Встретились через два года

— Ты спятил? – Марк ощетинился, так и не дождавшись уместного в этом случае слова «шутка». — А почему нет? Не хочешь меня? — Я только что друзей потерял, дома напуганная жена и маленький ребенок. У тебя совесть есть? — Еще бы! Ты забыл, что я гуманист? А вообще болтовня о совести – не твой конек. Не припомню, чтобы вы были с ней особенно дружны, — напряженный взгляд Кая плохо вязался с полушутливым тоном его речей. Словно стремясь исправить это упущение, он многозначительно подмигнул. — Я могу помочь тебе забыться. Ты же не будешь отрицать, что нам было хорошо? Сколько раз ты опаздывал из-за меня? Кай закатил глаза, делая вид, что считает, но вдруг резко посерьезнел. — Я долгое время гадал, что же все-таки значил для тебя. И пришел к выводу — ничего! Но вдруг случайно выясняется, что ты сожалел о нас. Неосторожно брошенная фраза, может целый мир перевернуть. Мой-то уж точно! Ведь поменяйся что-то в череде событий, и я никогда бы не встретил тебя и не узнал правду. И что, по-твоему, я должен чувствовать? А, Марк? — Без понятия. Но ты уж определись, презираешь ты меня или хочешь. Я не успеваю за твоими предпочтениями. Кай поджал губы. — Хотел бы я презирать тебя, да не выходит. Марк не ответил. Вся эта любовная лирика чудовищно не подходила случаю. Хотя кое в чем Кай оказался прав: лучшим в его жизни было время, когда они оставались вдвоем в прежней квартирке под самым небом, просто сидели рядом, касаясь плечами, и курили. Они и тогда почти не разговаривали. Такое молчание, в котором больше смысла, чем в самой доброй беседе. Мгновения чистого, ничем не омраченного счастья. Сила и уверенность Кая наполняли Марка, а Марк наполнял Кая собой, неистово отдаваясь этому разрушительному притяжению. Но стоило закрыть за собой дверь, как моральная сторона их неправильной любви начинала давить на него. Марк снова притворялся нормальным и почти верил себе. Это как лететь вниз, легко и свободно, но с закрытыми глазами, чтобы не видеть дна, с которым придется столкнуться в конце. Свободное падение сквозь бездну противоречий и предрассудков, которое невозможно остановить по законам физики, и приходится изображать, что ты планирующий орел и все держишь под контролем, в то время как сердце замирает от страха. Марк сам шагнул в эту бездну в ненастном предосеннем лесу, когда, подставив лицо еще теплым дождевым струям, ошалев от желания, впервые врезался в упругое, сильное тело. Повел себя как подросток на пике полового созревания, у которого едет крыша от одного поцелуя, и предал этим все свои убеждения. Аксиома нормальности разбилась вдребезги. И все же он был уверен, что сможет остановиться, что контролирует свое увлечение. Но в свободном падении не бывает контроля. Оно управляет тобой. Сейчас все повторялось, Марк снова летел вниз, с той лишь разницей, что больше не питал иллюзий насчет своих сексуальных пристрастий. По крайней мере, в отношении Энгеля. — Странное дело, Марк, в душу нагадил ты, а чувствую себя виноватым я. Строишь тут святую невинность, — произнес Кай. Он пытливо посмотрел Марку в глаза и не найдя того, что искал, раздосадовано швырнул окурок на землю. — Ничего я не строю, просто не расположен продолжать все это, пока в больнице умирает мой друг, — хмуро ответил Марк. Слова Кая вызвали всплеск неясной надежды в душе, и это бесило его. Не о том он должен думать сейчас. — Если для меня сегодня нет нормальных заданий, я хотел бы поехать в больницу? Кай вздохнул. Отрешенное выражение снова появилось на его лице. — Валяй. В пятницу в семь утра с вещами сюда, — он протянул бумажку с адресом. Они разошлись в разные стороны, словно случайные прохожие. Марк навестил Эриха, все еще находившегося в коме; заказал цветы на похороны, которые были назначены на одиннадцать утра в пятницу, и на которые, к своей великой печали, не мог пойти из-за ссылки. Дома за ужином Марк был рассеян и задумчив. По понятным причинам он умолчал о Кае. Их с Беттиной брак сейчас был единственным, в чем Марк не сомневался. А появление Кая на горизонте могло поставить его под удар. Но, даже определив приоритеты, Марк не был уверен, что сможет противостоять влечению, если их встречи с Каем превратятся