Доля закономерных случайностей

Саратов, апрель 1971 года. Мерный стук колёс трамвая и гул расслабленных выходным днём и неожиданно солнечной погодой пассажиров успокаивал и заставлял невольно улыбаться. Даже недавняя небольшая стычка с матерью подёрнулась какой-то светлой дымкой. Людмила вспомнила, как проснулась сегодня со странным ощущением, словно нынешний день станет каким-то особенным. А может, ей просто хотелось, чтобы это было так. Она мучительно сильно желала наконец-то быть счастливой. Совсем недавно ей именно так и казалось — вот оно, счастье. Она ухватилась за него, словно за Финиста из любимой ею в детстве сказки, и крепко держала в своих руках. Её уважали на работе, даже выбрали председателем комсомольской организации, она вышла замуж за замечательного человека — Серёжа так сильно её любит, в буквальном смысле на руках носит! Подружки тихо завидовали, но не пакостили. И вдруг… Первого декабря она узнала, что её отец погиб. Разбился самолёт, на котором он возвращался с научной конференции в Свердловске. Её прекрасного, умного, любящего папы больше нет. Но хуже всего этого — тишина, которая словно смертоносный вакуум легла на это событие. Нигде ни слова: ни по радио, ни по телевидению, ни единой строчки в газете убитые горем родственники не дождались. Их семье сообщили лишь потому, что Владимир Белоусов был очень известным и почитаемым учёным, и то не слишком-то охотно. Пришлось практически выдирать клещами крохи информации… А ведь папа столько сделал для своей Родины! Он разработал и обосновал новый метод историко-тектонических исследований — метод анализа мощностей. Блестящий геолог. Так любил свою землю… И в неё и ушёл. «Плохая погода — изморозь и туман», — сказали о причинах катастрофы. Как же так? Ведь советские самолёты и советские лётчики самые лучшие в мире? Люда почувствовала, как от ещё свежих болезненных воспоминаний защипало в глазах и сдавило сердце. Тем сильнее было её возмущение и недоумение, когда мама, которая при всех своих странностях была хорошей женщиной, искренне любившей папу, с утра, сияя, словно золотой рубль, обняла её и счастливо сказала: «Христос Воскресе, доченька!». Людмила поджала губы. Она понятия не имела, как её мать, умная, образованная женщина, советский человек, врач, могла верить в этот культ, которым можно было забить голову разве что сельским малограмотным бабкам, населяющим далёкие деревни. Они с отцом пытались вытравить из неё это обрядничество, но всё было напрасно. А если бы об этом стало известно, их заклеймили бы позором. Наверняка её исключили бы из комсомола. А отец! Его карьере это точно не поспособствовало бы. Но он из любви к жене старался не обращать на это внимания, отмалчиваясь и рассеянно улыбаясь. У него был такой мягкий характер… Людмила шмыгнула носом и сложила руки на своём округлом животе. Через несколько месяцев у неё будет ребёнок, и он никогда не увидит своего дедушку. Она даже не успела рассказать ему о чудесной новости. — Что ты, милая, так приуныла? Люда резко повернулась, вынырнув из своих размышлений. Около неё на пластмассовом трамвайном кресле сидела бабушка. Ну прямо сказочная старушка. То есть напоминала она ту бабушку, которая в сказках сидела у окошка и рассказывала истории. И говор у неё был какой-то чудной. Шерстяной цветастый платок был усыпан красными розами и какими-то узорами. Шерстяная вязаная кофта такого же ярко-красного цвета, из-под которой выглядывали кружева крепдешиновой блузы в цветочный узор. «Надо же, какая модница!» — умилилась Людмила. Трамвайная соседка, улыбаясь, ожидала от неё ответа. Вроде бы и мило улыбалась бабушка, только вот отчего-то от её пронзительного взгляда волоски на руках девушки вставали дыбом. — Да вот, вспомнила об отце. Он погиб недавно. — Надо же, горе-то какое. Терять родителей всегда тяжело. Всех тяжело, но родителей — особо. Мы ведь все дети, пока живы они. Ты вон скоро тоже станешь матерью, дед бы, небось, счастлив был внуку. Сердце от слов бабушки сжалось, и стало как-то по-особенному тоскливо. Конечно, был бы. Он так ждал, когда у них с Серёжей появится ребёнок… Глаза снова защипало, и навернулись слёзы. — Внучке. Я думаю, будет дочка, — тихо сказала Люда. Бабка хмыкнула. — Нет. Сын у тебя рОдится. По форме живота понятно. — И потом как-то тихо, словно про себя, добавила: — И какой сынок-то… Голова у Люды отчего-то закружилась, ребёнок