Тук-тук-тук

В дождливые дни Роман особенно ненавидит самого себя. Что-то в шуме дождя заставляет его вспоминать и о том, кто он есть, и кем он станет, если не будет держать себя в руках. Что-то в звуке падающих на землю капель напоминает ему, что семейного уюта ему никогда не дождаться. Близкие люди ушли из его жизни навсегда. Ему приходится учиться быть одному по-настоящему. Раньше одиночества не было — и он понимает это, вспоминая Шелли, Питера и Оливию, которую он всё еще ненавидит. Начать новую жизнь Роману Годфри не удается. Ведь, как известно, куда бы мы ни переезжали, мы берем с собой себя. И багажом единственного наследника империи Годфри и хозяина Белой Башни становятся не только новая мебель и новая одежда, заполняющая шкафы, но и тоска. Горькая, тянущая, она заставляет хлестать виски и курить, сжимая сигарету в пальцах. Роману Годфри хочется крови, но он сдерживает себя, как может, зная, что уродство, таящееся внутри, нельзя выпускать — жажда ослепит его и уничтожит всё, что в нём еще осталось. Роман Годфри ненавидит себя и свою мерзкую сущность, которую он слишком хорошо знает и понимает. И, выбираясь в Институт, он чувствует, что окружающие тоже догадываются, кто он теперь — и сторонятся его. Взгляд одной из сотрудниц до сих пор жег ему спину между лопаток — испуганный, недоумевающий. А ведь он всего лишь попросил бифштекс с кровью. Дождь хлещет в стекла, стучится назойливым путником. Виски обжигает горло. Роман смотрит сквозь стакан на обстановку в гостиной. «Особняк Годфри» и «уют» — несовместимые вещи, и раньше ему казалось, что в любом доме будет комфортнее и теплее, чем в его родовом гнезде, где даже стены имели уши. Теперь он знает, что уют — не вопрос места. Уют — нечто большее, чем просто новый дом. За окном мелькает чья-то фигура. Так быстро, что даже острое зрение Романа не помогает разглядеть, кто забрался к нему во двор незваным гостем. Капли стучат в окно. Стук в окошко раздается, призрак ночи к нам скребется… Детский стишок, невзначай и некстати всплывший в памяти, заставляет Годфри вздрогнуть. Он знает, что единственный, кого он должен бояться — всегда рядом с ним. Стоит лишь откинуть ткань и посмотреть в зеркало. В дверь кто-то звонит. Роман не хочет открывать, но звонок продолжает заливаться. Кто-то за дверью — призрак? Призрак? — очень упрям. — Твою мать, — цедит сквозь зубы Годфри и залпом опрокидывает в себя виски. Кристина Вендалл стоит на его пороге. Дождь льет, как в день Апокалипсиса. Кристина дрожит, и на ней — испачканное в грязи платье, в котором её и похоронили. Она обхватывает себя за плечи худыми руками и шепчет: — Можно войти? Как заправский вампир, который не может переступить порог, пока радушные хозяева его не пригласят. Роману известно, что это — неправда. Так же хорошо он знает, что Кристине Вендалл на самом деле не нужны никакие приглашения. Грязь размывает дождем, и её лицо напоминает боевой раскрас индейцев сиу. Или апачей. Роман никогда не был силен в истории. На уроках он спал или вообще на них не появлялся — зачем образование тому, кому не надо выгрызать у других успех и признание? Её волосы такие же темные, как раньше. Ни одной седой пряди. Ни одного белоснежного волоска. Всё та же Вендалл, так раздражающая в школе и вызывающая смутную жалость теперь, когда у неё нет ни дома, ни семьи. Она одинока, так же, как и он. Роман отступает в сторону и распахивает пошире дверь. Почему-то его не удивляет, что Кристина Вендалл жива. В глубине души он всегда это знал. Чего Роман не знает, так это почему он впустил Кристину в свой дом. На зубах Вендалл скрипят чужие кости, и души убитых ею школьниц навеки спрятаны в ней. Она не изменилась за прошедшее время — такая же маленькая и худая, кожа да кости. На бледном лице болотные глаза кажутся неестественно огромными. Болезненная худоба бросается в глаза, когда Кристина надевает его футболку, что велика ей на несколько размеров, и воротник сползает с её плеча, обнажая тонкую ключицу. Роман слышит, как бьется кровь в её венах, и задается вопросом, какова она на вкус. Кристина молчит, и лишь услышав гром в отдалении, тихо произносит: — Я не хочу быть одна в грозу. Годфри знает, что она не может вернуться, хотя она и не говорила ему об этом. Слуги смотрят на него с неодобрением, но молчат — в общем-то, им нет дела до девочки, которую приютил хозяин. Кристина ведет себя смирно и тихо. Она боится дождя и полнолуния, но