Смогу ли

Фонари улицы ослепляют мужчину, пока он идёт по дороге в сторону дома. В груди снова появляется боль, она всегда делает это, когда Ким близится к дому этого человека. Теряет счёт времени, пока заходит в подъезд и ногами (отчего-то дрожащими) встаёт прямо напротив квартиры, которая когда-то была их. Чунмён, этот человек, смотрит совсем неуверенно на кнопку звонка. Через секунды (для него бесконечные) тянет руку к кнопке, останавливает палец за миллиметр до и понимает, что не может дышать. Звонок оглушает его. Шаги по ту сторону двери делают то же самое. Сердце Чунмёна бьётся в такт этим шагам. Тудум, дудум.

И тишина.

Через минуту Чунмён уже хозяйствует на чужой кухне, ловя на себе взгляды, полные усталости и желания его ухода. Но Ким не может уйти. Он словно цепями привязан к этому месту, и даже если очень сильно хочется остаться в любом месте, не там, его всё равно тянет. Он чувствует свой дом именно в квартире номер 3, той самой квартиры, с дверью которой этот мужчина часто разговаривает, будто с человеком, задавая вопрос одними губами: «Почему я продолжаю приходить сюда?» Он в самом деле понять до конца не может, почему туда тянет. Неужели в этом деле играет роль простая невозможность смириться? С тем, что люди иногда расстаются. С тем, что чувства имеют свойство уходить, оставляя своё место только лишь холодности. С тем, что Чунмён нелюбим больше. — Я же говорил, что не ужинаю, — пока он разминает усталую шею, то смотрит на Чунмёна холодно, так, будто чувств никогда не было. Так, будто у него и сердца не было тоже. Чунмён знает, что он не ужинает. Знает, но Ифань и так похудел почему-то, и он не только не ужинает, но и не завтракает тоже. Ему до сих пор хочется, чтобы этот парень правильно питался. — Я на себя готовил, — эти слова, конечно, абсолютная ложь, потому что двойную порцию Чунмён никогда не съедает, и они оба знают, что Ким заботиться не перестанет, как и любить, собственно, тоже. В отличие от Ифаня, нет. Чунмён ужинает один, и за столом он тоже в одиночку. Рядом сидит Ифань (хотя «рядом» здесь слишком громкое слово), который смотрит телевизор и пытается найти для себя что-то интересное, хотя не выходит. — Пришёл поесть? — чужой голос больно ударяет в голову Чунмёна, ведь бормотание по тв неожиданно стихает, и голос раздаётся в абсолютной тишине. Кажется, Чунмён оглох. И знает, что ответить, ведь пришёл в чужой (не их дом, нет, уже нет) он не поесть, конечно. Зачем он пришёл?.. «Почему я продолжаю приходить сюда?» По нему неожиданно ударяет осознание. Осознание собственной слабости в неспособности остыть, разлюбить, проститься и просто забыть. Чунмёну очень хочется научиться отпускать людей так, как это делает Ифань. Сегодня для него человек существует, а завтра может быть исключён из жизни навсегда. Как Чунмён три месяца назад, например. Мысли о черепную коробку бьются, упорно ища себе выхода, которого нет. Вопрос: «Зачем?», «Как отпустить?», и следующая за ним мысль: «Смогу ли?», ответ на который у Чунмёна всегда один. «Почему я продолжаю приходить сюда?» — Тебе домой пора, уже поздно, — говорит Ифань, и гостю (только гостю и не более) тут же хочется ответить, что он дома, ведь сейчас он в самом деле дома, но Чунмён ловит на себе усталый взгляд, полный холода, и понимает, что слаб. Слаб, потому что сил для смирения у него нет. — Извини, я задержался, — он обувается в коридоре и когда надевает на себя куртку, понимает, что очень хочется в последний раз ощутить вкус губ Ифаня, почувствовать их на своих и запомнить, чтобы греть себя свежим воспоминанием, очень. — Не приходи больше, — Ву тоже прекрасно знает, что Чунмён просто слаб. Слаб, ведь сделать то, что сделал он — отказаться, отпустить, не может. — Я не открою дверь в следующий раз, — тишина после этих слов снова оглушает Чунмёна, но он улыбается широко-широко, будто счастлив сейчас, будто ему смеяться от радости хочется, будто в лотерее выиграл, словно заставил полюбить себя снова: — Не приду, — и кланяется уважительно, будто Ифань человек, который не дорог ему слишком сильно. Звук закрывающейся двери снова оглушает Чунмёна, и кажется, что в этот раз Ифань снова на замок закрыл от него не только дверь, но и себя самого. Навсегда. И в груди у него боль, нескончаемая, невыносимая, как раз та боль, которая сердце разорвать может, но не делает этого. А в голове новый вопрос бьёт о черепную коробку. Вопрос… «Смогу ли я не прийти?»