Прощение

Я до смерти тебя не выну из-под ребра. Я до смерти тебя из памяти не сотру. Я просила за тело власти и серебра. Что ж ты дал мне любовь, какую не сжечь костру? Падальщица.       - Я прощу тебе все, кроме измены, - шептали его губы, живым пламенем скользя по коже.       Она и сама не знала, как это произошло. Божественные братья постарались. И без Афродиты не обошлось. Да и мать, наверняка, руку приложила. Так и не смогла простить зятя.       Никто не верил, что Персефона любит мужа, что каждая минута радости от встречи с солнцем омрачена разлукой с ним.       Никто не верил, что по ночам она тоскует о жарких объятиях темного владыки мира мертвых.       Никто не знал, что стоит закрыть глаза, и она чувствует тепло его губ, запах волос и кожи. И тоска сжимает сердце. И прекрасная богиня Весны считает мгновения до той минуты, когда разверзнется плоть земли, и появится черный, как сам Эреб, конь, несущий такого же черного всадника. С боков животного будут срываться клочья седой пены, молчаливо свидетельствуя, как неумолимо его гнали. Жеребец встанет на дыбы, всхрапнет и грузно грохнет копытами о землю. И та содрогнется, возвестив миру, что Владыка покинул свои пределы.       Всадник молча протянет ей руку. Его бледное лицо не дрогнет - невместно Владыке показывать свои чувства. И только в черных, как бездна, глазах увидит она все, о чем так долго молило и мечтало сердце - глухую тоску разлуки и шалую радость встречи, огненную, как Флегетон, страсть, и… любовь. Ту, которую не выпросишь у богов. Которая, словно в насмешку над бессмертными, дарована Ананкой Изменчивой тем, чья жизнь - мгновение. Любовь, ради которой они крушат горы и поворачивают вспять реки, проходят сквозь огонь и побеждают чудовищ, покорить которых не могут боги. Любовь, ради которой они идут в царство Владыки и возвращаются живыми, за которую по преданию Непредсказуемая Ананка может даровать бессмертие богов. Ради которой они сгорают, как мотыльки, и верят, что она – вечна.       Никто не видит эту любовь в черных глазах Владыки. Никто не знает о ней. Только она.       За спиной привычно заголосит мать. Ей принадлежит большая часть года, но Деметра все не угомонится. Персефона благодарила судьбу и мужа, хитростью уговорившего ее съесть несколько зерен граната с древа Подземного мира. Они позволяли ей вернуться. Пусть всего на несколько месяцев. Да, хоть на день! А мать все стенает. И ведь не скажешь, что не любит дочь. Любит. Даже слишком. Так же сильно, как ненавидит ее мужа. Оттого и не верит в ее счастье.       Никто не верит. Вот и состряпали этот заговор. Думали против него, а оказалось…      Ананка Непреклонная уже не раз доказывала, что не стоит вмешиваться в то, что решено, и вставать меж теми, кого она соединила. Но ведь олимпийским богам Ананка не указ! Им, всесильным, бессмертным, лучше знать, кто, кого и как любить должен! Кому, как не им, экспертам по изменам - провалиться им в Тартар навечно - решать, кто и как должен быть счастлив!       Персефона не может любить мужа, с таким, как Владыка, можно быть только несчастной. Наверняка, Деметра особенно настаивала на этом. Быть может, рассказала пару-тройку красочных историй о том, какой бледной выходит дочь из Подземного мира. Приврала для пущего эффекта – а как же без этого? Олимпийские боги врут, что дышат. Врут себе, врут другим и искренне верят в свою божественную правоту. Только он никогда не врал ей. Он – высший судья, ему не к лицу ложь. Он заплатил за право говорить правду, кому пожелает и когда пожелает. Кровью заплатил. Болью заплатил. Смертью заплатил. И своей, и чужой. И говорит. Олимпики скрежещут зубами, ненавидят, но молчат. Ибо есть право. К счастью для поднебесных, Бог мертвых редко покидает свое царство.       Женщина вздохнула. Мать придумала сказку о ее страданиях под землей, и остальные тут же вызвались помочь. Не ради нее – Персефона не тешила себя иллюзиями. От скуки. И чтобы в кои-то веки отыграться на Темном. А утонувшая в собственном эгоизме Плодоносная даже не поняла этого.       И завертелось.       И понеслось.       Это была ее последняя ночь на земле. Мать уговорила пойти на пир богов. Не хотелось, но отказать не смогла. Здесь-то и поднесли ей роковую чашу. Зелье дала Афродита. Только от ее снадобий тело горит огнем, а голова туманится. Словно в забытье проваливаешься. И уже не понять, где сон, а где явь. Да и силы ее зелья отнимают. Хочешь оттолкнуть, а не можешь. Тело твое, но не твое. Оно лишь одного хочет – чтобы огонь унялся. А как и кем – все одно.       Кого они избрали, чтоб погасил огонь в ее теле, она не запомнила. Все утонуло в розовом дурмане, от которого горела кровь и, корчась в муках, надсадно стенал разум. Молил очнуться, стряхнуть оковы, вырваться из объятий незнакомца… Но сил не было. Только рабская покорность сладкой отравой ползла по венам, заставляя отзываться на ласки чужака. А перед глазами стояло другое лицо. Бледное, с гривой седых волос, с черными, cловно Тартар, глазами. А руки помнили другое тело – большое, сильное с бледной прохладной кожей, что сливалось с ее на черных шелковых простынях, неуловимо пахнущих асфоделями…       Очнулась она на своем ложе в доме матери, и безжалостная Мнемозина поспешила воскресить проклятые воспоминания. Хотела зарыдать, но слезы не пришли.       Сегодня был тот самый день. С последним лучом солнца разверзнется земля и дыханием пламени ринется навстречу черный конь, несущий Владыку… Вот только как она придет в его объятия, зная, что тело осквернено похотью другого? Как посмотрит в черную бездну глаз?       Он поймет. В тот самый миг, как увидит ее.       Ах, мама, что же ты наделала?!! Что ты сотворила со своей любимой дочерью?!! Зачем сломала мою жизнь?!!       Нет ответов. Молчат стены, где она когда-то была счастлива, укрытая от всего мира заботливым крылом. Но птенцы не могут вечно сидеть в гнезде. Они вырастают и уходят в собственный полет. Такова жизнь – тебе ли не знать, мама? Зачем же ты подрезала мне крылья? Зачем захотела посадить в клетку? Мне душно здесь. Отпусти меня, мама. Отпусти к нему. Лишь с ним я парю в небесах. Он – мое дыхание, моя кровь, моя жизнь. Я люблю его. Как ты не можешь этого понять, мама? Почему не хочешь?       Молчат стены.       Пошла искупаться к лесному озеру. Солнечный свет вдруг стал слишком ярким, невыносимо жег сухие от невыплаканных слез глаза.       Нимфы, увидев ее, захихикали, многозначительно подмигивая. Знают. Все знают, что этой ночью жена Владыки Аида изменила мужу.       И он узнает.       Закрыла глаза, набрала побольше воздуха в грудь, нырнула. Вода холодная, родниковая, ударила, словно серпом.       Омой меня, вода. Смой грязь чужих прикосновений… Смой пятно с души… Очисти меня…       Не очистит. Предательство можно только искупить. Но какую цену запросит Владыка у неверной жены? И запросит ли?       Вышла из воды. Облачилась в новый хитон, расчесала и заплела волосы, украсив голову венком.       Мать ждала у порога. Виновато улыбалась, стараясь поймать взгляд.       - Зачем? – удалось выдавать мертвыми губами. – Зачем, мама?       - Я хочу, чтобы ты была счастлива. Хоть немного.       - Я была счастлива. Так счастлива, что ты и представить не можешь.       - Не смей так говорить!!! – вспыхнуло гневное пламя застарелой ненависти. - Разве можно быть счастливой с этим… этим мертвецом?!!       - Я была.       - Кора, доченька, это неправда. Я люблю тебя, дитя мое. Я желаю тебе счастья. А он подло украл тебя у меня! Он насильно держит тебя в своем проклятом царстве, куда не проникают лучи солнца, где нет радости…       Сколько времени минуло, а каждый год все та же скорбная песнь.       - Не обманывай себя, мама. Да, он украл меня. Но никто насильно меня не держит. Я иду к нему по своей воле, потому что люблю его, слышишь? Я ЛЮБЛЮ ЕГО! И то, что вы отказываетесь это признать – ничего не меняет! Сегодня он придет, и я уйду с ним. Он - моя судьба, моя жизнь, мама! И никто не давал вам права решать за меня! Это право есть только у него, моего мужа. И у меня.       - Не говори так.       - А как еще тебе сказать, мама, чтобы ты, наконец, услышала?!! Да, как ты посмела?!! Как вы посмели отдать мое тело на потеху какому-то олимпийскому развратнику?!! Словно жалкую рабыню…       - Он был красив и, наверняка, нежен. Не чета этому мертвяку!       - Тебе-то откуда знать, мама, о том, каким нежным он может быть? И он – не мертв. Он - Владыка мертвых. А даже если и так: он – мой муж! А вы вынудили меня предать его! Ненависть в ее глазах сменяется безумием, и я понимаю, что бесполезно. Чтобы я не сказала – она не услышит. И не поверит.       - Я люблю тебя, дочь. И желаю тебе счастья.       - Только вместо этого, ты разрушила мою жизнь, мама, - устало выдыхаю я. - Прости, я ухожу.       - Куда ты?       - В лес. Буду ждать там. Там легче дышится.       Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. От этого проклятого места, где разбилась моя жизнь.       День тянулся бесконечно, но, в конце концов, колесница Гелиоса устремилась на запад. Небо потемнело, выступили первые звезды. Она сидела на камне у входа в расщелину, где он обычно забирал ее.       «Уже скоро», - Персефона поднесла к лицу цветок нарцисса и вдохнула тонкий аромат.       Весь день она провела в тяжких размышлениях о том, что скажет мужу. Самым простым и легким было ничего не говорить, но… Она никогда не умела лгать. Не получалось. К тому же, если о ее измене знают даже глупые нимфы в глухом лесу у подножия Олимпа, то скоро узнает и он. Да что там! Только ленивый и глупый не воспользуется ее проступком, чтобы уколоть побольнее ненавистного Аида.       А если сказать, то как? Где найти те самые главные и правильные слова, чтобы понял, чтобы простил?       Звезды сияли все ярче. Нюкта вступала в свои права, укутывая землю черным покрывалом. А он все не появлялся.       Когда на востоке заалел край, возвещая о приближении сияющей колесницы Гелиоса, Персефона поднялась. На обнаженных плечах блестели капли росы. Прикоснувшись губами к нарциссу, положила цветок на камень и скользнула прочь.       - Здравствуй, отец.       Застать Громовержца в одиночестве и трезвым удавалось нечасто, но Ананка-судьба нынче благоволила к ней.       «Лучше бы ты следила за мной прошлой ночью, о Всевидящая. И сейчас я была бы в объятиях мужа».       - Персефона? – Зевс поднялся с ложа, кустистые брови грозно сошлись над яркой лазурью глаз. – Что ты здесь делаешь? Разве ты не должна быть с Аидом? – Верховный нахмурился еще сильнее. – Или опять твоя безумная мамаша не отпускает тебя? Клянусь Стиксом, на этот раз она зашла слишком далеко, и я…       - Он не пришёл за мной.       Воцарилась тишина.       - Что? – наконец, выдавил Громовержец.       - Он не пришёл за мной, - мертво повторила Персефона, глядя сухими блестящими глазами на отца.       - Поче…       - Ты знаешь почему. Сплетни на Олимпе разносятся быстрее, чем разят твои молнии, не так ли?       Зевс молча кивнул. Уж он-то точно знал. Единственное, что ему было непонятно – реакция брата. Ну, изменила жена. И что? Подумаешь, эка невидаль. Женщины, что смертные, что богини, настолько же глупы и неверны, насколько красивы – таков закон жизни. И переживать по этому поводу – терять попусту время. Нужно пользоваться их красотой, пока она не отцвела, а после забывать о них. Впрочем, он понимал гнев брата. Сам не раз переживал подобное. Как-никак, а измена жены – унижение для мужа. И неважно, кто он – бог или человек. Все едино. В любви и в браке все равны.       Зевс не любил никого из своих детей, в том числе и Персефону. Но все же она была его дочерью. И не самой плохой. А потому будет уместно проявить немного сочувствия, благо время и место позволяют.       - Не переживай, - громыхнул Верховный. – Гнев Аида пройдет, и все станет, как прежде. А пока возвращайся в дом матери. То-то счастье этой сумасшедшей привалило…       - Он не простит, - перебила Персефона. – Он предупреждал, что не простит измены. А я изменила. Пусть и невольно. И я не вернусь в дом моей матери. Больше никогда я не войду в тот дом!       Снова тишина. Наконец, Зевс плеснул в чашу нектар и одним глотком осушил ее до дна, исподлобья гладя на дочь. Где-то внутри зашевелилось глухое раздражение. Он был плохим отцом и знал это. Зато был хорошим богом. А дети… А что дети? Живут же. И вполне себе даже ничего. Кто-то лучше устроился, кто-то хуже, но все справляются как-то. Вот и эта справится. Губы подует, поплачет день-другой. Эка невидаль – муж бросил. Тьфу! Ему бы ее проблемы.       - Так чего ты хочешь, дочь?       - Сделай меня смертной.       - ЧТО?!! – золотая чаша со звоном покатилась по мраморному полу. – Ты с ума сошла? Твоя безумная мамаша чуть весь мир не угробила, когда я отдал тебя Аиду. А он все-таки один из трех Верховных, Владыка царства. Ты представляешь, что она натворит, когда узнает, что я ее единственную, обожаемую смертной сделал?       - Ничего не будет. Клянусь Стиксом. С матерью я поговорю сама.       Гранитными плитами упали ее слова. Тяжелыми. Мертвыми. И он поверил.       - Хорошо, - мрачно кивнул Громовержец. – Но ты понимаешь, на что идешь? Жизнь смертных коротка, тяжела, полна опасностей и боли. Чтобы жить им приходится много работать, их женщины бесправны. Сможешь ли ты жить такой жизнью после того, как была богиней? Подумай еще раз. Подумай хорошенько, Персефона, ибо пути назад не будет.       - Богини так же бесправны, как и смертные. Я убедилась в этом на собственном опыте. Я все обдумала, отец. У меня была целая ночь на раздумья. Мое решение принято. Исполни мое желание, и можешь забыть о моем существовании. Я не побеспокою тебя.       - Хорошо, дочь моя. Сейчас ты уснешь, а проснешься у подножия Олимпа уже смертной. Рядом с тобой будет твоя мать. После того, как исполнишь клятву – делай, что хочешь, но ко мне больше не взывай – я не отвечу.       - Как скажешь, отец. Спасибо.       Зевс лишь молча кивнул.       - Кора, солнышко мое… Доченька моя любимая… Единственная… Господи, что же ты наделала?       Причитания матери доносились, словно сквозь слой ваты. Тело было слабым и непривычно тяжелым. Человеческим.       «Отец сдержал слово. Спасибо, Громовержец».       Тишина. Не ответил. И больше никогда не ответит. Кто она такая, чтобы ей отвечал Зевс? Одна из тысяч смертных. Одна из тысяч песчинок, что кружат в бесконечном танце времени. Не богиня. Одна из.       Открывать глаза не хотелось, но… она клялась Стиксом.       - Да как он посмел?!! – горе в голосе матери сменилось яростью. - О, Зевс, ты пожалеешь!!! Клянусь…       - Не клянись! - Персефона открыла глаза и села. – Не давай клятв, которые не сможешь сдержать.       - Кора, доченька, - прошептала Деметра, умоляюще протягивая к ней руки. – Что же ты наделала? Как ты могла? Как ты могла так поступить со мной?       Персефона отстранилась.       - А как могла ты? И не зови меня дочерью. Твоей дочерью была Кора, богиня Весны, жена Владыки подземного царства Аида. Ты предала ее, опоила зельем и отдала в руки чужого. Она умерла. А я смертная. Обычная смертная женщина.       - Кора…       - Богини Коры больше нет. Мое имя Персефона. Смирись с этим и возвращайся на Олимп. Земля и боги ждут тебя, богиня Деметра. Здесь и сейчас наши пути расходятся навсегда. Не проси Зевса вернуть меня. Он не сможет, ибо я не хочу. Я выбрала свою судьбу и буду следовать ей. Забудь обо мне. Забудьте все обо мне.       - Доченька, я не смогу без тебя!!!       - Сможешь. Смогла же отдать мое тело против моей воли в лапы незнакомца. Такова оказалась твоя истинная любовь ко мне - пепел ей цена. И не вздумай снова устроить спектакль! Каждый раз, насылая ливни и град, жару и стужу, помни - я там, внизу, среди страдающих и умирающих, страдаю и умираю вместе с ними. Если в тебе когда-либо жила хоть капля истиной любви ко мне – ты ничего не сделаешь.       - Дочка…       - Дай слово, богиня!       - Персефона…       - Поклянись Стиксом! Вспомни о том, кто ты, Плодоносная! Вспомни о своем долге и поклянись!       - Я клянусь… Клянусь Стиксом, что не наврежу земле! Все будет, как прежде, обещаю тебе!       - Хорошо.       Персефона поднялась, стряхивая пыль с простого хитона из выбеленного льна, набросила на голову покрывало, пряча лицо и волосы.       - Дочка…       - Иди своей дорогой, богиня, и дай мне идти своей. Прощай. Тридцать лет спустя…       Вытрясла последнюю горсть зерна из мешка и бросила в горшок с кипящей похлебкой.       «Нектар и амброзия в одном флаконе. Особенно, когда воистину голоден».       Промешав варево, села за стол и принялась разбирать травы. В распахнутое окошко ворвался ветер…       Минуло тридцать лет с того дня, как она очнулась смертной у подножия Олимпа. Ровно тридцать лет она не видела ни матери, ни отца. Да и другие небожители, похоже, забыли о ее существовании. Персефону это не печалило. К чему смертной внимание богов? От них одни неприятности.       Первый год был самым тяжелым. В поселок идти не решилась, но и далеко от людей жить не получится – это она поняла сразу. Тут Ананка вновь улыбнулась ей. Возле одной из многочисленных пещер нашла полуразвалившуюся хижину. Дорог рядом не было, только лес да ручьи с холодной и чистой водой. Постепенно обжилась. Собирала и сушила травы, готовила настои и мази лечебные (благо, что в растениях разбиралась, да и с Асклепием, будучи богиней, не упускала случая побеседовать), потом продавала на местном рынке. Вскоре слава пошла, за помощью обращаться стали. Так и наладилась жизнь.       Труднее было нежелательного внимания избегать. Когда в поселок шла - прятала лицо и тело под покрывалами, а к пещерам, которые, как гласила людская молва, ведут прямиком в Подземное царство, смертные без особой нужды не совались.       Дни летели. В медных локонах зазмеились белые пряди, в уголках глаз и губ прорезались морщинки… Время неумолимо отсчитывало секунды короткой смертной жизни. Но она не жалела. И только по ночам на одиноком ложе вспоминала бледное лицо с черными, как Тартар, глазами, прохладу седых прядей, водопадом стекавших на кожу…       - Муж мой, - страстно шептала в ночи. – Люблю тебя… Люблю.       Но не слышит Владыка мертвых. Недосуг ему. Ах, Нюкта, всезнающая, всевидящая Ночь, донеси зов любви смертной женщины темному богу!       Молчит Ночь.       Молчит и утекает за горизонт, уступая путь яркой колеснице Гелиоса. Открывает Персефона измученные бессонницей глаза навстречу новому дню и новой ночи, в которых не будет его. Корчится от боли душа. Такова расплата за предательство. Некого винить.       Сняла горшок с огня, поставила стыть. Привычно закуталась в грубое льняное покрывало, скрывавшее до самых кончиков простых плетеных сандалий, взяла корзинку с травами и направилась в поселок. Глядишь, помощь кому нужна, да и зерна прикупить пора.       Говорят, лучшая смерть – неожиданная. Чтобы не почувствовать боли.       С неожиданной ей повезло, но вот с быстрой не получилось. Едва она вышла на площадь, где бойко шла торговля, как позади раздался грохот. Обернуться не успела. Что-то с силой ударило в спину, швырнув на землю, круша кости. Хотела пошевелиться и не смогла, хотела вдохнуть и не получилось. А потом пришла боль. Вгрызлась, потекла по разодранным мышцам. В глазах потемнело. Хотелось выть и кричать, но с сухих испачканных кровью и песком губ сорвался лишь невнятный хрип. Жарило солнце, рядом раздавались чьи-то голоса. Они что-то кричали, но она не разобрала. Ей было все равно. Для нее существовала только боль. Бесконечная и беспредельная. Должно быть такую боль испытывают те, кто отбывает свое искупление на Полях Мучений в вечном мраке Эреба. А затем пришел он.       - Танатос, - хрипло выдохнули губы и улыбнулись, увидев, как взметнулся черный меч.       В Эреб ее отнес сам Чернокрылый.       Кербер при виде бывшей госпожи умильно замахал хвостом-змеей… Пронеслась черная лента Ахерона с качающейся на волнах лодкой…       Жадно впитывала глазами знакомые пейзажи.       Черные воды Стикса, Леты и Коцита… Поля мучений… Непроглядный мрак Тартара… Стигийские болота… И огненная лента Флегетона, опоясывающая мрачные чертоги Владыки мертвых.       Танат опустил ее у подножия лестницы и исчез.       «Сейчас я увижу его… Сейчас!» - пело сердце, когда с улыбкой шагнула на черные камни.       Золотой трон Владыки. Бросила взгляд на пустующее место справа, и словно камень с души свалился. Богиня Весны исчезла. Он был свободен, а, значит, мог взять другую жену. Мало ли на Олимпе прекрасных богинь. Есть и такие, что дорого заплатят за честь разделить с ним мрак Эреба. Но не взял.       «Не изменился», - улыбнулась, лаская взглядом лицо мужа.       Впрочем, что для бога тридцать лет? Мгновение.       - Здравствуй, Владыка, - под темными сводами заметалась эхо. – Я пришла, чтобы услышать свой приговор.       Минос и Радамант переглянулись и, как по команде, взглянули на Темного, но тот смотрел на женщину у подножия. На ждущую суда.       Она не изменилась. Такая же прекрасная, как и тридцать лет назад. Его жена, изменившая ему и заплатившая за измену.       Узнав о предательстве, он пришел в ярость. Боль душила, ядовитой змеей выедала сердце. Он не пошел за ней. Насильно мил не будешь, а унижаться Верховному не к лицу. Не ему, Владыке Подземного царства, валяться в ногах и терпеть насмешки.       