Четвертая стража

Ровно в восемь часов Тереза откинула полог кровати: — Доброе утро, мадам. Анжелика зажмурилась от яркого света, заливавшего небольшую продолговатую комнатку, заставленную разнокалиберной мебелью, от чего она имела вид антикварной лавки. Приятная ломота в теле напомнила о прошлой ночи. Маркиза сладко потянулась, привычным жестом задержав руку на животе. Вдохнула терпкий мужской запах, оставшийся на коже, на подушках и на скомканных простынях. Завернувшись в одну из них, Анжелика потерлась щекой о наволочку с вышитым в углу гербом Плесси-Бельеров и замерла в блаженном бездействии. Чтобы не терять времени даром, она послала камеристку за всем необходимым для утреннего туалета. Одевшись для мессы в темно-синее платье, расшитое по подолу скромным цветочным орнаментом, прикрыв легкомысленную «растрепу» черным кружевным капором, Анжелика отправилась в покои Ее Величества. Филиппа она увидела лишь в церкви: — Приветствую Баронессу Унылого Платья, — шепнул он, когда она принимала от него святую воду. Анжелика быстро улыбнулась, разгладив рукой несуществующую складку на юбке. Она торопливо отошла в сторону, чтобы вспыхнувший на щеках румянец не выдал ее перед придворными насмешниками. По окончании мессы начиналась церемония Большого Выхода. Придворные, толкая друг друга, ринулись к парадной лестнице. Выстроившись в две шеренги, они ждали появления короля, который с минуты на минуту должен был проследовать на заседание Большого Совета. Это было самое благоприятное время, чтобы лично обратиться к Его Величеству с просьбой. Пока шел совет, объявляли имена приглашенных на выходные в Сен-Жермен, где затевался ряд мероприятий для Испанского посольства в честь предстоящего заключения мирового соглашения. По дороге планировалась остановка в Лувесьене — король желал посмотреть место строительства акведука, по которому вода из Сены будет поступать в Версаль. Некий Свалем Ренкен, голландский архитектор, создал проект водоподъемной машины, способной справиться с этой непростой задачей. Под сводами коридоров раздавались звонкие голоса счастливчиков, попавших в списки приглашенных — самое время заняться сборами, пока не начался королевский обед. Выходные сулили бесконечные развлечения: охоты, балы, представления. Придворные, как цыгане или бродячие артисты, проводили жизнь в скитаниях: от замка к замку, от двора ко двору. Их юдоль, такая непостоянная и вместе с тем однообразная, становилась предметом мечтания всего провинциального дворянства. Люди со слезами счастья на глазах, готовы были променять настоящую жизнь на пустышку. Анжелика осталась безразлична, когда церемониймейстер назвал ее имя: на людях ей оказывался тот же почет и внимание, как и до отъезда в Плесси. Но для короля она стала невидимкой. Он отличал ее не больше остальных дам. И даже меньше. Однажды, глядя, как король обменивается многозначительными улыбками с мадам де Субиз, Анжелика почувствовала раздражение. Ночью, прижимаясь к горячему телу мужа, она вспомнила об этом и ужаснулась: а если бы король и дальше испытывал к ней страсть? Какую страшную цену ей пришлось бы заплатить за свое тщеславие? Прибывание при дворе тяготило Анжелику. Она бы с радостью провела выходные в Париже, окутанном душистым ароматом распустившейся сирени. Днем она бы, наконец, выбралась в свою старую контору, поболтать о делах с Маршандо, а вечером — покаталась в открытой коляске по Кур-ля-Рен и послушала итальянскую оперу — но, увы, ей, одной из красивейших дам двора, надлежало украшать королевские праздники. Вернувшись к себе, Анжелика велела готовиться к отъезду. Она едва успела переменить туалет, как на пороге комнаты возник Филипп. Он успел переодеться в белый жюстокор, затканный золотым