Убийца

Невыносимо. Слишком ярко, почти осязаемо, телепатически больно. Пламя в свое время не погасшей свечи служило плохим знаком, и я должен был это понять. Чтобы потом не было поздно и бессмысленно, привычно и в тоже время абсолютно ново. Так хороша. Совсем еще по-детски хрупка, в высшей степени невинна и неопытна, но не менее от этого желанна. Последние ночи ее жизни я поклялся проводить рядом. Мысль об уже почти сломанном, прозрачном силуэте в темной спальне рядом с той самой ванной, где почила мать, выворачивала наизнанку. Бояться прикоснуться, не нарушить и без того беспокойный и пугливый сон, лишь гладить взглядом белые кудри, осунувшееся лицо, с залёгшими под сейчас закрытыми глазами и скулами серыми тенями, нежно-сиреневые трепещущие веки. Справляться с желанием долго и исступленно целовать синевато-фиолетовые от выступивших вен запястья, тонкие руки, узкие плечи, уже который день неизменно поникшие под бременем скорой смерти. Резкий приступ кашля набатом прозвучал в тишине ночной комнаты и оставил еще одну открытую рану на почерневшем от деяний сердце, которое, казалось бы, теоретически неспособно на спектр испытываемых эмоций после стольких убийств, обмана и легкой лжи. Эдит с силой прижала к раздираемой спазмами груди руку, сжатую в кулак, и подтянула к животу ноги, которые я безуспешно пытался укрыть одеялом. Уткнувшись лицом в подушку, она инстинктивно пыталась очистить дыхательный канал от свернувшейся крови, перекрывшей поступление кислорода и прервавшей пугающее сновидение. — Томас, вод… — новый приступ заставил ее тело забиться в короткой судороге. Стараясь как можно быстрее пересечь комнату и дрожащими руками налить в хрустальную чашу теплой воды, я поднялся с пола у ее кровати и уже через несколько мгновений бережно придерживал ее за талию, помогая сесть и поднося к сухим, со свежими каплями крови в уголках губам спасительную влагу. Обеими руками Эдит обхватила нагретый водой хрусталь, стараясь согреть мертвенно холодные ладони с длинными пальцами, на одном из которых красовалось массивное кольцо с гранатом. Старая, проклятая драгоценность, переходящая от одной леди Шарп к ее последовательнице уже несколько веков подряд. Слегка успокоив саднящее горло, Эдит без сил откинулась на подушки. Поборов порыв отвращения к самому себе, я невесомо коснулся ее лба тыльной стороной ладони. Казалось, что боль от ожога, полученного при работе с новым изобретением, была не столь сильна, как от ощущения ее горячей, влажной от испарины кожи. Единственным освещением в комнате служил серебристый свет луны, падающий на смятую постель молодой леди Шарп, при нем казавшейся настолько бледной, что если бы не приоткрытые глаза и прерывистое дыхание, ее нельзя было отличить от трупа. Пристально изучая ее измученное лицо, я вдруг с удивлением различил в расфокусированном выражении темных глаз немую мольбу. Эдит провела крошечной ладонью по постели рядом с собой и уже было приоткрыла рот для хриплой фразы, но тут же бы остановлена тихим шипящим звуком, сорвавшимся с моих губ. Жест не нуждался в словесном объяснении. