Это не любовь!

— Выброси! Выброси её сейчас же! Я вообще не понимаю, откуда она здесь оказалась! — кричал Кёхей, пытаясь вырвать из рук Сунако картонный прямоугольник. — Зачем? По-моему, отличная фотография. Тут Сияющее создание совсем не сияет. Пожалуй, это один из лучших кадров, — она стрельнула в его сторону глазами и гаденько хихикнула. Кёхей покраснел от злости и удвоил попытки отобрать у неё снимок. Сунако ловко уворачивалась и продолжала тасовать, как карты, фотографии, чтобы найти ещё какое-нибудь унизительное свидетельство прошлых неудач. Для кого-то просмотр старых семейных фотоархивов — увлекательное действо, вечер приятных воспоминаний. Для них с Сунако всякий раз, стоило кому-нибудь достать старые фотографии, день превращался в арену боевых действий. Потому что ни он, ни она не могли удержаться от ехидных комментариев, и одна ссора плавно перетекала в другую, а домашние обходили комнату, где велись бои не на живот, а на смерть, стороной. Потому что уже привыкли и знали, что лучше дать этим двоим выяснить отношения самим, чем вмешаться и попасть под горячую руку. — Если ты мне её не отдашь, то я, то я… — Кёхей запнулся, придумывая подходящую угрозу, а Сунако сощурилась. — Что? Что ты мне сделаешь? Ну замечательное же фото, не находишь? И она снова сунула ему под нос злополучный снимок, с которого смотрело злое, перекошенное лицо Кёхея. Щека распухла, глаз заплыл, и кожа вокруг него пышно цвела всеми оттенками фиолетового — последствия пчелиного укуса. Ранмару тогда едва успел сфотографировать Кёхея, прежде чем тот набросился на него с кулаками. Удивительно ещё, что фотоаппарат не разбил. Кёхей насупился, отвернулся от фотографии и буркнул: — Я пока не знаю, что я сделаю, но ты в любом случае пожалеешь. Усекла? Она лишь фыркнула в ответ и вытащила новую фотографию. Кёхей заметил, как вытянулось её лицо, а потому, не дожидаясь, пока Сунако спрячет фотографию подальше, подскочил и отобрал снимок. — Ха! — только и выдал он. На фотографии была Сунако собственной персоной. В чёрном платье с огромным вырезом на спине. Она стояла, широко расставив ноги, отчего разрез на платье разошёлся и обнажил правую ногу до самого бедра, красная от смущения и тянула руки к камере. Фотографировала наверняка Ной. Кёхей улыбнулся, вспомнив, чем закончилась очередная попытка сделать из Сунако нормальную красивую девушку. А, когда воспоминания шагнули несколько дальше, поморщился, потому что живот закололо, а язык снова ощутил вкус того супчика, что он сготовил, пока она лежала с больной ногой. Сунако отняла у него фотографию, быстро сунула её в конец стопки, а он даже не стал возражать. Пусть её. Если подумать, с того момента, как Сунако переехала в особняк произошло столько всего, что и не упомнишь. Зато были фотографии — дюжина здоровенных альбомов, которыми при желании и убить можно, видео и множество разных мелких сувениров, которые лежали в большой коробке в подвале. У них было так много совместных воспоминаний, что иногда Кёхей удивлялся, когда они только успели. Сунако перевернула ещё несколько фотографий и замерла. Она не ухмылялась, не комментировала снимок, просто внимательно на него смотрела и, кажется, даже осторожно коснулась его большим пальцем. — Ну что там у тебя? Дай глянуть, не томи! — он вертелся вокруг неё, пытаясь подсмотреть ей через плечо, а Сунако, казалось, не замечала его суеты. Потом она молча протянула ему фотографию. Кёхей с любопытством уставился на неё и тоже замолчал. Он тоже вспомнил. Это была старая-старая фотография. Тогда они жили все вместе под одной крышей, и казалось, что так будет всегда. В тот летний день они все вместе ходили смотреть на фейерверки, а, когда вернулись, Юки предложил им сфотографироваться. Девушки в красивых ярких юката (даже Сунако), сияющие, на этот раз в буквальном смысле, потому что от радости, парни, и особняк Накахара на заднем плане. Мгновение