галуном. На правой руке висела элегантная трость с набалдашником из слоновой кости. Фетровая шляпа, увенчанная белым плюмажем — зажата под мышкой. — Вы готовы ехать? — с порога спросил маркиз, жестом отсылая служанку. Анжелика удивленно посмотрела на мужа. — Я думала, вы уехали раньше. Разве вы не должны заняться подготовкой к охоте? — Король поручил эту честь графу д,Арманьяку. — Как обидно! Вы, наверное, расстроены. — Ничуть. Король должен быть справедлив ко всем. Арманьяку оказана эта честь благодаря его тестю, маркизу де Вильруа. Анжелика сдержанно улыбнулась. — Вы подаете пример благородного смирения, господин мой муж, — сказала она полушутливым тоном. — Есть еще одна причина, — загадочно улыбнулся Филипп, — я приглашаю вас разделить со мной поездку. Слова мужа растрогали Анжелику. Она сделала вид, будто ищет на трюмо веер. В такие минуты в ней просыпалась маленькая девочка, отчаянно желавшая обратить на себя внимание неприступного кузена. Она видела в его взгляде нежный призыв, и это одновременно радовало ее и пугало: их общая симфония состояла из минорных нот. Она всегда звучала лебединой песней: как в тот день, когда он подарил ей ожерелье, узнав о гибели Кантора; как в тот день, когда он обнимал ее в палатке, перед тем как шагнуть навстречу смерти… В коридорах царило столпотворение: яблоку некуда было упасть. Слуги, переругиваясь друг с другом, тащили хозяйский скарб. То и дело раздавались грубые окрики, возмущенное женское контральто — «смотри куда идешь, наглец», или сочный мужской рев — «ты наступил мне на ногу, свинья!». Герцог де Грамон из переносного кресла, в котором он из-за обострения подагры вынужден был передвигаться по дворцу, ловко работал тростью, раздавая тумаки налево и направо. Анжелика опасливо придерживала юбки — в такой сутолоке недолго быть обчищенной. Филипп же чувствовал себя как рыба в воде — он прокладывал путь в толпе так же легко, как киль корабля режет морские волны — то был придворный до кончиков ногтей. Он приветствовал знакомых, бросая на ходу два-три слова и почти не поворачивая головы. На лестничных пролетах придворные занимали оконные ниши и, собравшись группками, ожидали, пока заложат экипажи, обмениваясь сплетнями и новостями. — У вас подавленный вид, — заметил Филипп, повернувшись к спутнице, — это мое общество действует на вас так угнетающе? — Нет, с чего вы взяли? – удивилась Анжелика, кивком отвечая на приветствие мадам д, Офтор. Филипп сделал неопределенный жест. — Вы похожи на пташку, которая не поет в неволе. Когда я наблюдаю за вами со стороны, вы смеетесь, щебечете, порхаете с ветки на ветку, но стоит мне подойти ближе, как ваша веселая песенка обрывается. Вам нравится общество Пегилена… А этот сосунок Бардань — что вы в нем нашли? — Право, Филипп, я не знала, что вы обращаете внимания на моих «умирающих». Неужели это ревность? — поддела мужа Анжелика, бросив в его сторону лукавый взгляд. Филипп не ответил, но его щеки под тонким слоем пудры слегка порозовели. Он поспешно раскланялся с герцогом де Бовилье. Окружающая обстановка отлично способствовала тому, чтобы прекратить неудобный разговор. — Погодите, сейчас я подниму вам настроение, — внезапно произнес Филипп, когда обмен приветствиями и любезностями был закончен. Он круто повернулся и помахал шляпой какому-то приземистому толстячку в растрёпанном парике. — Ланже, сколько лет, сколько зим? Не подскажете, который час? Толстяк с готовность вытащил из кармана жилета часы-луковицы на золотой цепочке: — Около трех, милостивый государь. — Как? Быть того не может! — Прошу убедиться, — ответил мужчина, подавая Филиппу часы с нарочитым поклоном. Тот взглянул на циферблат с деланным удивлением, затем покрутил заводное колесико и