С петлей на шее

Все ерунда, мы развяжем даже стальные нити, Только если с тобою будем Висеть вдвоем в петле © «Что ж, Смоук, в конце концов этот день ничем не хуже других, чтобы умереть», — думает Фелисити, когда веревка грубо обнимает ее за шею. Ее бежевые туфли стоимостью примерно в две зарплаты валяются где-то под табуреткой, на которой балансирует сама девушка, и почему-то именно туфли ей сейчас жаль больше всего. Вряд ли местная мафия оценит Маноло Бланик по достоинству. Во сколько они оценили ее саму, Фелисити не знает, но, видимо, не дороже туфель. Она еще не умирает, но уже ощущает нехватку кислорода и… Не то чтобы ей уже доводилось такое испытывать, но удушье внезапно оказывается не таким жутким, каким представлялось. Это как нырнуть в бассейн с прохладной бирюзовой водой и смотреть на мир со дна: каждая мелкая деталь кажется почему-то преувеличенно четкой, выкрученная резкость, рисунок гипер-реалиста. У Тоуна на когда-то идеально-белом воротнике рубашки отпечаток ее вишневой помады, почти что клеймо, сплетенное из тонких прожилок. Остался, наверное, после того, как он закинул ее на плечо и втащил сюда; почему-то вид попорченной безупречности этого ублюдка вызывает у Фелисити необоснованный приступ мрачной радости. У Тоуна ледяной взгляд, от которого вода в воображаемом бассейне Фелисити покрывается коркой льда. Возвращение на поверхность становится все менее реальным, выскальзывает ключом из мокрых пальцев… Фелисити смотрит на Тоуна и думает о том, что его женщина совершенно не умеет подбирать галстуки, а это совсем несерьезно для главы мафии — или как-там-они-себя-теперь-называют группировки — она думает, что сама справилась бы с этим делом лучше. Честное слово, если бы не пенька, колко сдавливающая горло, мисс Смоук даже решилась бы предложить себя на эту должность. Нести бред, когда тебе уже нечего терять — довольно веселое занятие. Увы, такой возможности ее предусмотрительно лишили. — Проследи, чтобы она не умерла до появления Аллена, — приказывает Тоун, и из-за его спины мышкой выскальзывает девушка с испуганно-большими карими глазами. Ответа он не дожидается, очевидно, даже не сомневаясь в беспрекословном повиновении. Это немного дерзко и довольно наивно для человека, который столкнул в пропасть предыдущего вожака и должен осознавать всю нестабильность власти. То, что он со всеми своими людьми уходит, оставляя Фелисити наедине с напуганной девушкой — очевидная демонстрация того, что Тоун плевать хотел на риски. — Мне жаль, — тихо говорит подружка Тоуна, прикладывая к царапине на лбу Фелисити ватный диск, пахнущий антисептиком. Смоук слабо шевелит пальцами, пытаясь вложить в этот жест нечто в духе «фигня случается». Говорить она не может, такое чувство, что веревка уже прожгла кожу и оказалась внутри горла. У нее дрожат мыски ступней, все время приходится приподниматься на цыпочки, чтобы не задохнуться окончательно. Это мучительно напоминает о том, как она тянется к Барри, чтобы поцеловать, в последний момент чувствуя, как руки легко подхватывают ее, превращаются в опору и не дают рухнуть вниз. Подхватывать сейчас ее некому. Идея «не дай ей умереть до прихода Аллена» глупа до невозможности. Барри не герой, он криминалист — появляться, пока жертва еще жива, а преступления не произошло, не входит в его обязанности. Он приедет снимать отпечатки, осматривать чернильные ожерелья на шее и диагностировать смерть от механической асфиксии. А, возможно, это окажется не его смена, и приедет Барри только на опознание тела. Фелисити слишком отчетливо, до тошноты, до холодеющих кончиков пальцев помнит, каково это… *** Она не выносит, когда к ней обращаются «мисс Смоук» с этой отвратительной вопросительно-просящей интонацией. У Оливера получалось произносить ее фамилию твердо, с намеком на улыбку в самом-самом конце. Ей удается копировать его тон, отвечая что-то в духе: «Да, мистер Куин», разве что чуть с большим лукавством. Оливер