же ты человек стал, если так. У меня с ней ничего нет. – Почему? Из-за Мии? Диего открыл было рот, чтобы возразить, но так и закрыл. Из-за Мии он к Майе вообще старался не подходить лишний раз. Не смотреть на неё. Не говорить даже. С Пёрл тоже. Боялся, что не выдержит, что попросит кого-нибудь из них вызвать Мию – и тогда всё. Конец. Он не знал, что из этого выйдет, не знал, сможет ли её отпустить. Знал только, в глубине души, что, может, поэтому только и выжил. Для того чтобы увидеть её ещё хотя бы раз. – Почему, почему… Не твоё дело, Врайт. Смотри, последние штаны проиграешь, не на что будет кокс покупать, – зло огрызнулся он и, по старой привычке, залпом опрокинул чашку горького чёрного кофе. Нёбо обожгло, будто раскалённой лавой, – ощущение бодрящее, только вот слизистая после этого висла лохмотьями. Диего потрогал ожог языком и поморщился. – А что у тебя с твоим прокурором? Открытки с видами Биг Бэна хотя бы присылает? Райт откинулся на спинку стула так, что лицо скрылось в тени. – Звонит иногда, – бесстрастно отозвался он. – Даже приезжает. Не ко мне, конечно, а по делам, но зато заходит каждый раз, как его в Америку занесёт. А на следующее утро – «больше так нельзя, это была ошибка, больше это не повторится» – и до следующего раза. – Что называется – стабильные отношения. – Не хочешь такие же? – Такие же, как у тебя с Эджи? Врагу не пожелаю. Да и аура у меня плохая, всем со мной плохо. Даже мне самому. Райт ничего не ответил. Только выложил на стол Роял-флэш и сгрёб себе все деньги. После того раза Диего словно увидел Майю заново. Ничего, в общем-то, от этого нового взгляда не изменилось, но помогло вспомнить, что она уже не девочка-подросток, что ей за двадцать и местные смотрят на неё по-особому. Как на жрицу. Как на королеву, скорей, а не на принцессу. Его в деревне тоже уважали, он даже пользовался популярностью как чуть ли не единственный мужчина в Кураин, где жили преимущественно одинокие женщины – так уж там сложилось. Намёки ему делали недвусмысленные, но он держался. Сначала потому что не очень-то и хотелось, потом – из-за какой-то некстати проявившейся внутренней чистоплотности. Не хотелось сплетен и слухов или, не дай Бог, отношений. А вот, пожалуйста – людская молва, оказывается, присудила его Майе. Не хотел он эту Майю никогда. Даже когда летом увидел, как она лежит под вентилятором в маечке и шортах, читает что-то, закинув голые загорелые ноги на комодик в стенной нише. «Ничего особенного», – подумал он тогда с досадой, разглядывая сбитые, как у мальчишки, колени, узкие бёдра и маленькую, беззащитную без лифчика грудь. Ничего особенного. Но он почему-то запомнил. Осенью Майя возила их с Пёрл то на пикники, то на какие-то очередные водопады, и Диего не противился – покорно таскался за ними с кофейным термосом на ремне, кутаясь в подаренный Пёрл зелёный шарф, фотографировал девочек на фоне разных дурацких достопримечательностей и заботился о том, чтобы у Майи всегда была сухая одежда на смену после медитаций под водопадами. Забота эта, правда, не помогла – дома она пару дней покашляла и слегла. Вернее – свалилась в коридоре, рассыпав по всему полу ароматические палочки, которые несла в святилище. Она была очень лёгкая и горячая – когда Диего бережно поднял её на руки, ему показалось, что он держит птицу. И слышит, как бьётся её сердце. – Я тяжёлая… да? Мистер Армандо? – спросила Майя, с трудом сфокусировав на нём взгляд. – Слишком много гамбургеров ем… – Весишь целую тонну, котёночек, – утешил он, поразившись, как легко выскользнуло старое фривольное словечко. Местный врач прописал Майе кучу всяких лекарств и ушёл. Она быстро заснула в своей большой, неуютной для Диего японской комнате, и он бы мог давно идти по своим делам, но упрямо сидел в темноте, смотрел через стеклянную раздвижную перегородку, как в ночном саду начинается дождь. Что если бы Мия не умерла тогда? Приняла бы она человека, который убил её мать, но защитил её сестру? Стали бы они жить вместе? Если б ему дали выбирать, вместо Майи он спас бы её. Может, его жизнь не стала бы такой пустой, если б она была здесь. – Диего… – сонно позвала Мия, и он, захваченный своими мыслями, даже не удивился, когда увидел её в полутьме. Она приподнялась на локте, и её непривычно тёмные волосы струились на подушку. Он не смог ей ответить, только подошёл ближе, проверяя, желая убедиться… но нет, это действительно была Мия. В распахнутом на белой, пышной груди кимоно, с лихорадочным румянцем на щеках, озадаченная, потерянная. – Голова кружится… Как я сюда… Обнимая её, он чувствовал то же, что