Четвертая стража

— Матушка! — мальчик легко соскочил с лошади и бросился к матери. Он уклонился от объятий, отдав дань уважения галантным поклоном. Анжелика, подыгрывая, протянула юному кавалеру руку для поцелуя. Позади уже спешивался аббат де Ледигьер. Анжелика ответила рассеянной улыбкой на его учтивое приветствие. — А почему верхом? Где ваш экипаж, сын мой? — На постоялом дворе, близ Руйе, — небрежно махнул рукой мальчик. — У нас отскочило колесо. Мы решили не задерживаться в вонючем трактире, набитом клопами и крысами. Поговорить с сыном Анжелике удалось только вечером. Флоримон, подняв переполох в детской, побежал осматривать замок: особенно его заинтересовала оружейная зала. Он любовался парадными доспехами, украшенными искусной чеканкой, снимал со стен ружья и арбалеты, с любопытством изучая устройство замков и спусковых механизмов. Правда, здешняя коллекция и сравниться не могла с той, что была в Париже, в отеле Сент-Антуан. Также Филипп, по примеру своего деда, коллекционировал холодное оружие: ножи, мечи и сабли из разных стран, и среди них были весьма диковинные: например, меч из далекой страны Эдо, подаренный маршалу господином Тавернье. Как только с осмотром было покончено, Флоримон, ускользая от докучливого воспитателя, отправился играть с младшим братишкой. Анжелика с нежностью улыбалась, слушая звонкие детские голоса, эхом отражавшиеся от массивных каменных стен. Она скучала за вышиванием, когда комнатный лакей доложил, что сын желает ее видеть. Флоримон придвинул табурет к ее креслу и положил на колени корзинку с нитками, как это делали пажи. Анжелика то и дело поднимала взгляд от вышивания, украдкой любуясь сыном. Галантный юноша, он станет самым авантажным придворным кавалером. К тому же писаный красавец: смуглая, оливковая кожа, вьющиеся, темные волосы, которые доходили ему до плеч, невероятно густые и блестящие, энергичные, но резковатые черты лица, смягченные детской миловидностью. Но главное — с какой удивительной непринужденностью он держался! Истинная аристократичность угадывалась в жестах, в осанке, в поступи, в умении поклониться, а также носить плащ и шпагу. Анжелике вспомнился Филипп: как он кладет левую руку, затянутую в кожаную перчатку, на эфес, слегка отставив локоть в сторону или небрежным, немного картинным жестом придерживает во время ходьбы полу плаща. Этой врожденной величавостью, ставшей редкостью даже среди наивысшей знати, сполна обладали оба ее супруга. Флоримон словно воскресил для нее образ своего отца. Анжелика не удержалась от ласки и погладила мальчика по голове. — Расскажите, сын мой, как вам живется в Париже? Флоримон начал рассказывать сплетни, которые она частично знала из писем мадам де Севинье и от придворных, наезжавших с визитами в Плесси. В основном они касались короля и мадам де Монтеспан: Флоримон, например, был в восторге от их шалостей. — Вы даже не представляете, матушка! Король обычно такой сдержанный и важный, а тут шалопайничает, как мальчишка. Кстати, вы тут совсем отстали от моды, мама. При дворе дамы носят прически-чудачки и платья – распашонки, как у мадам де Монтеспан. Они не то чтобы красивые, зато скрывают… — и он выразительным жестом изобразил большой живот. Анжелика решила, что такие намеки чересчур для одиннадцатилетнего мальчика и поспешно перевела тему на другое: — Как вам новая должность? Нравится? — О, матушка, еще как! Разве я мог мечтать, что так быстро сумею добиться столь высокого положения! Мальчики из самых влиятельных семейств завидуют мне, — лицо Флоримона приняло озабоченное выражение. — Но мне нужно опасаться интриг! Вы не представляете, сколько человек хотят занять мое место! Анжелика рассмеялась: — Вы настоящий маленький придворный, сын мой, но мне кажется, вам еще рано думать о подобных вещах. Флоримон посмотрел на мать с нескрываемым негодованием: — Матушка! Как можно так говорить! Все очень серьезно! Он оглянулся на дверь и, понизив голос, сказал: — Вы знаете, что месье Дюшес несколько раз пытался отравить короля? Я сам видел, как он засовывал под ноготь какой-то белый порошок, сыпал его в королевский кубок, после того как сам пробовал