А потом явился Гермес. Бедный ногокрыл, тяжкий труд – нести дурные вести. Венценосный братец не любит пачкаться. Трисмегист рассказал, что Персефона ушла к смертным. Богини Весны больше не существовало, он, Аид, был свободен. Вот только то, что держало его, было сильнее пустых слов. Смертная или богиня – его сердце все равно билось только для нее. Ради Персефоны. Ради изменницы. И взглянув в мертвые глаза Владыки, Гермес поведал еще кое-что. О зелье Афродиты, подлитом в чашу на пиру, и о том, как Весна покинула предавшую ее мать. И то, как кричала, что любит его. Его - темного, проклятого, отверженного…       Но сделанного не воротишь.       Тридцать лет он охранял ее жилище от незваных гостей. Порой издалека видел смутный силуэт, закутанный в покрывала… Но смертная чаша неминуема. И вот она здесь, ждет суда. Его суда. Минос и Радамант судить не будут, да и кто им позволит. Нет, эту судьбу решать ему. Вот только приговор уже вынесен. Закон древний, неумолимый, родившийся вместе с царством. Закон выше Владыки. «Праведники отправляются в Элизиум!» - гласит он. Она - праведница. Он должен отправить ее в Элизиум, должен исполнить Закон.       Элизиум прекрасен. Там светит солнце, и цветут цветы. Туда нет ходу чудовищам, населяющим его земли. И ему туда ходу нет. Ей там понравится. И все, что нужно – это сказать слово.       Что же ты молчишь, Владыка? Нет сил приговорить себя к одиночеству? Но жребий брошен. Это не Олимп. Это Эреб. Закон мертвых непреложен. Верши суд, Владыка!       - Элизиум, - шепчут протестующие губы.       - Элизиум… Элизиум… - несется эхо под сводами зала.       Она опускает взгляд и молчит, словно задумавшись, а затем ресницы снова вспархивают над яркой изумрудной зеленью, неподвластной времени.       - Но для того, чтобы попасть в Элизиум, нужно испить из Леты, разве не так, Владыка?       Да, чтобы попасть в Элизиум, нужно отринуть земное. Лета дарит забвение. Дарит всем, кроме богов.       - Я отказываюсь, Владыка! – И время замирает. Тишина становится осязаемой, звенит натянутой струной. – Я хочу помнить тебя.       Мгновение – и ты рядом. Как долго я этого ждал. Как неумолимо краток будет этот миг.       - Прости, - шепчут твои губы. Я помню их сладость и вкус гранатового сока. – Я предала тебя. Я виновата.       - Ты расплатилась, - невольно вырывается ответ. - Гермес рассказал.       - Прости меня, Владыка.       - Я - не Владыка. Я – твой муж.       - Ты взял богиню. Ее больше нет.       - Я взял женщину, а кто она – богиня или смертная – мне все равно. Я прощаю.       И снова его губы на моих губах. И, рассыпавшись в прах, уносятся ветром в небытие тридцать лет разлуки. Кто бы мог подумать, что у Владыки мертвых такие сладкие губы. Тридцать лет я мечтала об этом. Тридцать лет ждала, чтобы вновь коснуться тебя, любимый.       Но поцелуй закончился, и в черной бездне я увидела отражение той боли, что терзала меня все эти годы. И той, что мне еще предстояло узнать.       - Закон един для всех, Сефо, - Голос не мужа, не любовника. Глас судьи. - Ты стала смертной. Твое место в Элизиуме. Я не могу этого изменить.       - Но…       - Другого пути нет. Ты должна испить из Леты и отправиться в Элизиум. Не плачь, не нужно. Твоя боль закончится с первым глотком. Ты забудешь обо мне и будешь счастлива и спокойна. А моя боль останется со мной, потому что я буду помнить о тебе всегда. И тосковать, как тосковал долгие годы, пока не встретил тебя.       