вернул владельцу. — А теперь? Толстячок отупелым взглядом уставился на часы. Анжелика заметила проступившую у него на щеках испарину. Вид у него сделался чрезвычайно жалкий: уши заалели, а на виске быстро забилась голубая жилка. — Ну же? Сколько на ваших? — вкрадчиво спросил Филипп, и от этой угрожающий вкрадчивости по спине бежали мурашки. — Полшестого, милостивый государь, — выдавил несчастный. В этот момент Анжелика, ошарашенная поведением мужа, вспомнила — Ланже! Тот самый Ланже, которого жена принудила к публичной консумации брака. Бедняга должен был исполнить свой супружеский долг в присутствии свидетелей суда светского и церковного, а так же всех желающих, пришедших поглазеть на небывалое представление. Говорили — правду или шутя — что билеты стоили дороже, чем на сцене в театре, и тем не менее все были раскуплены тотчас же. Анжелика опустила глаза, испытывая жгучий стыд — человеческое несчастье не вызывало у нее веселья. И тут, как черт из табакерки, перед ними возник Пегилен де Лозен, слышавший окончание разговора. — Ланже! Бог мой! Клянусь святым Приапом и преподобным Стояком, что такое! Как?! А ваша новая супруга, а красотки, которые окружают нас при дворе? Неужто, даже они не способны поднять ваши стрелки? Смотрите, сударь, — он низко поклонился Анжелике, от негодования лишившейся дара речи, — перед вами воплощенная Венера. Даже прикосновение к этой божественной ручке, подобно прикосновению к святым мощам, лечит от большинства недугов! Даже мертвый восстает из гроба, чтобы волочиться за шлейфом мадам дю Плесси. О, красота! Она — панацея в самых безнадежных случаях. — О! Господин маршал, покорнейше прошу извинить: мой язык мелет сегодня че-пу-ху, — закатил глаза граф, выставляя вперед правую ногу в придворном поклоне. Филипп кивнул с самым невозмутимым видом, словно и не заметил вопиющей бесцеремонности Пегилена. — А, месье де Лазан! Как продвигается ваша свадебная тяжба? — Как вы меня назвали, сударь? — Как? — Лазан! Вы сказали — «месье Лазан!» — Разве? Я сказал — «де Лазан». Не только ваш язык сегодня бунтует против вас, но и слух. — Да, черт подери, так вы и сказали! И я так сказал — «де Лазан»! — Как пожелаете, мессир де Лазан, — пожал плечами Филипп. Герцог де Граммон, подобно проказнику Меркурию, оказавшийся поблизости, расхохотался из своего кресла. — Экий вы балбес, племянничек, вас только что назвали ночным горшком! — довольный собой, он хлопнул по плечу лакея. — Поднимай! Пегилен вытянулся в струнку, надувая грудь как молодой задиристый петушок, сходство с которым придавал и яркий малахитовый плащ, оттопыренный сзади шпагой, серебряные шпоры и роскошный рыжий аллонж с напомаженным коком. — Я бы надел вам свой горшок на голову, если бы в нем были отверстия для рогов, милостивый государь! — воскликнул граф ломким от гнева голосом. Все разговоры смолкли — на лестнице стало тихо, как в склепе. Придворные с верхних этажей, перегибались через перила и тянули шеи, как взнузданные гуси, чтобы лучше слышать. Филипп молча сверлил Лозена свирепым взглядом, олицетворяя собой ледяное бешенство, в то время как его соперник пылал гневом — живые подвижные черты южанина исказились в яростной гримасе. Анжелика тихо ахнула и слепо вытянула руку в сторону, пытаясь нащупать опору — ноги не хотели ее держать. Кто-то подал ей руку, и она тяжело оперлась на нее. Маршал первым пришел в себя: — Мы вернемся к этому разговору позже, месье. Он круто развернулся на каблуках и пошел сквозь ошеломленную толпу придворных, уступавших ему дорогу. — Идемте, сударыня! — резкий голос мужа пробудил Анжелику от оцепенения. Стараясь сохранять достоинство и не спешить, она последовала за ним. Филипп ждал ее на нижней ступеньке. Увидев на его губах