в систему. Он уже дал слабину сегодня, позволил старым чувствам командовать им. Все утро его попеременно трясло то от ревности, то от желания, не считая навязчивых воспоминаний и образов. Низкие и кощунственные волнения в такой "черный" день. К вечеру чувство вины усилилось троекратно: Марк принялся собирать сумку в дорогу и натолкнулся на старые беговые кроссовки, которые были верными спутниками на встречах с Каем. Поддавшись внезапному порыву, он завернул их, чтобы выбросить и… В последний момент не смог. Проклиная себя за слабость, и не зная как еще выплеснуть гнев, Марк со всей силы зашвырнул их обратно на дно платяного шкафа и с шумом задвинул дверцу. У него не хватало духа перечеркнуть даже то прошлое, которое заключалось в ненужных вещах, что уж говорить о людях. Привлеченный громкими звуками, в комнату притопал Макс. Он замер на пороге, покачиваясь на пока еще нетвердых ножках, и уставился ясными голубыми глазами на Марка, словно вопрошая: «Ты чего тут творишь?». Марк с нежностью подхватил его на руки и поднес к зеркальной створке, чтобы Макс мог потрогать свое отражение. Позже, рассматривая отпечатки маленьких пальчиков на стекле, Марк понял, как бы он не сходил с ума и что бы там себе не навоображал, с этим пора заканчивать. Он выбросил кроссовки в тот же вечер. В пятницу утром Кай на сборах не появился. Командовал «парадом» некто Брюггер, существо шизоидное и дикое, эдакий расшатанный гвоздь в стройной системе. Всю погрузку он визгливо ругался и брызгал слюной. Но, несмотря на это, Марк вздохнул свободно. Возможно, Кай и не собирался в Потсдам. А позавчерашняя встреча — простая формальность. В таком случае не понадобится отшивающаяся речь, которую он заготовил на случай новых попыток влезть к нему под кожу. Марк почему-то был уверен, что Кай не только будет присутствовать лично, но и позаботится, чтобы их поселили в один бокс. А в тесном помещении совладать с собой будет гораздо труднее. Сложные цепные страхи сменились облегчением, которое, однако, имело горьковатый привкус. Какая-то часть Марка, заключенная в остроге холодного рассудка, все равно хотела видеть Кая. Этой же стороне была отвратительна мысль, что он принадлежит кому-то еще, и мог попросту опоздать на сборы, устав от бурных кувырканий прошлым вечером. После переклички состав не изменился. Всех загрузили в автобус и час возили разными дорогами, пока, наконец, не доставили на базу. Для Марка поездка превратилась в пытку. Где-то на полпути завтрак стал проситься назад, заставляя Марка потеть и цепляться за пакет под сидением. В это время его сосед-верзила, брезгливо морщась при каждом новом позыве, сполз на самый край кресла из опасения быть забрызганным. Бедняге некуда было пересесть. — Приятель, что ты съел? — не выдержал он после очередной попытки Марка исторгнуть содержимое желудка. — Или это какая-то инфекция? Марк мотнул головой, боясь открывать рот. После сотрясения его укачивало везде, даже дома на кровати. Таблетки не помогали. Просто не успевали подействовать. Стоило проглотить, и желудок тут же выворачивал их обратно. Врач предупреждал, что тошнота — естественный временный симптом и через пару дней сойдет на «нет», но было так дурно, что Марку казалось, он вперед оставит свой желудок где-нибудь на дороге, чем доживет до ремиссии. До базы он все-таки дожил. Вывалился из автобуса и долго не мог надышаться. Кроме них тут было еще несколько автобусов из разных земель. Всех расселили парами в небольшие боксы. Марку достался немолодой угрюмый сосед, ничем не похожий на Кая, будто судьба нарочно в упрек послала его полярную противоположность. Марк оглядел бокс. Ничего особенного: серые стены, металлические кровати, унылая картина за окном. Он был как герой фильма об утопическом будущем, в котором лишенные индивидуальности люди проживают бесцветные одинаковые будни. Единственным признаком жизни и украшением в этом безрадостном месте был, любовно нацарапанный на подоконнике, член. Художник размахнулся от души, изобразив агрегат исполинских размеров, буквально от края до края. Марк решил, что после пары недель безделья и он, пожалуй, увековечит себя тут чем-нибудь подобным. Может быть, нарисует ему подружку. После