вдруг принялся толкаться, и она крепче обхватила живот руками. — Чего это, милая? Подурнело, что ли? — забеспокоилась старушка. — Ты куда едешь-то? Люда облизала пересохшие губы и глянула в окно. — Да вот уже и моя остановка. Я в парк Горького еду, на «лебединое озеро» посмотреть. Говорили, что для лебедей там деревянный домик с резными украшениями построили. Девушка встала, собираясь пройти к выходу, когда почувствовала, как её кисть обхватили цепкие и неожиданно крепкие пальцы старухи. — Давай проведу тебя. Вон совсем ты сбледнула с лица. Люда снова ощутила шум в ушах и лёгкое головокружение. Тащить с собой свою невольную попутчицу не хотелось, но раз бабушка хотела помочь, невежливо было отказываться. Да и правда, чувствовала она себя не слишком хорошо. Они сошли с трамвая и медленно двинулись по парку в сторону пруда. Старушка притихла, шла молча, лишь изредка поглядывая по сторонам и как-то странно, словно по-птичьи, дёргая головой. «Тик у неё, что ли?» — подумала Люда, бросив на бабку взгляд. — В войне меня контузило. Иногда стреляет теперь в ушах, — внезапно сказала бабушка. Люда удивленно посмотрела на неё. Она что, мысли читает? — Моя мама — доктор, терапевт, работает в Миротворцево*, можете сходить к ней, она точно вам поможет. Как вас зовут? Я Люда, кстати. — Варвара Петровна. Не поможет мне мама твоя. Ей самой-то доктор нужен. Люда вместе с бабушкой уже дошла до озера и краем глаза заметила плывущих по зеркальной глади воды белоснежных птиц. Но слова доброжелательницы заставили её резко посмотреть на неё. — Почему это вы так говорите? Она здорова и ещё не старая. Кроме того, если у неё что-то заболит, она сама себя вылечит, — улыбнулась девушка. Утренний скандал уже практически стёрся из памяти. День был хороший, светило солнце, и апрель казался от этого каким-то… сияющим. Вспомнив об отце, она подумала, что не стоит из-за маминых причуд лишний раз ссориться, ведь в своё время она и с папой, бывало, сталкивалась, а теперь его не стало и каждый прожитый с ним день кажется таким бесценным. — Врачи, милая, самые ужасные пациенты. Смерть твоего отца не могла пройти для неё легко, вот сердушко-то и пошаливает, только тебе она не говорит, жалеет. Люда почувствовала, как хорошее настроение пропадает. Странная старуха нравилась ей всё меньше. Ей-то откуда известно это? Что она тут распустила свой язык? — Спасибо, что довели меня, Варвара Петровна. Я, пожалуй, пойду. Всего вам хорошего, — фальшиво улыбаясь, сказала Люда, желая избавиться от бабки. — А муж твой где, знаешь? — словно не слыша её слов, спросила старуха. — Знаю. К маме своей поехал навестить её. А что это вы спрашиваете? — Потому что жалко тебя. Ты молодая, красивая, дитя от него носишь, а Серёжка твой к полюбовнице поехал. Мать твоя не велела тревожить тебя из-за дитя, а мужики сама знаешь какие, им только любиться-то и подавай. — Да что вы за гадости говорите, гражданка?! — разозлилась Люда, вырывая локоть из цепких пальцев старой ведьмы, а потом вдруг осеклась. — Откуда вы знаете, как зовут моего мужа? В голове сильнее зашумело, и она закружилась так, что Люда подумала, будто сейчас упадёт. Ребёнок внутри неё бился настолько сильно, что она едва могла дышать. А бабка жёстко смотрела ей в глаза, и лицо её абсолютно утратило прежнюю мягкость «милой старушки». Люде стало так страшно, как никогда прежде. Словно все ужасы этого мира внезапно набросились на неё. Ещё несколько минут назад она радовалась этому дню, внутренне примирившись и с матерью, и с тихой скорбью по отцу, а теперь жуткие образы умирающей мамы и Серёжи, обнимающего другую женщину — отвратительную, ярко накрашенную и вульгарную, — заполнили сознание. А ещё ей казалось, что она теряет ребёнка. Свою девочку, маленькую крошку с такими же, как у Сергея, голубыми глазами и русыми волосами… Ноги подкосились, девушка почувствовала, что сейчас упадёт. Живот пронзила дикая боль, и что-то тёплое потекло между ногами. — Аня… Анечка… Мой ребёнок… Мое дитя… — прохрипела Люда. В глазах плыло, в уши словно затолкали ваты. Вдруг чьи-то сильные руки подхватили её. Широкая ладонь легла ей на живот. — Пошла вон, старая тварь! Резкий глубокий мужской голос потонул в крике старухи, которая словно подкошенная упала на землю, извиваясь всем телом. — Людмила, смотрите на меня, — услышала девушка и широко открыла глаза. Она не могла не подчиниться