закатывает глаза уже на слове «мистер», а на звуках своей фамилии уже откровенно усмехается и целует ее в макушку, пока никто не видит. Они тщательно хранят имитацию сдержанных деловых отношений в офисе; но Фелисити пишет записки, (половина слов всегда оказываются жирно перечеркнуты) на форзацах книжек Пратчетта, которые подкидывает на стол босса, потому что во-первых, хочет, чтобы он их, наконец, прочел, а во-вторых, потому что ей нравится делать ребусы из шутливо-серьезных цитат о волшебстве и жизни. «В жизни всегда есть место подвигу. Главное — держаться от этого места подальше». Оливер не может сдержать улыбки, как от самой фразы (не самый тонкий намек на его умение притягивать неприятности), так и хулигански дорисованного в конце строки смайлика. Чернила любимой ручки Фелисити пахнут клубникой, как и ее шампунь, помада, как ее поцелуи, которые он практически крадет в самых темных уголках офиса. А теперь перед Фелисити стоят какие-то люди в дешевых строгих костюмах, называют ее «мисс Смоук» и что-то говорят, говорят… А она может думать лишь о том, что когда обещают «отношения на работе разобьют тебе сердце», должны предоставлять пробник этой боли, чтобы отрезвила, дала шанс убежать без оглядки за горизонт и не возвращаться… Потому что после слов «опознание тела» Фелисити ощущает, как ее сердце подвешивают на веревочку и медленно снимают с него слой за слоем, сбрасывая мокрую от крови кожицу в огонь прямо у нее на глазах. Потому что, когда она выходит из здания морга с неприлично сухими глазами, от сердца остается только остов, с которого острым ножом соскоблили всю мякоть. Фелисити с каким-то пугающим облегчением думает, что ничего хуже с ней уже не может случиться, фантазия вселенной богата, но не безгранична — если ты в первый раз словил пулю в русской рулетке, садиться играть во второй раз, прикрывая сквозную дыру в висках, совсем, ни капельки не страшно. Фелисити с несвойственным ей равнодушием думает, что этот город такой же трупно-серый, как и лицо Оливера, такой же неблагодарный, как его жители, и также не заслуживает подвигов, как девушка с освежеванным сердцем, сбегающая из него. Она беспокойно дремлет в поезде, видит во сне страницы, полные мелкого нечитаемого текста. Почему-то кажется очень важным разобрать, что именно там написано, и просыпается Фелисити с ощущением безнадежно упущенных шансов. Сразу на вокзале на нее налетает какой-то паренек, разбрасывая ее вещи из раскрывшейся сумки так, что по ним, пожалуй, можно гадать, как по россыпи костей. Фелисити вглядывается в его извиняющуюся улыбку, оценивает еле-еле уловимое лукавство во взгляде, медные искры, скачущие по растрепанной челке, и монотонно повторяет: «Все в порядке, ничего страшного». На фразе: «Не убивайтесь так, я, честно, цела», ее губы дергаются в нервной усмешке, а костяной колокольчик сердца внутри болезненно постукивает об ребра. Она выбрасывает записку с номером телефона, когда обосновывается на новой квартире и разбирает многострадальную сумку. Она почти не удивляется, когда, устраиваясь на новую работу, сталкивается все с тем же парнем — сталкивается буквально, потому что у Барри, как всегда, пожар, катастрофы и неизлечимые опоздания. К его имени Фелисити прислушивается настороженно, опасливо, но колокольчик внутри не отдается болью, а называть коллегу «мистер Аллен» она физически не способна. Когда три месяца спустя Фелисити засыпает, положив голову Барри на колени, чувствуя его пальцы, перебирающие ее волосы, она не думает ни о чем. Когда через полгода Барри приходится покупать новый шкаф, способный вместить весь гардероб мисс Смоук, она решает, что романы на работе — это судьба, и добивает в себе желание сбегать по утрам. В квартире Аллена из художественной литературы только невообразимое количество комиксов, зато много тяжеленных томов по физике, химии, анатомии и криминалистике. Ни в том, ни в другом Фелисити не может найти нужных цитат, впрочем, у