Доля закономерных случайностей

Саратов, декабрь 1971 года. Людмила боялась. Что-то было не так с Антошей. Казалось, болезням не будет конца: то желтуха, то обычный насморк, который спустя пару часов превратился в воспаление лёгких, а теперь вот это... Она так хотела этого малыша. Радовалась, когда забеременела, и даже после того, как родила, всё, казалось, было хорошо. Её пугали ужасами роддома и жуткой болью при родах, но её это вообще не коснулось. Палата досталась чудесная, врачи внимательные, а сами роды она почти и не помнила, словно её усыпили. Но боли не было. Поначалу она не придала этому значения. Но уже после выписки, гуляя с Антоном в парке, общаясь с другими мамочками и слушая их жуткие истории, она чувствовала: что-то не так. Странно. Порой она ловила на себе слишком пристальные взгляды — непонятные люди, которые, казалось, окружили её. Вот молодой парень, идущий за нею с авоськой, — уж не его ли она видела пару раз в парке, где гуляла? Она его запомнила, потому что от его вида у неё неприятно бежали мурашки по телу. Или ещё один — менее неприятный, но тоже очень настораживающий. Она видела его в больнице, когда лежала с Антоном, у которого развилась пневмония. А потом в гастрономе. И в трамвае. Порой лица менялись, но было в них что-то... общее и неуловимо, неприятно знакомое. Тогда её единственным желанием было схватить Антона, прижать к себе и бежать. Она стала слишком нервной и подозрительной и плохо спала по ночам. Но сон всё равно ей не грозил: Антоша был очень беспокойным и часто плакал. Мама тоже стала какой-то ещё более странной и настороженной. Люда принялась наблюдать за ней, контролировать каждый её шаг. Она чувствовала опасность, но не знала, откуда та исходит. Иногда напряжение проходило и на неё внезапно накатывало умиротворение. Такое лёгкое и радостное. И парень, который до этого вызывал смутную тревогу, казался милым и улыбчивым. Она смеялась, целовала своего крошку в пухлые щёчки и, напевая, катила коляску к дому, оставив позади смутно знакомого молодого человека. Но однажды ночью она проснулась от странного ощущения. Ей показалось, что она слышала плач Антона, но сейчас в комнате было тихо. Колыбель сына стояла здесь же, хотя Сергей и предлагал выделить Антону отдельную комнату, чтобы тёща тоже имела к нему круглосуточный доступ, ведь сейчас та не позволяла себе среди ночи вламываться к ним в спальню. Серёжа любил сына, но постоянный плач, из-за которого он уже много месяцев не мог нормально выспаться, сделал его раздражённым и хронически уставшим. Однако Люда всё равно не согласилась отделить Антона: тот был ещё слишком мал, и она боялась, что не услышит, если тому станет плохо, а её не окажется рядом. Повернув голову к колыбели, она внимательно посмотрела на неё. Что-то было не так. Встав с постели, она подошла к кроватке. Антона не было. Быстро выскочив из комнаты, она побежала в комнату матери и, резко открыв дверь, замерла от ужаса. Мать стояла в углу комнаты. Над её головой на полке выстроились две иконы, перед которыми сейчас горели свечи. На табурете стоял большой, широкий таз, наполненный водой. На тазу тоже горели три свечи. В руках мама держала Антона, которого с головой опускала в воду. — Крещается раб Божий Антоний во имя Отца, — она опустила ребёнка в воду. — Аминь. И Сына, — снова опустила. — Аминь. И Святаго Духа, — когда мама окунула Антона в воду в третий раз, тот заорал, принявшись отплёвываться. — Аминь. Люда не понимала отчего, но на миг мама показалась ей такой же странной и чужой, как те люди, которые словно окружили её плотным кольцом, — непонятные и пугающие. Люда ощутила, как затапливает её ужас: это не её мать. Это кто-то, похожий на неё, выглядящий, как она, но не являющийся ею. Не она! Вопль сына вырвал её из транса, который