безоблачного счастья, мимолётное, быстротечное, а потому снимок, на котором оно запечатлено, особенно ценен. Это была старая-старая фотография. Такенага стоял рядом с Ной и осторожно положил ей руки на плечи, а она сидела, совершенно очумевшая от такого невинного прикосновения. Юки и Мачико, сидящие в обнимку и с улыбками до ушей. Ранмару с Тамао, чинно стоящие рядом. Кёхея, наблюдавшего за их отношениями, всегда забавляло поведение Ранмару, который сначала подшучивал над невестой, а потом стал смущаться и теряться в её присутствии точь-в-точь как впервые влюблённый мальчишка. И они с Сунако, сидящие по разным концам крыльца, но, Кёхей помнил точно, это не мешало им бросать друг на друга полные негодования взгляды: они участвовали во всех конкурсах, которые только были на фестивале, но так и не смогли установить победителя. Кажется, они продолжили соревноваться и после того, как пришли домой. Но, кто победил, Кёхей забыл. Это была старая-старая фотография. События давно минувших дней, которые не вернуть. За те годы, которые прошли с того момента, когда она была сделана, произошло многое. Но почему-то и Сунако, и Кёхей, стоит им увидеть снимок, испытывают лёгкую грусть по тому, что ушло безвозвратно. — Хм, а ведь я тогда тебя сделала, Сияющее создание, — хихикнула Сунако. Она так и не отучилась называть его этим прозвищем, а Кёхей привык и перестал возмущаться, как делал это раньше. Её слова возымели эффект взорвавшейся под их ногами петарды. Кёхей даже подскочил на месте от негодования: нет, ну какая наглость. Ведь сама же ничего не помнит, зачем врёт? — Что? Ты — меня? Да это я тогда победил, идиотки кусок. Слышишь? Я! Потому что я… — взвился Кёхей. — Что ты? Что ты? — подхватила Сунако. Она, как и он, упёрла руки в бока и чуть наклонила корпус вперёд. Оба стояли друг напротив друга, и взгляды их метали молнии. Грозила разразиться очередная потасовка, как в старые добрые времена. — Я никогда не проигрываю! — высокопарно заявил он. — Да я сделаю тебя в два счёта. В чём хочешь. — Ни фига! Спорим, я тебя уделаю. На что ставишь? — А на желание. — Идёт! — Мам, пап, может, перестанете шуметь? Такеру разбудите. Обычно угроза разбудить Такеру всегда действовала: спорщики тут же успокаивались, делали умильные лица и на перегонки неслись на второй этаж, где долго ворковали над колыбелью внука. Но когда дело касалось старой фотографии, пытаться их унять было бесполезно. — Ничего, потом успокоим. Сейчас есть дела поважнее. Каору, разбей! — скомандовал Кёхей, даже не посмотрев на стоящую в дверях девушку. Он знал, что сейчас она закатит глаза, взъерошит длинные чёрные волосы (его жест) и медленно направится к ним. Спорщики сцепились руками и пританцовывали на месте от нетерпения. — Может, хватит уже? — ворчала Каору. — Вам скоро пятьдесят, а вы всё никак не угомонитесь. Нет, когда-нибудь я просто возьму и выброшу эти фотографии. Что в них такого, что вы каждый раз в детство впадаете. — Каору, не спорь с родителями! Быстро разбей! — вмешалась Сунако. Она бросила на дочь свой коронный пробирающий до костей взгляд, и девушка поёжилась. Каору обречённо вздохнула и с демонстративной неохотой разбила рукопожатие спорщиков. Те с явным облегчением отскочили друг от друга и рассмеялись: — Отлично! В чём будем соревноваться? Кёхей окинул комнату взглядом. — А давай… Каору не стала оставаться, чтобы дослушать и досмотреть, чем закончится дело. Она вышла из гостиной и направилась в детскую. На губах её блуждала улыбка. Она очень любила своих родителей, а они очень любили её, но иногда ей казалось, что друг друга они любят чуточку больше. И их постоянные споры — самое яркое тому доказательство. Раньше они хором убеждали и себя и других, что это не любовь и никогда не будет иметь с ней ничего общего. Но Каору-то лучше других знала правду. Даже лучше родителей. Ну да, с любовью это не имело ничего общего. Когда-то.