Сэцура

Господин лежит на мягком футоне, широко раскинув руки в стороны, нижняя губа его закушена, глаза полузакрыты, меж сведённых на переносице, мученически изогнутых бровей пролегает жёсткая складка. Он такой красивый, такой жестокий, что просто дух захватывает; и очень хочется понять, как ему удаётся быть настолько... властным — другого слова не подберешь. Даже сейчас, когда он, кажется, полностью подчиняется ей, когда всё его удовольствие сосредоточено на кончиках её пальцев, — даже в этот момент главный он, а не она. — Сэцура... — шипит Нурарихён. Она останавливается. Господин прекрасен. Всегда и во всём; и любая вещь, любая мысль рядом с ним будто озаряется светом его совершенной и беспощадной красоты. Прежде Сэцура знала многих мужчин, и все они казались ей похабными мерзавцами, но господин не порочен, а откровенен, не развратен, а искусен; что бы он ни придумал — всё вызывает лишь предвкушение и сладкую дрожь. — Сэцу... ра... Она прекрасно понимает, что не единственная у него; он не считает нужным скрывать, и это по-своему ценно. Но ей очень хочется знать, бывает ли он таким — с другими, позволяет ли так касаться себя, причинять боль, доводить почти до самого пика и останавливаться. Видят ли они, как он жмурится, запрокидывает голову, кусает губы, как напрягаются его мышцы, как прижимается к животу его член... Он так грубо рычит и стонет, когда кончает — о, просто восхитительно, и она сама, кажется, кончила бы от одного его стона, но... — Сэцура-а... Он никогда не называет её по имени. В обычной жизни, во всяком случае, — нет. Её имя — для таких ночей, как эта, когда она водит под его кожей кубиками льда, когда он вздрагивает от пронзительной боли, выгибается навстречу её рукам и безмолвно требует ещё. Её имя — знак того, что нужно остановиться, что продолжать опасно; и она покоряется его приказу, потому что только он, единственный в мире людей и ёкаев, имеет право повелевать. — Сэцура. В первое мгновение она просто не может поверить. Даже как-то в голову не приходит замолчать, слова срываются с губ сами, без её воли; а она говорит и смотрит, говорит и смотрит... на него — и на эту его девочку, Ёхимэ. На кукольном личике — выражение смущённого недоумения, малиновые губки приоткрыты, огонёк свечи отражается во влажно блестящих невинных глазах... Что она даст тебе, Нурарихён? Будет ли она так искусно ласкать тебя? Сможет ли понять, чего ты хочешь, господин? Кажется, она произносит это вслух. Или просто смотрит так, что он всё понимает. И тогда в первый раз за долгое время он размыкает губы и говорит громко, властно и непреклонно: — Сэцура. Ей вдруг кажется, что в груди у неё что-то раскалывается. Это очень больно и почему-то горячо. Она вдыхает больше воздуха, собирается возразить, что-то сказать, продолжить... и понимает, что продолжения не будет. Потому что это — знак. Потому что нужно остановиться. И потому что теперь всё кончено. Навсегда.