этому голосу, который, казалось, звучал прямо внутри неё. Туман перед глазами понемногу отступил, и Люда увидела мужчину. Молодой, темноволосый, худощавое лицо с резковатыми чертами казалось странно-притягательным. Мужчина присел и прижал её к своей груди. Его ладони накрыли её живот, и ребёнок, который бился внутри так, словно собирался выскочить из неё прямо сквозь кожу, стал успокаиваться. — Тихо, Антоша, тихо, не паникуй, — сказал мужчина. Люда лежала и думала, что должна бы отодвинуться, ведь мужчина слишком сильно её прижимал к себе и его ладони, проникшие под пальто, чересчур интимно касались её чрева. Он был такой странный. Наверное, иностранец. Хотя говорил без акцента. Но пахло от него каким-то приятным и явно не советским одеколоном. А ещё у него на пальцах были кольца. Массивные перстни. Она не видела их, но чувствовала. Руки у мужчины, несмотря на апрельскую прохладу, были тёплыми, а кольца казались и вовсе обжигающими. Что он говорил? Ей показалось, или он назвал её по имени? А ещё… «Антоша». Кто здесь?.. Мысли метались в голове девушки, но страх понемногу отступал. — Пощади, пощади, маг! — отчаянно визжала старуха, корчась на земле. «Почему она так громко кричит?» — пронеслось в голове Людмилы. Вдруг Люда услышала, как вокруг них собираются люди. Они кричали и, кажется, хотели оторвать от неё мужчину. — Ночной Дозор! Отойдите от девушки, Тёмный! — О, воины Света подоспели. Не мешайте, дайте закончить, у неё начались преждевременные роды. Пакуйте пока эту старую суку, которая почти спровоцировала выкидыш. — Последнее предупреждение! Отойдите от девушки, прекратить все магические действия! Люда повернула голову и увидела несколько молодых ребят. Один был спортсменом, в костюме сборной СССР и вязаной шапочке, он-то как раз и кричал высоким и визгливым голосом. Рядом с ним было ещё двое — девушка в светлом плаще и мужчина с аккуратной бородой и какой-то профессорской внешностью. Странно, но складывалось впечатление, будто «спортсмен» был главным, хотя «профессор» явно выглядел старше и представительнее. Мужчина, который держал Люду, напрягся, вздохнул и устало проговорил: — Как же с вами, принципиальными максималистами, сложно. — Потом опустил голову и, глядя на живот Люды, добавил: — Антоша, светлый путь усеян зомбированными идиотами. Ещё есть время передумать. Потом произошло что-то странное. Людмиле показалось, словно поднялся ветер. Дышать стало сложно, в груди будто взорвался огненный шар. Виски сдавило, и она закричала. А потом её накрыла тьма.

***

Когда Людмила открыла глаза, то увидела, что находится в больничной палате. Тело болело просто невероятно. Ужас жгучей волной накрыл её, когда, резко заметавшись, она обнаружила свой опавший живот. — Боже, о Боже! Мой ребёнок! Она не кричала. Ей казалось, что её голос должен бы звучать так громко, чтобы посыпались раскрошенные в окнах стёкла, так оглушительно, чтобы из ушей потекла кровь и она оглохла. Не слышала и не видела этого мира. Мира, в котором у неё нет дочери. Её Анечки. А ещё она и сама не понимала, отчего, будучи абсолютной атеисткой, вдруг воззвала к Тому, в кого не верила. — Аня… Но в реальности она едва выдавила пару слов сорванным, сиплым шёпотом. — Успокойтесь. С вашим сыном всё в порядке. Она резко повернула голову и увидела мужчину. Того самого, который подхватил её в парке. Сейчас поверх его длинного тёмного пальто был надет белый халат. Он стоял спиной к ней у окна. — Моим… сыном? Но… как? Я ведь… Ведь всего шесть месяцев… Где, где он? Живой?! Мужчина повернулся, и Люда увидела у него на руках свёрток. — Какие же всё-таки тупые в советской медицине доктора… Чтобы женщина могла родить ребёнка в ваше время, нужно уповать на чудо или магию. — Советская медицина — самая хорошая, — автоматически отрапортовала девушка заученные с самого детства слова, зачарованно глядя на крошечный свёрток в руках мужчины. — Дайте мне его! — Конечно, хорошая. Другой-то всё равно нет. Он медленно подошёл к кровати и осторожно передал ребёнка матери. Руки у Людмилы тряслись. Ей казалось, что бешеный калейдоскоп событий так быстро вертелся вокруг неё, что она была не в силах рассмотреть детали. Но сейчас самое главное она держала в своих руках. Своего сына. Ребёнок был невероятно крошечным. Единственное, что можно было разглядеть на маленьком личике, это глаза, большие и голубые. Ребёнок был лысым, и