Цена себя

Сергей чувствовал, что рассыпается на части, понимал это в те короткие минуты «пробуждения», когда «собирался» из двух разрозненных частей — двух противоборствующих личностей. Осознание давило, но, к лучшему, или к худшему, такие моменты просветления длились короткими вспышками — всего минута, но, бывало, и дольше, даже час, а потом опять Сергея не существовало, были лишь Птица и Тряпка. И если Тряпка просто возникал, то Птица… Тот каждый раз злился, что у него отняли контроль, что кто-то мешает ему играть с этим телом и этой судьбой. Каждый раз Птица бил в ответ, стараясь усилить раскол, растащить половины личности как можно дальше, чтобы те не смогли исцелиться и собраться вновь. Затем случился побег — просто план Птицы, который выбрал самую логичную кандидатуру — разумный и умелый наёмник, знакомый, а, значит, заинтересованный… А потом Олег дёрнул за плечо, спасая от выстрела одного из охранников, и это прикосновение… Сергей вновь на миг почувствовал себя собой, почувствовал, что раскол между половинами стал чуть меньше. Конечно, через секунду ощущение ушло, да и сам Сергей тоже — появились две половины, а не единое целое. В итоге сам по себе Сергей вновь начал осознавать себя лишь ещё через... а точно и не сказать, ведь время воспринималось двумя личностями слишком спутанно. И вновь «очнулся» благодаря Олегу, такому знакомому Олегу — единственному близкому, кто был и оставался у него. Половинки уже не приходилось держать вместе срывающимися в кровь пальцами, их скрепляло что-то извне. Так что Сергей в отчаянном порыве ухватил Олега за руку, не дал отстраниться. Хотелось быть собой, просто собой. А потом… Они никогда об этом не говорили, не говорили с тех пор, как это случилось, тогда, перед тем, как Олег ушёл в армию. Возможно, случившееся было ошибкой или просто ничего не значащим эпизодом… Сергею не хотелось отпускать его тогда, не хотелось и сейчас, хотелось больше контакта, хотелось быть собой. У Олега были тёмные, куда темнее, чем обычно, глаза и сбитое дыхание. Так же, как и тогда. И губы такие же — мягкие, чуть обветренные, но податливые. Только кровать, вдруг обнаружившаяся под спиной — не жёсткая однушка в общаге, а дорогущее, поистине королевское ложе. Несмотря на незнакомую обстановку, это было как возвращение домой, возвращение в себя. Сергею хотелось смеяться, просто смеяться, ведь спустя столько времени он вновь чувствовал себя единым целым, и не короткими мучительными вспышками через боль и почти физически ощущающуюся кровь, а вот так, абсолютно естественно. С каждым снятым элементом одежды, с каждой секундой, когда кожа сильнее касалась кожи, становилось легче сопротивляться мечущимся личностям, стремящимся отделиться одна от другой. Кажется, Сергей даже слышал голос от одной из них — от Птицы — голос угрожающий, но сейчас было плевать. Олег, наверное, удивился такой внезапной инициативе, но ничуть не сопротивлялся, только кусал как тогда, прихватывая зубами шею у линии роста волос. Словно фамилии ему для прозвища «Волк» было мало. И его так же было много, очень много, даже слишком много. Кусал, касался везде, нетерпеливо сдёргивал одежду и громко фыркнул, обнаружив у кровати жирный крем для рук, когда искал… ну, хоть что-нибудь. — Что? От того, что у меня есть член, я обязан терпеть сухую кожу? — возмутился Сергей на этот взгляд. Ну да, крем иметь для рук, мол, не «по-мужски», но руки от этого менее сухими не становятся. И было приятно подкалывать самому, а не слышать свой голос как со стороны. Олег лишь фыркнул, взял крем и требовательно толкнулся коленом между ног. С чего бы Сергею сопротивляться? Чем больше контакта, тем становилось лучше. Хорошо, правильно, знакомо, несмотря на столько лет. И да, несмотря на удовольствие, было и больно, было, чёрт побери, больно, но это распаляло только сильнее, добавляло красок в вихрь ощущений. Боль доказывала реальность происходящего, была такой настоящей, живой. Так что Сергей лишь сильнее цеплялся, прижимался, обхватывал ногами, наслаждаясь, собирая себя изнутри заново и вновь наслаждаясь. И та часть, что являлась Птицей, продолжала вырываться, что-то