улыбку, Анжелика возмутилась: — Что за безумие! Разве на нашу долю выпало мало испытаний? Или вы опять решили сыграть со смертью в чет-нечет?! Улыбка погасла, лицо мужа разом окаменело, приняв надменное выражение. — Вы любите драматизировать, сударыня. Если собрались читать мне мораль, то советую не тратить свое красноречие понапрасну. Эти слова, сказанные безапелляционным тоном, рассердили Анжелику. Ощущение безвыходности положения задевало ее за живое. Мужчина безумствует, а женщина расплачивайся за его ошибки! Ей хотелось высказать Филиппу все накопившееся в душе. Сейчас, не мешкая ни минуты. Она держала его под локоть, чувствовала живое тепло сквозь ткани одежды. Мысль, ужасная, неотвратимая, как дракон Святого Климента, остановила слова, готовые сорваться с губ. «А вдруг их время сочтено, и она потратит последние часы на пустые препирательства?» Они молча спускались по лестнице. Гоня прочь предчувствие беды, Анжелика украдкой заглядывала в лицо мужа. И ей показалась, что печаль затаилась под полуопущенными ресницами, отбрасывающими длинные тени на бледные щеки. Карету маршалу Франции подавали во внутренний двор, куда заказан был выезд простым дворянам. Не успел лакей откинуть подножку, как появился сам принц Конде, окруженный дворянами из своей свиты и ливрейными пажами. Великолепный экипаж ожидал владельца у подъезда. Лошади в попонах из стеганого бархата с фамильным гербом сбоку, нетерпеливо переступали по брусчатке курдонера. — А, это вы дю Плесси! — воскликнул принц, салютуя маршалу тростью. — Эй, маркиз, почему я так редко вижу вас у себя? Клянусь Белонной, любовь совсем одурманила вас, дружище Марс? — Будь я тысячу раз проклят, прежде чем это случится, Монсеньор. Филипп снял шляпу и поклонился принцу. — Тогда пойдемте ко мне в карету. Мой кузен всю дорогу слушает бабьи сплетни. Как он это терпит? Прошу прощения, мадам! — и Конде отрывистым движением выкинул вперед руку со шляпой. Так, словно отдавал своим войскам приказ идти в атаку. Анжелика ничуть не обиделась на принца. Его грубость стала уже притчей во языцех. Нинон, сохранившая к нему дружеское расположение после расставания, любила повторять: «Этот великий герой держал мой веер, точно маршальский жезл!» Спустя два часа карета дю Плесси медленно выехала на мощенный двор Сен-Жерменского дворца. В Лувисьене пробыли недолго: королю показали место, где будет проложен акведук; он удовлетворенно покивал, рассматривая макет будущей постройки и миниатюрную модель водоподъемной машины, похвалил блестящую задумку, после чего архиепископ Парижский произнес небольшую речь, благословляя новое начинание, и кареты двинулись дальше. Простой люд, выстроившись вдоль дороги, восторженно гомонил, подбрасывая вверх шляпы: «Король, да благословит его бог! Да здравствует король!» Филипп принял настойчивое приглашение принца, поэтому Анжелике предстояла дорога в одиночестве. В Лувисьене она обзавелась попутчиками: граф де Бриенн и его сумасбродная сестрица выразительно жаловались на невыносимое общество матушки: впрочем, по их словам, та неплохо коротает время с герцогом Сен-Симоном, вспоминая добрые старые времена. — Вы знаете, что он собирается снова жениться? Под предлогом желания иметь наследника во что бы то ни стало, он ищет себе юную скромницу из приличной семьи. О, какой страшный удел — делить ложе со старым сморщенным подагриком! — щебетала мадемуазель де Бриенн, томно закатывая глаза. Граф бросал на нее возмущенные взгляды и страдальчески цокал языком. Анжелика, пряча улыбку под расписными пластинами веера, сочувственно кивала ему. В Сен-Жермене Анжелика узнала приятную новость. Ей выделили великолепные апартаменты, расположенные рядом с покоями королевы. Этой милостью она была