вино, и передавал его королю. — Это невозможно, мальчик мой, и потом, разве король после этого заболел? — Нет, но кто знает, может быть, яд не подействовал или он медленнодействующий, я слышал, что есть яды, которые действуют несколько месяцев… — Не говори глупостей, — сухо оборвала его Анжелика, — кто вообще вбил тебе в голову эти мысли об отравлениях, о каких-то медленнодействующих ядах? — Ах это... — Флоримон пожал плечами. — Как-то раз герцогиня де Витри попросила меня заложить для нее экипаж. Она отправилась в Париж к Ля Вуазин. Я подслушивал у замочной скважины, о чем она говорила с колдуньей. Она просила подходящую отраву для своего престарелого мужа. Сначала она пробовала избавиться от него при помощи своего любовника, мессира де Клермана, вы бы видели, матушка, какие комедии она разыгрывала перед ним! Она хотела спровоцировать ссору и дуэль, кстати, заодно избавившись от обоих, так как мессир де Клерман давно надоел ей. Она хочет снискать расположения герцога де Вивонна…. — Флоримон, ты хоть знаешь, насколько опасно рассказывать подобные сплетни? Кто же захочет иметь пажа, который выбалтывает тайны хозяина? — Я не сплетничаю, матушка! — воскликнул Флоримон, топнув ногой, так что корзинка с нитками упала на пол. — Я просто хотел вам рассказать, с чем мне постоянно приходится сталкиваться при дворе! Конечно, отравления — это крайние меры. Вот, например: графу де Лузе хотелось получить должность господина де Майе, так он намекнул господину Лувуа о связях маркиза с Пор-Роялем. Господин де Лувуа уговорил короля лишить Майе этой должности, а через некоторое время граф Лузе добился своего через госпожу де Роклор. Флоримон посмотрел на Анжелику с оттенком превосходства. В его взгляде, однако же, сквозила юношеская наивность, он будто искал в глазах матери одобрения – ну, как я разбираюсь в тонкостях придворных интриг? Анжелика только покачала головой и попыталась внушить сыну, что все это является в большей степени плодом его фантазии: — Вы сгущаете краски, дитя мое, ваше воображение… — Да причем здесь воображение! — крикнул Флоримон со слезами в голосе, — я просто, похоже, говорю с глухой! Я сам лишился бы своей должности, если бы не нравился господину де Вильруа! Анжелика онемела: — Что... что значит, нравился? — пробормотала она, от волнения стиснув кулаки, так что кольца больно врезались в кожу. — Вы, надеюсь... вы не хотите сказать, что… — ее голос задрожал. — Нет, конечно, я не стал его любовником. Но мне кажется, он этого хочет. Однажды он заступился за меня перед Дюшесом, когда я совершил оплошность, а в другой раз пригласил к себе на чашку шоколада. С тех пор его пажи льстятся ко мне, предлагая дружбу и всяческие услуги. Я не хочу терять расположения столь видного человека при Дворе, поэтому вожу его за нос... — Довольно! — отрезала Анжелика, прижимая руки к вискам. — Довольно! Я не потерплю ничего подобного. Вы открыли мне глаза — Двор не место для мальчиков вашего возраста! Вы отправитесь в иезуитский колледж, чем раньше, тем лучше, слышите! Флоримон вскочил. С минуту он с яростью смотрел на мать: в его глазах блестели слезы. Но потом ему удалось справиться с собой: он отвесил нарочито глубокий, церемонный поклон, выдававший всю степень его гнева и разочарования, и с чувством собственного достоинства, высоко вскинув подбородок, направился к дверям. Стоило ему выйти, как Анжелика услышала сдавленный всхлип и быстро удаляющийся топот бегущих ног. Оставшись одна, Анжелика принялась яростно метаться по комнате, потом велела вызвать к ней аббата де Ледигьера. Аббат выслушал все обвинения, почтительно опустив глаза долу. — Мальчик еще слишком юн и чист, он не лжет, мадам. — В таком случае это ваша вина! — Возможно, так и есть, мадам. Я уже дважды дрался на дуэли, но наступит момент, когда я не смогу защитить его. В первую очередь от него же самого. Анжелика тяжело опустилась в кресло. Боевой пыл в ней угас, и она почувствовала, что замерзла. Зябко поежившись, она накинула на плечи шаль. — Вы можете идти, господин аббат, — устало произнесла она. — Только проследите, чтобы впредь мой сын держал язык за зубами. Многие знания умножают скорбь — объясните ему это. Оставшись одна, она придвинула кресло ближе к огню и некоторое время неподвижно смотрела на пламя. Она так стремилась, чтобы ее дети попали ко двору, но не учла опасностей, угрожающих им. В этом мире не редкость, когда триумфальное шествие заканчивается траурной процессией. Филипп раскрыл ей глаза на это блестящее общество. Филипп… ….