словно опустился на неё, когда она вошла в комнату и увидела, что делает эта женщина. Люда быстро вбежала внутрь, оттолкнула её и, схватив мокрого сына, прижала к себе: — Пошла вон! Серёжа! Серёжа, убери её! Она хочет убить нашего сына! Помоги! — закричала она, отскочив в другой конец комнаты. Спящий в спальне Сергей резко проснулся от крика жены и, сонно моргая, ошеломлённо принялся оглядываться по сторонам. Затем подскочил и автоматически, не осознавая ещё свои действия, побежал на зов, в комнату тёщи. Стоя на пороге, он увидел её, замершую у кровати в белом платке, и забившуюся в угол жену, неистово прижимающую к себе орущего Антона. — Люда... Ты чего? Надежда Игоревна, что тут происходит? Зачем вы посреди ночи решили его купать? — Он начал плакать, и я пришла проверить его, а потом... — дрожащим голосом начала Надежда Игоревна. Люда, широко открыв глаза, всматривалась в фигуру, стоящую у кровати. Это её мать. Мать. — С ума можно сойти с вами! — резко сказал Сергей и повернулся к жене. — Тебе что, приснилось что-то? Чего ты весь дом на уши подняла?! А вы, — перевёл он взгляд на тёщу, — решили его водными процедурами успокоить? Что это за свечи? Чем вы тут занимались и зачем притащили ребёнка сюда?! Люда почувствовала, как защипало в глазах от этого окрика. Антон изгибался у неё на руках и орал. — Отлично, теперь нам обеспечен ночной концерт! — буркнул Сергей и выхватил сына из рук жены. Люда молчала, закусив нижнюю губу. Её отчаянно душили слёзы. Сергей стянул с кровати одеяло и завернул в него Антона, принявшись покачивать его и что-то бормоча, но тот лишь пуще раскричался. Внезапно Сергей сдавленно выдохнул. — Антоша... Сына, ты чего? Люда тут же подошла и увидела, что Антон побледнел, губы у него посинели, а ручки и ножки стали судорожно кривиться. Глазки закатились. Она хотела взять его, но мама первая схватила его, и Сергей ошеломлённо, совершенно перестав соображать, передал ей ребёнка. — Надежда Игоревна! Что с ним? Вы же врач! Мама, что? Сергей очень редко называл тёщу «мамой», только в моменты сильных душевных потрясений или всплеска эмоций. — Это ты виновата! Ты что-то шептала над ним! Уйди от него! — закричала Люда, подбегая к матери и пытаясь отобрать сына. — Его нужно крестить, Люда. Господь тогда защитит его, — она гладила Антона, выводя на его лбу невидимый крест. — Всем нечистым духовом запретивый и силою глагола изгнавый легеон, явися и ныне единородным ти Сыном на создание, еже по образу своему сотворил еси. И изми е, насильствованное от сопротивнаго, яко да, помилован и очищен быв, сочинится святому твоему стаду и сохранится храм одушевлён святаго Духа и божественных и пречистых святыней...* — Прекрати! Прекрати шаманить над ним! Ты же врач! Помоги ему, давай вызовем скорую! — закричала Люда. — Это всё твои шепотки, это ты наслала на него болезнь! Паника захлестнула её, она с трудом понимала, что говорит. Сейчас было важно лишь одно: её сын, кажется, умирал, а мать устроила тут свои оккультные пляски. Сергей уже бежал к телефону и вызывал скорую, а Люда наконец выхватила у матери Антона и прижала к себе. Одеяло упало, и она чувствовала его горячую кожу через байковую ткань ночной рубашки. Маленькое тельце горело в её руках, словно его окунули в кипяток. Её затрясло так, что она боялась выронить сына. Что-то не так. Не так. Её сын в опасности, ему хотят причинить вред... — Люда, Людочка, успокойся, дай мне его... — негромко умоляла мама. Люда повернула голову и посмотрела на неё. А может, и не мама. Может, просто женщина, похожая на её мать. — Уйди... Уйди отсюда! Ты не заходишь к нам в спальню по ночам! Не заходишь! И не забираешь моего сына! Это не ты! — закричала Люда. Сергей вернулся в комнату и встал между двумя женщинами. Он растерянно и с испугом смотрел на Люду. — Да что с тобой такое?.. Но та лишь упрямо сжала губы. — Нельзя кричать. Нельзя, ему нужен покой и тишина во время приступа, — хрипло сказала Надежда Игоревна. — Приступа? У него что, эпилепсия? Сергею казалось, что он сходит с ума от происходящего. Он только сейчас заметил, что комната всё ещё освещалась только светом свечей, и сладкий, немного удушливый запах ладана, перемешанного с воском, дурманил голову. Обезумевшая, растрёпанная жена и тёща, закутанная в платок, в белой ночной рубашке, сейчас больше, чем когда-либо, напоминающей саван, — всё это превращало его действительность в бред. Он глубоко вдохнул, потом выдохнул. Затем максимально спокойным голосом сказал, напряжённо глядя в глаза тёщи: — Я вызвал скорую. Они сейчас приедут. Мама, идите встретьте их, пожалуйста. Та вздохнула и, двигаясь словно во сне, вышла. Прямо в сорочке. Они остались втроём. Сергей повернулся к жене. — Люда, это ненормально. Дай мне Антона и, прошу тебя, успокойся, — мягко сказал он, стараясь не сорваться. — Это она виновата, Серёжа. Она. Ты не видишь этого? Голос Люды был надтреснутым и хриплым. Сергей смотрел на неё. В неярком свете свечей на лицо набегали тени, странно и жутко сочетаясь со всклоченными волосами и опухшими от слёз глазами. А Антон, которого до сих пор выламывали судороги, делал эту картину ещё страшнее. У друга Сергея был знакомый. Однажды, как-то за кружкой пива, незадолго до рождения Антона, друг рассказал Сергею ужасную историю про того. У этого знакомого родился ребёнок, после чего его жена сошла с ума. Врачи говорили о каком-то странном диагнозе — «послеродовом психозе». Мол, женщина перестала узнавать родственников и никого не подпускала к ребёнку. А потом ещё и едва не убила, принявшись пичкать ненужными лекарствами, уверенная, что дитя смертельно болеет. Роды у неё прошли очень тяжело, и именно так объяснили её срыв. Сергей был не из тех, кто ведёт за пивом такие разговоры, но эта история отложилась в памяти, и вплоть до выписки он сильно переживал за Люду и Антона. Но доктора сказали, что всё прошло хорошо, даже несмотря на то, что сын родился так рано. И выписывалась Люда, сияя здоровьем и счастьем. Что же с ней сейчас? Он снова посмотрел на жену. — Людочка... Пожалуйста, дай мне его. Я хочу подержать нашего сына... Люда бросила на него затравленный взгляд, но спустя несколько томительных минут, кажется, расслабилась и уже почти протянула Антона ему, как в подъезде послышались шаги, а затем в квартиру вошли врачи скорой помощи. Двое, как обычно. Один — высокий худощавый парень в белом халате, а рядом с ним мужчина примерно лет сорока, тоже в халате. Странно, но молодой, кажется, был врачом, главным, в то время как более взрослый, видимо, фельдшером. — Здравствуйте, — немного высоковатым голосом сказал доктор и успокаивающе улыбнулся. — Что у вас произошло? Сергей не успел ответить, потому что почти протянувшая ребёнка Люда вдруг побледнела и прижала Антона к себе. — Это вы! Опять вы!!! — закричала она, с явным ужасом глядя на улыбающегося доктора. Лицо врача приняло удивлённое выражение, а потом он сочувственно посмотрел на Сергея. — Мы знакомы, гражданочка? Пожалуйста, позвольте мне осмотреть ребёнка. — Нет! Вы не подойдёте к нему! Уйдите! Оставьте нас! Доктор поджал губы и посмотрел на Сергея. Потом перебросился взглядами с коллегой. — У вашей жены психоз. Боюсь, мы вынуждены принять меры. Как в кошмарном сне, Сергей наблюдал, как они подошли к Люде, забившейся в угол и всё ещё прижимающей к себе Антона, который выглядел так, словно уже умер, и, кажется, что-то вкололи ей. Она расслабилась, и врачи забрали из её рук ребёнка. А потом молодой доктор посмотрел на него сочувствующе и тихо сказал: — Вы очень утомлены. Вам тоже требуется отдых. И глаза Сергея закрылись.