голова его напоминала по форме лампочку. — Он… такой маленький. Словно ненастоящий, — благоговейно прошептала она. — Такой красивый… — Маленький, потому что недоношенный. Всего один килограмм триста грамм, тридцать пять сантиметров. А насчёт красоты… Ну годков через двадцать пять станет совсем себе ничего парень, а пока — сморщенное, костлявое, скукоженное существо, которое мочится и гадит без остановки. Людмила подняла голову, собираясь возмутиться столь нелестной оценке её самого прекрасного в Союзе мальчика, когда слова замерли у неё на губах. Мужчина смотрел на свёрток в её руках с таким душераздирающе-трепетным выражением на лице, что заподозрить его в том, что он пытался оскорбить её сына, было невозможно. — Кто вы? Наконец-то этот вопрос сформировался в её голове. Странно, что она раньше не спросила. Ей казалось, что этот странный мужчина сделал для неё что-то очень важное. — Моё имя всё равно вам ничего не скажет, тем более что вы забудете его. Хотя ладно. Меня зовут Артур, и я… хм, в некоторой степени ваш… родственник. — Вы? Я вас не помню. По какой линии? — По линии Антона. Голос Артура был наполнен едва сдерживаемым смехом. — Кого? — Люда совсем запуталась. — Вашего сына. Его зовут Антон. Людмила прищурилась. — И кто же это сказал? Я его так не называла, моего мужа тоже я не наблюдаю. О чём вы вообще говорите, товарищ?.. Артур скривился. — Ох, вот только не надо меня так называть, прошу вас, Людмила Владимировна. Кроме того, вы сами так его назвали. Думали, будет дочь — Анна, а родился сын — Антон. — И как мне вас называть? Мы же незнакомы совсем! — сверкнула карими глазами девушка. Мужчина хмыкнул и покачал головой. — Да, тяжёлая наследственность. Теперь понятно, откуда у Антона это упрямство и несговорчивость, — пробормотал он, тяжело вздохнув. — Я понимаю, что вы только разродились, поэтому спишу вашу рассеянность на этот факт. Вы можете называть меня Артуром, поверьте, мы с вами не незнакомцы. Как минимум я спас жизнь вашему ребёнку. У вас начались преждевременные роды, которые из-за срока можно смело называть выкидышем. Но я доставил вас в больницу и убедил этих кретинов в белых халатах принять у вас роды, а не просто удалить выкидыш. Поскольку родовой деятельности не было, вас пришлось стимулировать, а твердолобость местных эскулапов потянула аж на третий уровень воздействия — практически непробиваема. Никто не хотел брать на себя ответственность и колоть вам лекарство. У бедной матери от сказанных слов глаза полезли на лоб. — Но… тогда как? Нужно было связаться с моей матерью, её многие знают, она бы… — Она бы, Людмила Владимировна, аккурат на похороны Антона Сергеевича и подоспела. Люда крепче прижала к себе ребёнка, и тот захныкал. — Я всё устроил. И муки родовые вас тоже минули. Кстати, через пять минут придёт сестра и заберёт Антона в капсулу. — Куда? — глаза Людмилы широко раскрылись. — Я поддерживал его до того момента, как вы придёте в себя, потому что знал: если бы ребёнка рядом не было, у вас случилась бы истерика. Но сейчас его нужно поместить в кювез, где будут нормальные условия для его развития. Он слишком мал, чтобы выжить без этого. — Я впервые слышу подобное. — Конечно, потому что эта вещь появится только через четыре года в Москве. А у вас тут и вовсе не знаю когда. — Тогда откуда она у вас? Постойте, что значит «через четыре года»? Артур присел на кровать и нежно коснулся пальцем маленького лобика ребёнка. Тот открыл свои большие голубые глаза и уставился на незнакомца. — Из личных запасов волшебных вещей, — улыбнулся он. Странное дело, эта улыбка смягчила его резкие черты лица, и оно стало казаться Людмиле почти красивым. Люда перевела взгляд на ребёнка. — У него голубые глазки. Как я и хотела. В папу. — У всех новорожденных они голубые. Потом станут такими, как у вас. Ваш муж и мать уже в пути и скоро придут. Не волнуйтесь, всё у вас будет хорошо. А мне пора уходить. Засыпайте, Людмила Владимировна. Люда почувствовала, как веки отяжелели и глаза начали слипаться. Артур принял у неё младенца и прижал к себе. Очень осторожно он прижался губами к его крошечной головке. Вошла медсестра. Глаза у неё были несколько остекленевшие. — Отнесите в капсулу. И смотрите, не придушите, пока донесёте. Молоденькая девушка автоматически кивнула. Артур осторожно передал ей ребёнка, а потом повернулся и сказал: — До встречи, Городецкие.