Вильруа? Да вы с ума сошли! Послушать вас, так я должен перебить всех королевских гетеров! — Конечно! Ведь это же не ваш сын! Филипп, пожав плечами, повернулся к трюмо. Задумчиво разглядывая себя в зеркале, он провел пальцем над губой: — Как думаете, мне вернуть усы или оставить так? — Усы вам были очень к лицу, но и так тоже хорошо. Вы выглядите юным и прекрасным, как эфеб с берегов древней Эллады. Но прошу вас, отвлекитесь хоть на миг от созерцания своей богоравной красоты и сосредоточьтесь: мне очень нужен ваш совет. Филипп снова обратил внимание на жену. По его лицу скользнула тень недовольства, но он, очевидно, взял себя в руки и рассудительно произнес: — Ваш сын в том возрасте, когда хочется быть значительнее, чем есть на самом деле. Я знаю Вильруа и не слышал, чтобы за ним водились подобные грехи. — Тогда зачем Флоримону наговаривать на него? — Может, он принимает желаемое за действительное? — усмехнулся Филипп. — Право же, сударыня, Вильруа прошел хорошую придворную школу. Возможно, он хочет привлечь симпатии мальчика, чтобы таким образом угодить вам. В любом случае не забивайте себе голову этой болтовнёй: молодой зверь точит когти, вот и все. — Филипп, может быть, вы и правы. Но эти новые речи ужасно тревожат меня. Нравственная чистота моего ребенка нарушена — я вижу это! Мне страшно, что он по собственному желанию решит встать на эту скользкую дорожку, вдохновляясь примером шевалье до Лоррена и прочих бесстыдников. Я хочу, чтобы вы с ним поговорили, только не в вашей солдатской манере — Флоримон очень ранимый. Действуйте с ним мягче, умоляю вас. Попытайтесь донести до него суть, но как-нибудь… иносказательно! Филипп с минуту молчал, глядя в пространство «слепым» взглядом, потом вздохнул, возводя глаза к потолку, показывая тем самым, что соглашается на это с величайшей неохотой. — Ну, хорошо. Я постараюсь. Идите в спальню, чтобы он вас не увидел. Войдя в спальню, Анжелика приникла к неплотно прикрытой двери. Щекой ощущая прохладу, исходившую от деревянной плиты, она вдруг вспомнила про своих младших братьев. Будучи совсем юношами, они уже вкусили отравленные плоды порока. Альбер вообще отличился, достигнув в своем бесстыдстве самого дна: он, будто бы, переодевшись женщиной и напялив на лицо маску, посещал городские лупанарии, чтобы торговать своим телом. И если ее брат решился на такую мерзость отчасти из нужды — у него вечно не было денег — то Единственный брат короля, как говорили, промышлял тем же самым исключительно забавы ради. Перед мысленным взором проходила вереница строгих ликов — предков де Сансе. Если бы они знали, как низко падет потомок первых крестоносцев, в жилах которого течет кровь Иерусалимских королей! И вдруг, затмевая предыдущие образы, ей представилась одинокая фигура перед крестом. Неужели сына Жоффрея де Пейрака ждет та же жалкая участь? Нет! Она не допустит этого! Тем временем в смежной комнате раздался стук в дверь. — Войдите! — ответил Филипп. Анжелика замерла, обратившись в слух, когда услышала голос сына: — Вы звали меня, господин маршал. — Да. Мне хотелось побеседовать с вами с глазу на глаз. Вы надолго приехали? — Не больше, чем на пару недель. Мне жаль, но придется вернуться ко Двору. — Понимаю ваше нетерпение. Я слышал, новая должность пришлась вам по душе. — Да! Очень! Вот только матушка…Она грозилась отправить меня в Клермонский колледж. Но я не хочу, разве можно потерять такое выгодное место? Тем более, я получил назначение от самого короля! — Желания короля — закон, но вдвойне приятно, когда они совпадают с нашими собственными. Однако ведь что-то побудило вашу мать пренебречь почестями. — Матушка… Она... она, мне кажется, очень чувствительна и склонна делать из мухи слона, — голос Флоримона зазвучал извиняюще, и