***

Странный младенец, поставивший на уши оба саратовских Дозора, всё продолжал засыпать их новыми сюрпризами. Верханов со всё возрастающим удивлением наблюдал за происходящими событиями. Примерно через неделю после выписки ребёнка из роддома Гесер прислал к Романову своего оперативника, мага первого уровня, представившегося Семёном Колобовым. Видимо, младенец и правда очень заинтересовал Пресветлого, раз тот не пожалел в охрану мага, по Силе превосходящего самого главу Саратовского Ночного Дозора. Но приезжий быстро адаптировался и снискал симпатию: в нём не было столичного пижонства, скорее уж какая-то странная провинциальность, впрочем нисколько не вводящая в заблуждение самого Николая. Но Семён и правда был очень приятным человеком: балагурил, но не перебарщивал с шутками, улыбался, но не зубоскалил. Он ни разу не попытался подчеркнуть своё положение фактически самого сильного Иного в саратовском Дозоре и сдружился с Верхановым, с которым они по очереди дежурили, наблюдая за семьёй Городецких. Разумеется, Дневной Дозор для равновесия тоже раскошелился двумя соглядатаями, однако не столь сильными — оба мага были третьего уровня и местные. Николая столь явный перекос удивил, но, очевидно, у Рамзана не было никаких приказов «свыше» в отношении мальца. Или же они о них пока ничего не знали. Николай сначала про себя недоумевал необходимости такой интенсивной слежки, однако со временем, когда с ребёнком и его семьёй стали происходить различные странности, понял, насколько важен был подобный надзор. В первые недели всё было хорошо. Однако потом Николай стал замечать на себе пристальный взгляд Людмилы Городецкой. Как он ни старался смешаться с толпой, она безошибочно находила его взглядом и с подозрением изучала. Она — обычный человек, даже не потенциальная Иная, как её мать, а потому никаким образом не могла чувствовать его. Он несколько раз в режиме договорённости с Тёмными легко воздействовал на неё, стремясь снять лишнее напряжение, но, так или иначе, всё повторялось. То же касалось Семёна и Вадика с Ренатом — охраны от Тёмных. А затем странности стали сыпаться, как из рога изобилия, и в связи с этим главы Дозоров и наблюдатели собрались в одном из неприметных ресторанов, сняв его под банкет. В просторном зале поставили максимальную «заглушку» и Сферы Невнимания и Спокойствия. Единственное, в чём безоговорочно поддерживали друг друга Авсанов с Романовым, — им как можно дольше требовалось скрывать младенца от Инквизиции. Николай подозревал, что это явный приказ Гесера, насчёт Тёмных он не был уверен, хотя знал, что и глава Дневного Дозора Саратова «серых» терпеть не мог. Ясное дело, если бы просочился хоть какой-то слух, Инквизиция немедленно прибрала бы ребёнка к рукам и начала расследование. А значит, какие бы планы ни строили на его счёт главы Дозоров, реализоваться им не удастся. Они заняли стол в форме шестиугольника, вокруг которого стояли красные вертящиеся кресла. Вдоль стены на чёрном фоне блестело золотое панно, в рисунке которого переплелись то ли человеческие лица, то ли собачьи морды, которые явно боролись между собой. Верханов усмехнулся: интересная фантазия посетила декоратора. В целом же ресторан имел типовое оформление: белый гофрированный потолок и строгие геометрические формы, от которых у Николая кусок в горле застревал порою, а потому по ресторанам он старался не ходить. Ему с ностальгией вспомнились трактиры начала века — московский «Славянский базар» и петербургская «Бродячая собака». Роскошь и уют — две категории, которые, казалось, навсегда покинули Россию с приходом советского режима, превратив в убогие однотипные «красные уголки» с бюстом Ленина даже самые неказённые места. Еды на столе не было, только напитки — вода и чай, впрочем, они явно собрались не для пиршества. Рамзан был напряжён и недоволен. Он кусал губы и хмурился, периодически косясь на Семёна, который, кажется, практически не обращал на него внимание. Александр Михайлович рассеянно крутил в руках свой стакан. Николаю хорошо был знаком этот жест: Романов откровенно нервничал. — Итак, полагаю, стоит начать и не тратить время зря, — сказал глава Ночного Дозора. Когда никто не возразил, он продолжил: — Рамзан, судя по отчётам Семёна, ребёнок довольно часто болеет... — Я разрешил уже три магических исцеления. Не моя вина, что этот неинициированный сопляк поглощает магию, как старый алан — вино! — бросил глава Дневного Дозора. — В том-то и дело, — внезапно сказал Семён, и Тёмный одарил его неприязненным, возмущённым взглядом. — Ребёнок постоянно болеет, а мы его исцеляем. Такое впечатление, что его тело словно... зависит от Силы, получаемой таким образом. — Если так, больше его исцелять магически нельзя. Его подпитывает Светлая сила, что даёт явный перекос в вашу сторону, Сандро. И если в будущем малец всё же дотянет до двенадцати лет и будет инициирован, у Тьмы не останется шансов, ибо подсознательно он выберет Свет. Так не пойдёт. — При этом, — добавил Николай, — его мать очень странно реагирует. Словно стала различать нас. По крайней мере, сколько бы воздействий я ни применял и сколько бы ни стирал воспоминания, она всё равно узнаёт меня. И, думаю, не только меня, — он быстро взглянул на Тёмных, которые согласно закивали, и на Семёна. — Да, это так. И она очень негативно настроена — взволнована и напугана. Романов молча слушал. Ему прежде доводилось встречать людей, чувствительных к магии, которые тем не менее никакой Иной сущности не имели. Но вот чтобы так реагировать... — Хорошо, больше никаких воздействий. Посмотрим, что будет дальше. В конце концов, у него не меланома какая-нибудь. Давайте просто понаблюдаем. Корректировать сознание матери тоже прекращаем, очевидно, для её разума это фатально, — спокойно сказал Александр Михайлович. Авсанов скривился, но спорить и язвить не стал. Романов внимательно посмотрел на него, в который раз отметив странное поведение своего оппонента. Он резко поставил на стол стакан и подался вперёд. — И всё же, а расскажи-ка мне, Рамзан, отчего ты так легко отказался от «инкубатора», который странным образом растаял после того, как из него извлекли мальчишку? Тёмный моргнул от неожиданности, но это оказалось единственной более-менее искренней реакцией. Его лицо тут же приняло скучающее выражение. — Мне он не сдался, твой инкубатор. Тут вон с этим саби** проблем не оберёшься, ещё его дивного артефакта не хватало, — пробурчал он. «Врёт», — кристально ясно осознал Романов. Зная Авсанова уже не один десяток лет, он точно научился распознавать это. Рамзан бы никогда не отказался даже от такого «проблемного» чуда. А значит, если Романова курирует собственное высокое начальство, вполне вероятно, Авсанов получил указания от своего — некоего Завулона. Тёмный, словно почувствовав ход его мыслей и непроизнесённое имя, прищурился и шумно прихлебнул чай из высокого стакана, стоящего в узорчатом подстаканнике. — Да что ты говоришь, — протянул Романов. — В городе появляется Высший Тёмный маг, спасает беременную женщину, и та рожает ребёнка, которого некто помещает в странную вещь и питает магией. Тёмной, разумеется. Ребёнок оказывается потенциальным Иным и усваивает её лучше, чем материнское молоко. А когда его «дивная утроба» растворяется в Сумраке, маленький Антон начинает захиревать. Я пока нигде не ошибся? Над столом повисла