голосить словно издалека, но на этот раз Сергей, и правда смеялся. Он прикрыл глаза, наслаждаясь практически полной пустотой в голове, теплом касаний. И внутри был чёртов член, а не длинные, царапающие где-то в кишках когти при каждой попытке вернуть себе своё тело и свою жизнь. — Тёплый приём, однако, — пробурчал Олег чуть позже, устраиваясь рядом. — Венецианское гостеприимство, — фыркнул в ответ Сергей, совершенно не желая отлипать от своей «грелки» и своего «клея для личности». Неужели нужен был просто близкий человек, чтобы собраться вновь? Всего лишь человек рядом… — А почему только спустя неделю тогда? — Потому, — ёмко ответил Сергей. Ну не рассказывать же обо всем, что с ним происходит? Не сейчас, по крайней мере. *** А потом Сергей проснулся. Проснулся в пустой и уже остывшей кровати, об Олеге напоминала лишь смятая простыня и продавленная подушка. И через секунду Сергей почувствовал удар, не физический, но лучше б он им оказался. Удар изнутри, сильный, вновь дробящий на части, и болезненный настолько, что в глазах стало белым-бело. Это было наказанием, местью, Сергей чувствовал всепоглощающую ненависть, злобу: Птица злился, что у него отняли контроль, что от него пытались избавиться, Птица продолжал бить и крушить, стараясь сделать уже не трещину и не разлом, а настоящую пропасть, лишь бы не допустить такого вновь. Кажется, у него изо рта шёл вой, дикий отчаянный. И в голове крутилось лишь одно «пусть это кончится, пусть это кончится! Только пусть кончится, Олег…». Хотелось обратно к нему, хотелось в ту безопасность, где когтям и бритвенно-острым перьям никогда до него не добраться. Но и эти мысли смазывались, уходили, смывались. Сергей ещё помнил вспышку чуть позже, когда Олег вернулся, и помнил своё отчаяние, когда его буквально дёрнули, как какую-то марионетку, назад, не давая прикоснуться и вновь собраться. Помнил и покатившуюся из пальцев дымовую шашку, ошейники… А очнулся он совсем в другом месте, грубо выдернутый из забытья — не сам выбрался и сумел соединиться хоть как-то, а его именно что выдернули. И через секунду Сергей понял почему. Фигура «съела» слона Олега. Осознание накатило не сразу, но даже когда накатило, несмотря на почти полную ясность сознания, Сергей чувствовал себя, как за стеклом — мог видеть, но сделать что-то — нет. Короткий миг ликования, когда ошейник заискрил и сломался, и тут же новая волна отчаяния — пистолет в своей, но такой чужой руке. Если бы Сергей мог, он бы кричал, умолял, звал на помощь, вот только нет, не мог. Он и возможность смотреть получил не потому, что взял хоть часть контроля, нет, это была месть, это была расплата, это был урок. Как то самое «я же тебе говорил». Птица показывал, что не потерпит бунта, что больше не позволит задвинуть себя в угол. Сергей знал, что это бесполезно, но всё равно пытался сражаться, бил по тому самому «стеклу». Кажется, рука чуть отошла в сторону, кажется, у него началось что-то получатся, но уже через секунду в плоть предплечья впились те самые чёрные и острые когти, а палец нажал на спусковой крючок. Первый раз, второй, третий, четвёртый, пятый. Рука дрожала то ли от боли, то ли от борьбы, а Олег всё равно упал. «Теперь ты знаешь, кто здесь главный» — Птица впервые обращался прямо к нему, а не ко второй половине. Сергей уже давно понял, что его половина, его часть почему-то знает и умеет больше него самого, больше понимает, больше осознаёт. И сейчас вот эта половина мастерски удерживала его в том пограничном состоянии, где цельная личность ещё вроде существует, но контроля не имеет. Доктор Рубинштейн, наверное, назвал бы это каким-нибудь термином из психиатрии, а на деле же… На деле Птица умудрялся быть и независимым, и устраивать «демонстрации» самому Сергею. А потом последовал ещё один удар, отправляющий обратно в небытие. Сил у Сергея сопротивляться уже не было, потому что его единственная надежда сейчас лежала в луже из собственной крови. И в последний миг он был даже благодарен этому удару, потому что больше не мог видеть всего этого, потому что хотелось в небытие, а не смотреть из-за стекла на руины собственного мира и собственной души.