в нем появилась неприятная льстивая нотка. — Вот как? — повисла пауза, и Анжелика услышала звук шагов, точно Филипп медленно прохаживался по комнате. — Нет, вам не нужен иезуитский колледж, сударь, — раздался его ровный, звучный голос. — Правда?! — Именно. Как только вы достигнете совершеннолетия, я определю вас кадетом. Жизнь при дворе изнеживает. Вам известно, что и господин де Тюррен начинал свою карьеру рядовым солдатом в армии Морица Оранского? — Но… А как же моя должность? Еще я ведь вхожу в круг товарищей дофина… — Никаких но, сударь, – безапелляционным тоном прервал мальчика Филипп. — Вы начали путь к славе не с того конца, месье. Вы читали жизнеописание Цезаря? — Да, господин дю Плесси. — Тогда вы должны помнить случай из юности Цезаря, когда он, находясь в Вифинии, стал любовником тамошнего царя Никомеда. Недоброжелатели в насмешку прозвали его за это Вифинской царицей. Много лет спустя, во время празднования Галльского триумфа, римская чернь и даже солдаты в его войске, выкрикивали это оскорбительное прозвище. — Но разве оскорбления грязной толпы умалили его подвиги? Повредили хоть в чем-то его славе? — голос мальчика задохнулся от возмущения. — Нет, конечно. Но Вифинской царицей стать гораздо легче, чем великим Цезарем, вы не находите? — насмешливым тоном ответил Филипп. На какое-то время воцарилось молчание, и Анжелике очень хотелось увидеть, что происходит в комнате, но она не решилась обнаружить себя. — Я понял вас, господин маршал, — прошелестел Флоримон. После этого случая Филипп прибавил к дневным занятиям с аббатом еще военную муштру. А по ночам заставлял мальчика нести караул на крепостной стене. Глядя, как заспанный сын тащится поутру в оружейную залу, у Анжелики разрывалось сердце. Но поделать она не могла ровным счетом ничего. Спорить с Филиппом значило вызвать очередную бурю. К тому же она понимала — в воспитании мальчика долго недоставало твердой мужской руки. В конце концов, она сама не хотела, чтобы Флоримон вырос беззаботным придворным щеголем, разнеженным и развращенным. Ее беспокоило только одно — как бы сын не затаил на нее обиду и не отдалился от матери. Но вопреки этим опасениям, мальчик оставался все так же почтителен и нежен, только стал более скрытен, чем раньше. Анжелика, решившая, что он усвоил урок, была этим вполне довольна. Приближалось Рождество. Так случилось, что Сочельник они отмечали почти в семейном кругу. Герцог де Навайль приглашал их приехать в Ла-Рошель на все Святки, но за две недели до Сочельника резко потеплело и пошел затяжной дождь, отчего катастрофически поднялся уровень болот и речушек, а дорога превратилась в топь. Так что в Плесси приехали только ближайшие соседи, на которых обращали внимание не больше чем на дворян, принадлежавших к Дому маркиза. Анжелика не огорчилась отсутствием важных гостей. Слуги постарались на славу. Большая гостиная — старый пиршественный зал — был по традиции украшен омелой, кизильником и остролистом. Возле камина располагался вертеп: святое семейство — искусно вырезанные ясли с младенцем Иисусом и Дева Мария с Иосифом, в окружении животных и ангелов. Наступило Богоявление, венчавшее новогодние и рождественские торжества. После традиционной раздачи пожертвований, хозяева и гости, собрались за длинным столом, уставленным начищенной до блеска серебряной посудой. Лакеи поочередно вносили самые изысканные блюда во главе с ля Галетт — королевским пирогом. Флоримон был вне себя от счастья — ему снова выпала честь быть бобовым королем. После того, как на него с шумом и смехом возложили корону, мальчик выбрал для себя королеву — прелестную дочку графа де Мальезе. Когда он, с неизменным изяществом, подал ей руку, «королева» зарделась от смущения. «Еще каких-нибудь несколько лет, и мой мальчик станет мужчиной, — с нежностью подумала Анжелика.— Он будет пленять женские сердца так же, как и его отец» Флоримон поднес к губам кубок с водой, подкрашенной кларетом. Все дружно грянули — король пьет! Анжелика встретилась глазами с мужем. Он поймал ее взгляд, и его губы тронула легкая улыбка. Улыбка, принадлежавшая только ей одной. Сегодня она была счастлива.