тишина. Сидящие молча переваривали озвученные факты. Первым пришёл в себя Семён. — Александр Михайлович, думаете, что младенец стал зависим от магии и болезнями провоцирует подпитку? — Хочу сказать, что, кажется, Тёмный, который его спас, каким-то образом с ним связан, но, пока Антон не инициирован, ему всё равно, какая магия, лишь бы она его питала. — То есть он что, собирается загнуться, если мы его не будем подпитывать? — резко спросил Рамзан. В его тоне Сандро различил, хоть и весьма искусно спрятанные, нотки страха. «Да. Определённо без высокого начальства не обошлось», — подумал он и тут же вспомнил о Гесере. У того явно были на счёт ребёнка какие-то свои планы, и, если с тем что-то случится, Гесер вряд ли обрадуется. — Думаю, всё же стоит понаблюдать. Собрание свернули, и каждый из участников ушёл, варясь в собственных невесёлых мыслях. Рамзан, вернувшись в кабинет, максимально закрылся и связался с Завулоном. Малец был очень важен для Всетемнейшего, и тот даже ради него установил с Рамзаном ментальную связь. Новость, что отпрыск Городецких, оказывается, едва ли не какая-то из разновидностей энергетического вампира, того не обрадовала, но он поддержал Романова и приказал глаз не спускать с дитя.

***

Время шло, и наступила зима. Близился Новый Год, горожане в условиях дефицита пытались запастись на праздник хоть какими-то продуктами, чтобы разнообразить новогодний стол. Главная головная боль саратовских дозорных — дивный мальчик Антон Городецкий — на время, очевидно, решил сделать паузу и рос и развивался практически как обычный советский ребёнок. Продолжал дрейфовать от одной хвори до другой, но ничего особо серьёзного не было. Верханов с Семёном были уверены, что подобное затишье предвещало им немалые неприятности. Так и вышло. Николай с Ренатом — Тёмным магом от Дневного Дозора — как раз находились на своём «дежурстве» и курировали район проживания семьи Городецких. Сначала сработала защита, а потом в голове Николая возник голос Романова: «Коля, кажется, бабка едва не инициировала Антона. Быстро иди к ним, из квартиры поступил вызов скорой помощи». «Понял, Александр Михайлович». Через семь минут они уже были у подъезда, перехватив медиков из кареты скорой помощи, которых пришлось заморочить. У подъезда стояла бабушка Антона — Надежда Игоревна. В ночной рубашке, едва прикрытой шерстяной шалью, и в белом платке, покрывающем голову. Она была очень бледна и измучена. И испугана. — Я знала, что вы придёте, — сказала она, пронзительно глядя на Николая. — Я просто хотела крестить его, чтобы Господь мог защитить его. Я... Люда... — она судорожно сглотнула, глаза наполнились слезами. — Почему вы не оставите нас в покое? От вас только зло. Моя дочь теперь ненавидит меня и, кажется, сошла с ума, а Антоша... Они не стали больше слушать её и быстро поднялись в квартиру. Из комнаты явно тянуло магией. Сумрак бурлил. Глянув на обстановку, Николай понял, что произошло: бабушка решила покрестить внука, а поскольку была довольно сильной потенциальной Иной, едва не инициировалась сама и чуть не инициировала Антона. Если бы не защита, которую они выставили, сейчас бы у них на руках оказалось бы два новоначальных Светлых и колоссальный скандал от Тёмных. Ренат, нахмурившись, осмотрел комнату и, очевидно, пришёл к тем же выводам. — Здравствуйте, — сказал Николай, просканировав Людмилу Городецкую. У той явно случился срыв, её аура пестрела яркими цветами паники, страха, подозрительности и неприязни. — Что у вас произошло? Городецкая, которая протягивала сына мужу, всмотревшись в него, тут же прижала сына к себе. — Это вы! Опять вы!!! — закричала она, с явным ужасом глядя на него. Конечно, она