Он прав. Мой суровый муж всегда прав - закон есть закон. Особенно здесь, в царстве мертвых. Кто я такая, чтобы рушить его мир?       Коснулась губами надменных губ и, отвернувшись, шагнула к реке. Эти несколько шагов были самой большой жертвой, самой большой болью. Холодные волны коснулись ног. Шагнула вперед, отдаваясь их немой ласке.       Шаг.       Еще шаг.       Когда вода дошла до пояса, опустила руки и зачерпнула горсть, чувствуя спиной его взгляд. Только не обернуться. Если обернусь, то не выполню должного, не смогу отказаться. И это станет началом конца.       Вот она какая, настоящая любовь. Не ласки в ночи, не жар поцелуев, не цветы на подушке по утру… Настоящая любовь – это жертва. Жертва во имя любимого, во имя его счастья, его покоя. Только такая любовь достойна быть вечной. Неужто один глоток унесет ее в небытие?       Быть может. Не мне судить. Мне надлежит исполнить должное. И я исполню. Моя любовь достойна тебя, Владыка. Не сомневайся.       Закрыв глаза, я поднесла ладони к губам и выпила все до последней капли.       «Я люблю тебя».       Я открыла глаза. Ничего не изменилось. Черные воды Леты мерно плескались у пояса…       И вдруг сердце замерло, а затем забилось испуганной птахой.       Я помнила.       Помнила его. Нас.       Я выпила воду Леты и все равно помнила.       Обернувшись, я встретилась с черным, как Тартар, взглядом и улыбнулась.       - Я люблю тебя, Владыка. Даже Лета не в силах это изменить.       Мы достойно отпраздновали мое возвращение. Раскинувшись в томной неге на черных простынях, пахнущих асфоделями (как же я скучала по их призрачному аромату!), я лениво перебирала пальцами седые пряди и улыбалась.       - Чему ты смеешься?       В черной бездне остывало пламя, которому мог позавидовать Флегетон.       - Это от счастья. Простого человеческого счастья.       - Ты снова богиня, забыла?       - Нет. Хотя и не понимаю, как это случилось.       - Атропос сказала, что твоя нить изменилась. Она не смогла ее перерезать, - Аид хмыкнул. - Оправдывалась, как напакостившая девчонка.       - Еще бы! Ты же накинулся на нее, словно стая Эриний. Чуть не убил бедняжку. Интересно, кто же так постарался? Отец?       - Нет, ему такое не под силу. А вот Ананке запросто.       - Ананка-судьба? Но почему?       - Ей задавать вопросы бессмысленно - все равно не ответит.       - А ты как думаешь?       - Я? Я думаю, что это подарок.       - Подарок? Мне?       - Ананка любит подкидывать сюрпризы. Особенно тем, кто их не ждет.       - Но почему?       - Кто знает? За стойкость. За искупление. Или за любовь, достойную богов. Ананка не отвечает на вопросы. Она просто ткет свою нить.       Персефона опустила голову на грудь мужа. Никогда она не забудет, как стремительно шагнул в воды Леты Владыка царства мертвых. Как, подхватив на руки, кружил ее, прижимая к груди, взбаламутив черные волны. Как целовал губы, а в непроглядном, как Тартар, мраке сияла любовь, неподвластная времени и забвению, достойная богов.       Придет время, и она поднимется на поверхность. Но не пойдет в дом матери, а останется подле входа в свой единственный навеки дом. И когда колесница Гелиоса скроется за горизонтом, он придет к ней. И ночь запылает от жара их страсти. И звезды будут петь об их любви, а аэды слагать легенды. И так каждую ночь, пока не придет время вернуться. И плевать, что об этом думают боги и люди. Сама Ананка Непредсказуемая вручила им этот дар. А тем, кому не дано, пусть завидуют молча. Конец. 1 ноября 2015 года.