Смирись и расслабься

– Закрой глаза… – А как же «Что тебя бесит на этот раз?» – ехидно осведомляется Псих, забираясь на кушетку. – Глаза закрыл, ясно? – огрызается Хованская, принимая невозмутимый вид, и закидывает ногу на ногу, когда он, фыркая, подчиняется. – Так-то лучше. Она роется по карманам юбки, выуживая клочок бумаги, щёлкает пару раз схваченной со стола ручкой, пытаясь сосредоточиться, и получает в ответ раздражённое бормотание пациента. Это вызывает ухмылку, и она невольно нажимает на стержень снова, выдвигая его. Псих хмурится, сжимая в кулаки сложенные на груди руки, и тяжело вздыхает, откровенно недовольный сложившейся ситуацией. Док – человек, подходящий к своей работе халтурно и несерьёзно, если позволил Хованской такое. То есть, Псих думал так и до этого, но теперь у него есть неопровержимые доказательства: ни один психотерапевт не допустит, чтобы его подопечный проводил сеанс для другого. Ни один, кроме Дока, конечно. У него ведь столько «важных дел». Аж трясёт. – Итак, начнём, – прочистив горло, поворачивается Хованская к нему, смиренно держащему закрытыми глаза, в кресле. – Сделай глубокий вдох и выдохни. – Это шутка? – бросает коротко Псих, морща недовольно нос. – Я тебе что, неуравновешенный агрессор? – Агрессор? Да ты льстишь себе, из тебя какой волк из линейки максимум, – вскидывает бровь, словно он может её видеть, она, продолжая: – А вот неуравновешенный – про тебя. Хотя, тут больше психованный или бешеный подходит. Бешеный пёс… – Чего?! Ну ты… – Вот я и говорю, вдох-выдох, – затыкает его Хованская. – Успокойся, неудержимый. Он тянет носом воздух так шумно, словно не помнит, как дышать. Как же его раздражает эта личность. И нигде нет от неё покоя: ни на работе, ни в кабинете Дока – словно она преследует его, чтобы окончательно вывести из себя. То ли думает, проблем у него в жизни недостаточно, то ли просто нравится издеваться. Напряжение исчезает, и дыхание, на удивление, выравнивается. Это не отменяет факта, что он чувствует себя неуютно, но неприятное ощущение в области плеч спадает. Все мысли улетучиваются, вытесненные обильным количеством кислорода. Если бы проблемы решались простой концентрацией на дыхании… Он ловит себя на мысли, что Хованская молчит, явно не намериваясь начинать беседу. – Так и будешь отмалчиваться? – спрашивает он, стараясь сказать это как можно язвительней, и чувствует, как на лицо в тот же момент падает чья-то тень, не осмеливаясь посмотреть, но ему приказывают, кажется, со скрытым раздражением: – Открой глаза, – и он правда их открывает. И нервно сглатывает, позволяя участиться сердцебиению, когда видит над собой её недовольное выражение и чувствует упирающееся в бортик рядом колено. – Ты что делаешь? – выговаривает он, только бы не показать волнения, потому что это то, что нужно ему в последнюю очередь – выдать себя Хованской с головой. Главное, чтобы она ничего не поняла и не заподозрила, а иначе заставит его признаться. Хотя в чём признаваться ей, если он даже себе не может? Бред и ещё раз бред. Полнейший. Не стоило приходить и вестись на её уловки. Не стоило слушать Дока. Не стоило… да мало ли чего не стоило делать! Он с силой впивается пальцами в рубашку, отвернув лицо и утыкаясь взглядом в одну точку. Если бы он умел сжигать вещи взглядом, Док остался бы без Фрейда. Если бы он умел сжигать взглядом вещи, весь мир остался бы без Фрейда… – Эй! – обращает Хованская на себя внимание, а когда Псих вздрагивает, косясь на неё, вертит у виска пальцем, прожигая его серьёзным взглядом. – Я не собираюсь анализировать тебя. Делать мне больше нечего. Сдался ты мне, Псих! Он зажмуривается, глубоко дыша, и морщит нос, вжимая голову в плечи. Словно дитя малое, честное слово, хочется дать игрушку и потрепать по щеке. Интересно, чего ты хочешь? А впрочем, какое ей дело, разве что можно на этом поиграть. – Лучше бы сидел дома, – недовольно скалится он. – Одной проблемой меньше. – Это ещё какой? – хмыкает Хованская. – Тобой! – резко вскидывает голову Псих, сталкиваясь с ней взглядом, и тут же раздражённо его опускает, принимая сидячее положение. – Всё, достала! Убери ногу, я ухожу. Псих почти поднимается, но встречает препятствие на пути. Она не даёт ему это сделать, нависая, и если он пойдёт напролом, навалится на него, вцепится и уложит обратно. У него достаточно мозгов, чтобы это понять. Только то, почему она это затеяла, он не может. Хованская заправляет ручку за ухо, придвигаясь ещё ближе, и пихает его в грудь, заставляя откинуться на кушетке. Дыхание перехватывает, когда он замечает пляшущие в её глазах и пышущие огнём искры. Хочется закричать, но кто его послушает? – Кто сказал, что сеанс окончен? – возвышаясь над ним, спрашивает она. – Я не разрешала тебе вставать. И хочется возразить, что не нужно ему никакое разрешение, что вообще – ничего не мешает взять и её спихнуть. Разве что только моральные принципы, напоминающие о себе совсем некстати. Они оба знают, что на Хованскую у него рука не поднимется. И та, довольно вжимая его в кушетку, ухмыляется. Псих даже не удивлён: знает, чего от неё ожидать. Но его трясёт, по немного другой – ладно, совсем иной – причине. И виновата Хованская. Как всегда. Можно было даже не спрашивать. Он чувствует себя загнанным в угол кроликом, которого медленно обвивает, душа, змея, пытается увеличить между ними какое-то расстояние, но ничего у него, разумеется, не выходит. Куда там Хованской понять – да попросту догадаться, у него ведь на лбу написано! – она только забавляется, садясь ему на колени и заставляя вспыхнуть. – Расслабься ты уже наконец, – словно в положении, в котором они находятся, нет ничего такого, закатывает глаза она. Псих прожигает её взглядом, смотрит тяжело и напряжённо, словно пропуская все её слова мимо ушей. – Ну чего? Или это для тебя слишком сложно? – Слезь, – повторяет он каким-то не своим голосом. – Или что? – устало стонет она, потому что ничего он с ней не сделает, только на угрозы горазд, наобещает и ничего. Во всяком случае, пока ничего не сделал. Но сколько она уже это слышала, правда, не стоит даже и сомневаться, что всё это – пустой звук, а сам Псих – полностью безобиден. И поэтому, когда её хватают за плечи, а чужое лицо закрывает остальной обзор, Хованская успевает лишь удивиться и вскинуть брови. И пару секунд, пока он её целует, ей даже в голову не приходит, что сейчас происходит. Зрачки, расширившись, вздрагивают, а когда появляется замечательная идея оттолкнуть его и спросить, какого он вытворяет, её неожиданно саму отстраняют крепкой хваткой. Мысли не поспевают за Хованской: она лежит, тяжело дыша, на кушетке, и краем уха слышит, как хлопает дверь, а шаги удаляются. Всё стихает, и напоминанием о произошедшем служит лишь сбившееся дыхание да красное лицо. Стрелки на часах тикают слишком громко, а может, так кажется с этой позиции, шум дороги доносится до ушей – противный! – а голова грозится зайтись паром, откинув крышку. Хм, а полежи она на этой кушетке столько, как он, бесило бы всё её? Хованская рывком поднимается, и ручка падает на пол из-за её уха, возвращая в реальность. Пытаясь быть спокойной, она встаёт на ноги и бредёт, вылетая из кабинета, и плевать она хотела на трясущиеся колени. Даже если это – все его угрозы, это явно не тот уровень, на который их набралось. Чёрт, да даже рядом не стояло! Она ни в коем разе не говорит, что на кушетке лежать должна была не одна и что только этим бы всё не кончилось… Чёрт! Она это ему припомнит. Хованская пытается найти его спину взглядом и, когда у неё получается, тут же срывается с места. Удрать вздумал? Не выйдет! Она пихает его, застывшего отдышаться, и вцепляется в рубашку, разворачивая к себе. – Хочешь самоанализ? – выпаливает она, когда Псих уже было дёргается в сторону, пытаясь улизнуть. – Ты – идиот! И пускай самоанализ подразумевает личное мнение, плевать ей! Идиот он и есть идиот, псих – он и есть псих. Она только что сэкономила его время, её бы поблагодарить. Хованская смотрит упрямо, непривыкшая избегать разговоров. – Ну давай! – злится она почти с задором. – Что, от любви до ненависти? А когда он высвобождается из её рук и застывает перед ней – удивительно! – не пытаясь скрыться, серьёзно смеряет его сосредоточенное лицо взглядом. – Я просил! – выкрикивает он, порываясь вперёд, но тут же себя останавливая. – И решил, что лучший способ заставить меня… – приподнимая брови, начинает Хованская. – Нет, я… – готовый сказать хоть правду, сглатывает Псих, когда замечает её расползающуюся улыбку. Чёрт-чёрт-чёрт! И о чём он думал? Сказать ей правду? Да ни в жисть! Она бросает свой взгляд на часы и легко хлопает его по плечу. – Сеанс окончен, – ухмыляется Хованская. – Поговорим на следующем. И, пока он озадаченно на неё пялится и люди не полезли из других кабинетов, бегло проводит ладонью, ловя дикий взгляд зелёных глаз, по его щеке. Пусть стоит и осмысливает это, вселенную или тайну мироздания. Время приёма подошло к концу, Хованская не его лечащий врач, и её это не тревожит. Главное, красиво уйти до того, как за ней погонятся, а остальное – мелочи. Они знают – Хованская не вырвется.