узнала их. Николай как можно мягче посмотрел на Городецкую, потом на отца ребёнка. Нужно было хоть как-то её отвлечь и перетащить на свою сторону Сергея. — Мы знакомы, гражданочка? Пожалуйста, позвольте мне осмотреть ребёнка. — Нет! Вы не подойдёте к нему! Уйдите! Оставьте нас! Очевидно, это бесполезно. Он бросил Сферу Невнимания и повернулся к Ренату. — Её нужно изолировать от ребёнка, а Антона подпитать Силой. Незавершённая инициация уже почти убила его. Нужно поспешить. Тот нахмурился. — Рамзан мне голову оторвёт. Он запретил питать его. Как и, помнится, твой начальник. — Если мы сейчас не сделаем этого, будем петь по нему отходную. Тебе нужен мёртвый младенец? — с нажимом сказал Николай. — Его нельзя питать Светлой Силой после того, что тут натворила его бабка! Я не позволю. Николай вздохнул. Влить в мальчика сейчас только Тёмную тоже было опасно, опять же из-за действий бабушки: как отреагирует сейчас Антон на Тьму — неизвестно. — Ладно. Давай действовать вместе, — сказал Верханов. Наверняка он ещё пожалеет об этом, но иного выбора он не видел. Ренат удивлённо посмотрел на него. Он, очевидно, был татарином. Круглолицый, с раскосыми глазами и смуглой кожей. Сейчас, правда, от предложения Николая черты лица Тёмного словно заострились — скулы проступили сильнее, тёмные брови нахмурились. — Думаешь, этот компромисс лучше? А если он... — В него и так попеременно вливали обе стороны с самого его рождения. Вряд ли сейчас станет ещё хуже. Вернее, хуже как раз таки будет, если не поспешим. Ну же, Ренат! Тот поджал губы, посмотрел на бесчувственного ребёнка, которого прижимала к себе Людмила, и резко кивнул. — Ладно. Калган эшкэ кар явар***, — пробормотал он. — Надеюсь, Рамзан меня потом за это не прикончит. Они сняли Сферу, и Николай обратился к Сергею. — У вашей жены психоз. Боюсь, мы вынуждены принять меры. Они вошли в Сумрак и подошли к Людмиле. Затем резко вышли из Сумрака. Николай бросил в неё Морфий, и, пока она в течение нескольких секунд расслаблялась и засыпала, Ренат мягко взял у неё Антона, а Николай подхватил её и уложил на кровать. Он смотрел на её бледное заплаканное лицо и чувствовал, как сжимается всё внутри от жалости. Бедная, ни в чём не повинная женщина, попавшая между молотом и наковальней, втянутая в Иной мир и мятущаяся в нём. А ведь она просто хотела защитить своего ребёнка, как все нормальные матери. Он повернулся к замершему посреди комнаты Сергею Городецкому, смотревшему на него затуманенным, потерянным взглядом. — Вы очень утомлены. Вам тоже требуется отдых. Морфей сработал, и Городецкий присоединился к спящей жене. Николай быстро подошёл к Ренату, держащему на руках Антона. — В Сумрак нельзя. Давай так. Ренат вытянул руки вперёд, держа ребёнка, а Николай опустил ладони на его маленький гладкий живот. Ему было жутко от того, что они творили, но среди лихорадочно мятущихся мыслей была одна, главная: Антон должен жить. Неизвестно, чему они сейчас положили начало, но в одном Николай был уверен: ребёнок выживет. Он питал его своей Силой, каждой клеткой ощущая колючую и жгучую Тёмную Силу Рената. И Антон — словно сосуд, в котором они смешивали жидкости разной плотности: они не вредили друг другу, и, явно ощущая Тьму, Николай не мог сказать, будто чувствует сильный дискомфорт. Он смотрел на Антона, чьи щёки розовели, а маленькое тельце принимало нормальную температуру вместо пугающего холода. Вдруг Верханов словно со стороны увидел происходящее. Больше всего их действия сейчас напоминали прерванное Людмилой Городецкой крещение. Антон вздохнул, а потом открыл глаза и посмотрел на них. Его глаза сменили цвет, превратившись из голубых в тёмно-карие.