***
Дом Алдерсонов подобен хрустальному дворцу — такой же безжизненный и опасно хрупкий, готовый рассыпаться вдребезги при малейшем неосторожном движении. У каждого из них свой стеклянный короб и все друг у друга на виду, но старательно отводят глаза и игнорируют то, что должно быть семьей. Мать орет на отца, отец поглощен Эллиотом, Дарлин катается на самокате перед домом, мать выкуривает очередную пачку сигарет, Эллиот давит на кнопки джойстика Денди, отец проходит мимо, даже не заглядывая в комнату дочери. Она уверена, что эту привычную закономерность ничего не сможет нарушить. Первой трещиной, побежавшей по поверхности холодного стекла становится гнев. Не истошный крик матери, а густой, насыщенный горечью гнев отца. Дарлин поднимает глаза от книги и кожей чувствует, как паутина бежит по стенам их дома, как он трещит и надламывается, дрожит, готовый рухнуть. Из угла, где стоит ее кровать видна лишь полоска бледно-голубой стены коридора, но очень хорошо слышен звук разбитого окна, стук двери и торопливые шаги отца. Босыми ногами по жесткому ворсу. Порыв осеннего ветра по лицу и осколки по нежной коже ног. — Уйди отсюда, сейчас же! Пальцы матери больно сжимают запястье и оттаскивают девочку от окна, но слишком поздно: лицо сжавшегося в страхе непутевого брата, которого отец рывком поднял с земли, навсегда запечатлелось в ее памяти.***
Болезненная тишина наполняет пустоту в их доме теперь, когда отца похоронили на местном кладбище. Они трое по-прежнему не замечают друг друга. Мать выкуривает сигарету и орет, Эллиота нет. Дарлин слышит, как он плачет, но знает, что его нет. Закрыт на все замки и засовы. Мать проходит мимо, даже не заглядывая в комнату дочери, и стучит по двери. Кулаком. Настойчиво и долго дергает ручку, пока жалкая фурнитура потерто золотого цвета не сдается — позволяет ей добраться до сына. Она называет его ничтожеством и проклинает отца. Девочка слышит, как брат падает на пол: мать сдергивает его со стула и тычет тлеющей сигаретой в сторону стола. Эллиот что-то паял, а перепад напряжения выбил пробки и сжег терпение матери. Девять минут до того, как Эллиот остается один. Еще сорок три до того, как Дарлин опускается на пол в его комнате и осторожно касается колена мальчика. Чувствует, как он вздрагивает. Видит, как нервно, неловко кулаками утирает зареванные глаза. Он сидит под тем самым окном, в той самой комнате, в окружении своих страхов и демонов. Тревога, сочившаяся из каждой щели в их доме, кажется, полностью заполняет эту крохотную коробку на втором этаже. — Пойдем. Она не помнит, когда последний раз брала его за руку вот так вот, обеими ладонями, потому что никогда раньше так не делала. Дарлин тянет, а он измотано, покорно следует за ней и продолжает размазывать слезы по лицу. Замок на ее двери лучше, крепче: к ней никогда не ломились, ее двери словно никто и не видел. Даже демоны Эллиота.***
Они часто спят в одной кровати. Она укрывает его от злобы матери, он дает ей почувствовать себя нужной. Замок на ее двери уже не такой крепкий. Опять орет. Называет Эллиота богомерзким выродком, а Дарлин достается оплеуха, от которой щека горит так сильно, что хочется содрать кожу. Мать замахивается попавшейся под руку джинсовой курткой, а они вдвоем забиваются в угол. Дарлин лишь несколько раз чувствует как металлические пуговицы ударяют ее по руке — все остальное приходится на спину старшего брата. — Ублюдочные дети. Вы же брат и сестра! Убегают. Сбегают из хрустального дворца. Иногда они прячутся в темных залах кинотеатра. Как, например, сейчас, пробравшись мимо контроллера. В дальнем углу, на последних рядах. Дарлин стаскивает брата на пол, когда в зал заходит охранник. Одной рукой закрывает Эллиоту рот, а палец второй прикладывает к губам, дает знак молчать. Ладонью чувствует улыбку на его губах и не может сдержать ответной. И вот она уже смеется в голос и вновь тянет его за собой, выскальзывает в дверь с зеленой табличкой «Выход». Они никогда не попадаются в руки охранникам. Останавливаются в нескольких кварталах от кинотеатра. Дарлин протягивает Эллиоту его первую сигарету, натягивает ему на голову капюшон толстовки и разворачивает лицом к витрине, уставленной виниловыми пластинками. Утыкается носом в родное плечо и смотрит на его отражение из-за спины, закусывает губу и силой воли сдерживает жгущие глаза слезы. «Мы же брат и сестра».***
Она бросает в рюкзак несколько футболок, кольца и обязательно сигареты. Эллиот стоит в коридоре, прижимается лбом к дверному косяку и исподлобья ловит каждое ее движение, слышит каждое несказанное слово. — Ты мой единственный друг. — Мы. Не. Друзья, - она грубит. - Твой друг — та соседская девчонка. Дарлин прикрывает глаза. Старается в зародыше уничтожить поднимающую голову ревность, но та жгутом из белокурых волос обвивается вокруг ее шеи. От одного имени тошно — Анджела. Анджела. Анджела… Хочет кричать, орать, вытащить из себя это гнилое чувство. Надевает очки в пол-лица: прячет себя за затемненными стеклами, прячется от хмурого взгляда брата. Анджела. Может она само провидение? Ангел, которого небо решило ниспослать ее непутевому братцу. Ее любимому.непутевому.братцу. Может, наконец, что-то в его жизни изменится к лучшему? — Дарлин, прошу… Она вздрагивает и отшатывается в сторону. Он почти касается ее руки, но пальцы хватают воздух. Хорошо. Очки помогают держать лицо и защищать душу. Теперь она ни за что их не снимет, нет. Потому что она боится, что если попадется, сделает только хуже. Ему. — Отвали, слышишь? Я в этом доме больше ни на минуту не останусь. Боится, что повторится та ночь, несколько месяцев назад. Или другая, немногим раньше, когда они едва не... Когда ей показалось, что он забыл, кто она. Забыл, кто они друг другу.***
Забыл. Опять. Морфин по столу и на затемненных стеклах очков в виде сердец. Липкая поверхность кожаного дивана и прокуренное дыхание рот в рот. Она укрывает его от злобы мира. Он дает ей почувствовать себя нужной.