и от обжигающего кофе. Возбуждение, злость и боль. Такую сильную, что выжимала слёзы из невидящих глаз. Мия пыталась противиться, когда он снял визор и, в абсолютной темноте, поцеловал её – жадно и страстно. – Диего… Не надо, так нельзя, – шептала она, то отстраняясь, то прижимаясь ещё крепче. Узкое кимоно совсем сползло с её мягких плеч, влажных и солёных на вкус, будто она только что вышла из моря. Диего думал, что забыл вес и упругость её грудей, шёлк крупных тёмных сосков, но память оживала с каждым прикосновением, ярче и ярче. Она шептала «не надо», даже игриво поддевая языком серьгу в его ухе, даже обвивая стройными, сильными ногами его талию, раскрываясь под ним, перед ним, как цветок. Без визора он не мог видеть её, но знал, что Мия прекрасна. Живая, горячая снаружи и изнутри, словно созданная специально для него… Увлекшись, не в силах остановиться, он не сразу заметил, что Мия вдруг неумолимо изменилась – судорожно впилась ногтями в его плечи, всхлипнула жалобно, когда он в очередной раз двинулся вперёд, удивлённый внезапной неподатливостью, теснотой… Только коснувшись неожиданно маленькой, остро торчащей грудки, он полностью осознал, что делает. Мия исчезла. В его руках осталась недавно повзрослевшая, ничего не соображающая в температурном бреду девочка, которая даже не сопротивлялась, только беспомощно вскрикивала от боли. Диего остановился. Замер. В висках у него стучала кровь, но возбуждение никуда не исчезало, и ужас от содеянного, который должен был пройти, не приходил. – Мистер Армандо… – прошептала Майя дрожащим голосом, плотнее прижимаясь к нему, сильнее насаживаясь. Её потряхивало от озноба. – Не бросайте меня вот так… – Тебе же больно, – неискренне попытался отговорить Диего, оглаживая кончиками пальцев твёрдые соски, даже не собираясь отстраняться. – Но потом будет хорошо, я слышала… нечестно, что только Мие… я тоже вас люблю. Прямо ноги иногда… подкашиваются… ах! Майя ахнула, когда он скользнул рукой по её мягкому животу вниз, к влажным от крови простыням, и коснулся маленького саднящего бугорка ещё и ещё. Она позволяла всё, принимала до конца, целовала неумело, но решительно, и только одного Диего не позволила. Отстраниться. В самом конце. Вцепилась в него так, чтобы не пролилось ни капли, и только потом бессильно упала на постель в полуобмороке. *** Она подошла к Диего на следующее утро. Села рядом на веранде, закутанная в его фланелевую осеннюю рубашку. Какое-то время они сидели молча, глядя, как туман поднимается над садом камней. – Знаете, сколько мне лет? – спросила она. – Не интересовался никогда. – Диего налил себе кофе из термоса, но, подумав, передал стакан ей. – У мамы в этом возрасте уже была Мия. Ну, почти была. Моя тётя мне так сказала. При слове «Мия» он поморщился как от удара. – Я тебя не люблю, девочка. То есть люблю, но не так, как тебе хочется. Если боишься, что будет ребёнок… – Не боюсь. Хочу. В этот момент Диего впервые увидел её по-настоящему. Молодую женщину, хорошенькую и отчаянную. Идущую по собственной, непонятной ему дороге. – А я вот не хочу. Что делать будем? – Вам… тебе и не надо. – Она упрямо закусила губу. – У Фей должен быть наследник. Ты бы знал, как я устала это слушать ото всех. У меня есть обязанность следить за тем, чтобы основная линия рода не прерывалась, вот я и… слежу, как могу… – То есть, ты меня использовала. – Диего стало гадко. Ему, равнодушному, давно так не становилось. – Нет. – Майя оставила нетронутый кофе и встала, пошатнувшись. – Я правда тебя полюбила. В ту ночь, когда ты меня спас, тогда и... Она застенчиво улыбнулась. – Такая счастливая была, когда ты стал у нас жить. Если надо послужить роду вот так, то лучше с тобой. – Для этого и вызвала Мию? – Гадливость сменилась бессильной яростью. На себя? На Майю? На весь род чёртовых никому не нужных медиумов? – Мия была, потому что я о тебе думала тогда. И о ней. И о том, что лучше бы было наоборот. Чтобы она спаслась, а я погибла. С этими словами она ушла. Попыталась уйти, вернее, но Диего не дал. Крепко схватил её за руку, дёрнул к себе. – Не вызывай её больше, – тихо сказал он. – При мне – никогда. Поняла, девочка? Он хотел ей сказать, чтоб не спешила с ребёнком, не слушала никого, но промолчал. Майя опустилась рядом с ним на доски веранды – слабая от болезни, беспомощная, и мысль, что о ней надо заботиться, что у неё больше никого нет, странным образом возбуждала его. Возбуждаться, злиться, надеяться, тосковать, любить, бояться будущего и теряться… это всё был удел живых, и Диего почувствовал, что действительно жив. Наконец-то.