обязана ненависти, которую Мария-Терезия питала к мадам де Монтеспан. Употребив свое влияние на усиление позиций мадам дю Плесси, Ее Величество наносила фаворитке чувствительный удар. Король выразил супруге свое одобрение. Анжелике рассказали еще кое-что, имевшее к ней отношение: вчера после ужина он прилюдно отчитал бедную мадемуазель де Лавальер. Бриенн «своими собственными ушами» слышал, как Его Величество сказал: — «Ваша многочисленная родня начинает досаждать мне, сударыня». Лавальер начала было оправдываться, но король знаком велел ей молчать, а уходя, бросил: «Можно вынуть человека из грязи, но грязь из человека — никогда». Анжелика отметила, как юлит Бриенн, расточая ей комплименты и поняла — он точно уверен, что король принял ее сторону в разразившимся скандале с д,Эвраром. После королевской прогулки Анжелика задержалась в парке, где был разбит буфет: в украшенных гирляндами фонариков киосках подавали мороженое, шербеты, прохладительные напитки, а так же легкие закуски. С утра небо затянуло облаками и даже поморосил дождик, но к обеду развиднелось. Придворные, весело щебеча, рассаживались в коляски, чтобы ехать в Виль д,Аврей. Герцог де Люинь второй год подряд устраивал скачки в этом живописном месте, где ему принадлежало маленькое шато в венецианском стиле. Скачки! Как она могла забыть про них. Ведь в заезде участвует лучший жеребец конюшен дю Плесси — Арго. Филипп непременно будет там, а значит, есть еще время помирить их с несносным Пегиленом. Даже если для этого потребуется взять в сообщницы Великую Мадемуазель. Анжелика послала пажа узнать, уехал ли маркиз дю Плесси, и, когда тот принес утвердительный ответ, очень расстроилась. В довершение всего офицер дома королевы передал ей приглашение от Ее Величества на обед, который устраивался для иностранных послов. Этот новый маневр королевы, по словам очевидцев, привел официальную фаворитку в бешенство. Затеяв в своих комнатах грандиозную перестройку, Атенаис невольно отдала пальму первенства Ее Величеству. «Кто пойдет в этот испанский хлев, — бесновалась она в кругу своих приближенных и родственников, — когда работы будут окончены?! Эти послы будут часами ожидать в вестибюле, чтобы назавтра написать своим монархам об увиденных чудесах. Все приемы будут проходить у меня. Я устрою здесь настоящий рай для избранных, а двор королевы, точно мрачный Аид, наполнят бесплотные тени, вроде этой дуры Лавальер». Никто не сомневался, что все идет именно к этому, но пока королеве выпал шанс напомнить о себе миру. И она постаралась: в первую очередь созвала самых красивых и остроумных дам, среди которых должна была блистать и маркиза дю Плесси. Не выказывая огорчения, Анжелика поблагодарила юношу и попросила передать Ее Величеству, что она непременно будет. Подавив тяжелый вздох, она поискала глазами знакомые лица. Куда интересно подевался Пегилен? Увидев в кругу дам, наблюдавших за игрой в мяч мадам де Севиньи, маркиза приветливо махнула ей. Анжелика хотела подойти к подруге, но путь ей преградил статный красавец, в котором она узнала графа де Гиша. Наградив маркизу изящным поклоном в купе с вялым безразличным взглядом, Гиш предложил ей руку. В киоске, где подавали оранжад, он взял бокал для себя и спутницы и они пошли прогулочным шагом по главной парковой аллее. Он что-то спросил, она что-то ответила, гадая, зачем Гиш пригласил ее. Между тем они встречали на пути знакомых, тоже гуляющих парочками. Граф наклеил на лицо дежурную придворную улыбку, резко контрастирующую с надменным презрительным взглядом. Он вальяжно помахивал шляпой: " Камиль, голубчик, будьте завтра в Опере", " Жоржетта, прелесть моя, от вашего блеска недолго ослепнуть" — и он театрально подносил руку, затянутую в алую