них с Барри все равно другие игры. Они соревнуются в умении болтать невпопад, ловить золотистые смешинки (Фелисити убеждена, что именно они превратились в родинки, разбросанные по телу Барри) и хвататься за руку того, кто всегда рядом, когда отчаяние снова превращается в провал под следующим шагом. Они любят друг друга как-то так, на грани безнадежности, балансируя на носочках, чувствуя петлю на шее. Иногда Фелисти приходит к выводу, что не любить друг друга они просто не смогли бы. Что не будь даже этой бездны под ногами, обгрызенного сердца и удушья по ночам, где-то внутри них все равно жило это желание бежать на помощь, откликаясь на болезненный звон из груди другого. Возможно, именно это имеют в виду люди, когда говорят о родственных душах. А возможно, они просто понимают друг друга чуть лучше, чем остальных, и петля у них на шеях одна, общая. *** Не будь Барри, Фелисити уже сделала бы этот чертов последний шажочек, сбежала из ловушки, от Тоуна с ледяным взглядом и Кейтлин, кусающей себя за пальцы, нервно раскачивающейся в углу помещения. Но что-то не дает сделать этого, и девушке остается балансировать, как балерина на ненадежной страховке, вскидывая подбородок и отстранено прикидывая, опоздает ли Барри и на этот раз… Фелисити закрывает глаза, пытаясь таким странным образом сохранить остатки тепла внутри, стремительно утекающие, словно вокруг открытый космос. Фелисити не спешит открывать их, когда слышит снаружи звуки выстрелов и ругань… Она отчаянно надеется и до помрачения боится различить звонкий голос Барри; ожерелье петли становится невыносимо-тугим… Кейтлин взвизгивает и хватает ее за талию, грозя утянуть на дно. Подружка Тоуна, похоже, не горит желанием умирать в одиночестве, вознамерилась утащить с собой еще и Фелисити. — Все из-за того, что твоему бойфренду вздумалось не сидеть спокойно и влезть в то расследования, — шипит она и тут же срывается на всхлип; руки у нее холодные и мелко дрожат, Фелисити передается эта дрожь, и ноги опасно соскальзывают ближе к краю табурета. — Эдди не такой ужасный человек, я не… «Я не знаю, как буду жить без него» ощущается так, словно Кейтлин сейчас распорола себе грудную клетку и встала перед Фелисити, демонстрируя той содержимое своих внутренностей. Честно говоря, это вызывает скорее отвращение, чем сочувствие. Дверь с хрустом сломанных позвонков слетает с петель, беспомощно падая на грязный пол, и Кейтлин впивается пальцами в пиджачок Фелисити еще отчаянней. Девушка чувствует вкус собственной прикушенной щеки и думает, что вселенная могла бы сочинить для них с Барри жизнь попроще, помягче, что веревка на шее могла бы превратиться в бархатный шарф или цепочку поцелуев. Выстрел кажется таким громким, что у Фелисити невольно щелкают зубы. Она слышит, как вскрикивает Кейтлин и понимает, что падает вместе с ней — в бездну, в распахнутое небо? Она падает, почему-то чувствуя пальцы Барри на своем запястье. Сделать вдох не получается. *** Мир принимает ее возвращение неохотно, чуть ли не слабо морщась, но все же — все же принимает. Фелисити чувствует себя так, словно в горло ей забили дорожку ржавых гвоздей, и эта ржавчина засыпалась в легкие, осела на небе, в носу… Но рука Барри по-прежнему накрывает ее руку, и Фелисити медленно ведет взглядом от его пальцев по плечу, шее, пряди темных в больничном освещении волос, взглядом мягко касается скулы и, наконец, находит в себе силы посмотреть в глаза. Ей кажется, что сквозь по-весеннему зеленую радужку проглядывает солнце, но, наверное, это всего лишь остаточное действие лекарств. Барри щекочет поцелуями уголки губ, висок, вырисовывает поцелуями узоры на ее ладонях. Фелисити, наконец, чувствует, что петлю с шеи все же сняли. Правда, они все еще на краю, все еще рискуют, ищут повод для подвига и убегают от чьего-то взгляда-прицела. Но почему-то теперь это совершенно не пугает. Фелисити думает, что сегодня — прекрасный день, чтобы все-таки не умирать.