обеда, он заглянул к куратору и ознакомился с распорядком. Все было бы ничего, не будь у него травмы. Лекции проходили ежедневно по утрам и длились четыре часа; в остальное время Марк был свободен,но на таких условиях, что позавидовал тем, кто занимался по плану. Он мог коротать часы только в своем крохотном боксе, в котором было проще задохнуться, чем отдохнуть. Запрещались любые перемещения по базе без сопроводительной документации или старшего. К вечеру, после целого дня одиночества, Марк почувствовал острую потребность в общении и, не имея альтернативы, прицепился с расспросами к соседу. Тот оказался еще неразговорчивее, чем он ожидал. Каждое слово приходилось вытягивать силой. — Откуда ты? — спросил Марк с неподдельным интересом. — Из Гамбурга. — Служишь в Берлине? — Угу. — Случаем, не с Энгелем? — С ним. Мы же вместе на сборах были, забыл? Соседа на сборах Марк не заметил, зато заметил, что при упоминании Энгеля тот насупился пуще прежнего. Это заинтриговало его. — Ну да. Тебе Энгель тоже не по душе? — Меня все устраивает, — отрезал сосед. Он демонстративно отвернулся и начал перешнуровывать берцы. Но теперь в дело включились личные мотивы, а они, как известно, лучшие помощники в бою. Прикинувшись простаком и наплевав на то, что его об этом не просили, Марк принялся рассказывать о Кае, расставляя акценты на самые гадкие эпизоды. — А по-моему, он тот еще тип. Дважды был с ним на учениях в Академии. Творил, что хотел. Хотел опаздывал, хотел руки распускал. У меня с ним чуть драка не вышла, даже на беседу к руководству вызывали. Сосед поднял голову и покосился на Марка. — Да? Когда это? — Пару лет назад на тренингах по противодействию спортивным фанатам. — А, ну понятно. Теперь лучше с ним не связывайся. Марк насторожился, хотя с самого начала предчувствие было недобрым. — Я и не собирался. А что такое? — У него там какие-то шашни с высокими чинами. Не знаю, чем и кому он угодил, но за конфликты с ним гнали в шею и не таких, а на порядок выше званием. «Вот бля», — короткая, емкая мысль пулей пронеслась в голове Марка. И вдруг все стало предельно ясным. Это свойское обращение главного по телефону, этот взгляд сверху и шпионские игры в отделении Рихтера. Кай — чья-то подстилка, поэтому на него распространяется обширная протекция, поэтому он не рвет зад на учениях с остальными. У его зада другие задачи. Предатель! А он еще с этим говном откровенничал. — Спасибо за предупреждение, — кивнул Марк соседу и достал сигареты. Может, конечно, бирюк трепал языком из зависти к удачливому начальнику, но слишком многое говорило в поддержку его слов. «Ну чего я так расстраиваюсь?» — думал Марк, схоронившись за корпусом. Он курил одну сигарету за другой и никак не мог успокоиться. В голове проносились обрывки их последнего разговора. Кай несколько раз дал понять, что для него их история не закончена, при том, что уже вовсю трахался с кем-то еще. А его раздутая опека? Что это было? Забота о Марке или стойка перед другим хуем? Спасало положение только то, что Марк не выдал своих чувств. Иначе самоуважению конец. «Гребаный гомосек! Столько соплей развел вокруг встречи. А я, как дурак, повелся!» — Марк сплюнул. Снова, как и два года назад, Марк был раздираем противоречиями. С одной стороны он уже сделал свой выбор и не имел права кого-то судить, с другой все, что было связано с Каем, против его воли поднимало в душе волну чувств. Ни самоуговоры, ни напускная резкость, ни избавление от значимых вещей не помогли ее унять. Два года тишины, а потом всего несколько часов вместе, и такой эффект. Конечно, не последнюю роль сыграли страшные события, на фоне которых это произошло. Марку нужно было переключиться, чтобы не сойти с ума, и у него получилось. Но что в итоге? Он снова раздавлен. Гнев, грусть и щемящая тоска - его верные товарищи на эти две недели. Чего-чего, а времени для самокопания у него теперь предостаточно. Протрубили отбой. На улице уже совсем стемнело, и фонари почему-то еще не включили. Зажатая в пальцах сигарета превратилась в тлеющую оранжевую точку. Марк сделал последнюю затяжку. Единственный приветливый огонек в эту безлунную, беззвездную ночь умирал на глазах. Его место занимала кромешная темнота.