перчатку к глазам. Они свернули в зеленый лабиринт к тихим, увитым дикой розой беседкам, и когда вокруг заметно обезлюдело, граф вдруг остановился и резко спросил: — Сударыня, вам дорого благополучие вашего супруга? — По карману, сударь, — колко ответила Анжелика, не заботясь о том, что ее слова могли прозвучать грубо. Она не выносила этого человека за редкостный снобизм, а кроме того считала его лицемером. Его тень неизменно маячила за спиной Месье, который вместе со своим дружком, шевалье де Лорреном, пытался убить ее в Лувре. Де Гиш посмотрел на нее насмешливо: — Вы везде ищете выгоду, как и подобает дельцу, — парировал он, — но речь пойдет о вашем супруге. Вчера он послал д, Эврару вызов. — Вызов? — эхом откликнулась Анжелика. — О, неужели это так…неожиданно? — приторным голосом спросил граф, изогнув губы в презрительной усмешке. Анжелика проигнорировала вопрос. — Что еще вы хотели мне сообщить? — спросила она, стараясь не показывать своих чувств. Вызов на дуэль! Она не ожидала что глупая ссора с Пегиленом зайдет так далеко. Филиппа отнюдь нельзя назвать сорвиголовой, а Лозен только что вышел из Бастилии, кроме того очередная подобная выходка поставит крест на его матримониальных планах. — Нас с маркизом связывают многие годы военной дружбы. И если его благополучие все-таки вам ... по карману, — он сделал в ее сторону преувеличенно учтивый жест, — то вы сообщите ему, причем как можно скорее: Эврар поутру говорил с королем наедине, наш государь велел ему немедленно покинуть двор и ехать в Бель-Иль, где стоит его полк. Эврар не утаил подробностей поединка, сославшись, что связан священными для дворянина обязательствами. Конечно, приказ короля отменяет эти обязательства. Если ваш муж появится на условленном месте, то будет схвачен. Вам понятно? Эврар уже скачет в место своего изгнания. Постарайтесь предупредить маркиза, что на Лугу клерков его будет ждать засада. — Откуда вам это известно, сударь? И почему вы не можете сами сообщить об этом маркизу? — Вы напомнили мне, что я говорю с женщиной. Как много вопросов! С чего начать? Вы не слишком обидитесь на меня, если я не стану раскрывать свои источники? На второй вопрос ответить легче: я поклялся своей честью, что ничего не скажу маркизу. Такие клятвы нерушимы, мадам. — Но вы же ее только что нарушили! — Ничуть! Я поклялся не говорить маркизу, а не вам. "Стоит ли благодарить небеса, что честь для таких как он — понятие растяжимое? " — мелькнуло в голове у Анжелики, но вслух она поблагодарила графа, стараясь, чтобы голос звучал сердечнее, чем ей хотелось. — Кстати! – обернулся Гиш, собравшийся было уходить, — что произошло между маршалом и моим несносным кузеном? Анжелика встрепенулась, как гончая, взявшая след. Она рассказала графу о случившемся, присовокупив горячую просьбу остановить это безумие. Отговорить соперников от поединка, если это возможно. Гиш ответил ей пренебрежительным смехом. — Помилуйте, сударыня! Хорошо зная обоих, могу заключить, что это под силу только королю. Засим он изящно раскланялся, надел шляпу и пошел прочь, ловко орудуя эбеновой тростью. Анжелика со злости рванула ветку кустарника, но тут же вскрикнула от боли — это оказался шиповник. На пальце налилась рубиновая капля — маркиза поднесла руку ко рту и тут же ощутила на языке соленый вкус крови. Она чувствовала себя растерянной, слабой и больной — вот-вот грянет апокалипсис, она уже видит смыкавшуюся на горизонте тьму, грозный рык небесных громов и вспышки молний, раскалывающих земную твердь. Сильный порыв ветра сорвал с головы кружевной капор, заставив Анжелику рассмеяться своей мнительности: гроза! Гроза проходит стороной — над ней по-прежнему чистое голубое небо. Филипп. Теперь ей надо найти Филиппа