не боится Романа Годфри. А Роман знает, что Вендалл избавилась от своего проклятия, и теперь она — просто оборотень. Он чует это нутром. От неё пахнет так же, как и от Питера. Когда Кристина была варгульфом, у неё и вовсе не было запаха. Кристина Вендалл не путается у него под ногами, так же, как он не мешает ей. В новом доме Романа, полном ненужных безделушек, они умудряются расходиться, почти не сталкиваясь. Во всяком случае, до того дня, пока Кристина не обнаруживает Надю. Ей ничего не стоит узнать код на замке и проскользнуть в детскую. Роман застает её там, сидящую у кроватки Нади. Скрестив ноги, Кристина сидит на полу и внимательно смотрит на девочку. Отцовский инстинкт, редко просыпающийся в Романе, сигнализирует, что дочь нужно спасти, унести, защитить, но он только стоит в дверях и наблюдает. Надя глядит на Кристину чистыми синими глазами и улыбается во весь рот. Роман шокирован и не может понять, что происходит — логичнее было бы ожидать от Нади слез и испуга, ведь людей в своей жизни она видела всего ничего. Дочь тянет к незнакомке ручки. — Могу я? — Кристина вопросительно смотрит на него, и Годфри кивает. Вендалл берет Надю на руки. Девочка слишком тяжела для неё, и Кристина вновь медленно садится на пол и усаживает малышку на колени. Та увлеченно дергает её за волосы. Кристина не любит или не умеет убирать волосы в прически, и длинные и густые темные пряди мягко спадают ей на спину и плечи, милосердно закрывая хрупкую шею от взгляда Романа. Он уже давно думает, какова на вкус кровь оборотня, и от желания прокусить зубами голубую жилку, бьющуюся под бледной тонкой кожей, у него сводит губы. — Она прелесть, — Вендалл мягко покачивает Надю и кажется самой юной на свете матерью. Девочка тянет в рот прядь её волос. Полнолуние приближается, и Кристина теряет покой. По ночам она тенью слоняется по дому, не находя себе места, и однажды забредает в спальню к Роману, привлеченная светом, узкой полоской пробивающимся из-под закрытой двери. Ему не спится, и поэтому Роман читает книгу. Кристина молча забирается к нему в постель и прижимается к его боку. Роман откладывает книгу и обнимает её. Вендалл редко заговаривает, и он учится понимать её без слов. Она боится дождя, потому что верит: если выйти из дома в дождь, он заберет тебя. Она боится полнолуния, потому что не знает, в кого её превратит серебряный свет луны. Роман понимает Кристину, как никто другой. Он знает, что значит носить тьму в себе, и каждый раз бороться с ней и с её упорным влиянием. Его холодильник полон сырого мяса и пакетов с донорской кровью, но ему этого мало. Суррогаты не насыщают его. У Прайса есть «корм для упырей», и Прайс готов помочь молодому хозяину Империи Годфри, но Роману нужна другая пища. Его душа терзается тьмой, а на костяшках пальцев застывают полузажившие шрамы — иногда Роман выбирается в город, напивается в баре и влезает в ненужные ему, грязные драки, и чужая кровь, выступающая на разбитых губах, мешается с кровью на разбитых костяшках. Кровь вызывает жажду. Такую болезненную, что в горле скребет, а в глазах мутнеет. Кристина прячет лицо у него на плече, и её бледная кожа пылает, будто девушка никогда не лежала в могиле, придавленная тяжестью могильного камня с надписью «Ушла так рано…». В таких надписях Роману всегда чудится что-то лживое. Впрочем, ложь он видит во всем. Когда его ладонь скользит по худому девичьему бедру, Кристина тихо стонет и выгибается, запрокидывая голову. Её волосы каштановым водопадом струятся по спине. Роман не ожидает от неё такой отдачи, но ему это нравится. Он прижимает её к себе, задирая футболку, которая по праву уже считается её, и она обхватывает его за плечи худыми руками. Роман знает, что Кристина смыслит в сексе ровно столько же, сколько он — в высшей математике, но её искренность не может не подкупить. Годфри целует её, напористо и властно, прикусывая нижнюю губу, втягивая её в рот. Кровь оборотня попадает ему на язык, и она жжется, как огонь, но вкус её восхитителен и не идет ни в какое сравнение с донорским суррогатом. Роман умудряется сдержать желание разорвать девушке горло и довольствуется лишь кровью из прокушенной губы. Пальцы Кристины путаются в его волосах, и она дышит так тяжело, будто пробежала стометровку за десять секунд. В конце концов, они оба несчастны и брошены тем, кого так сильно любили, пусть и по-разному. Дождь стучит к ним в окно. Тук-тук-тук…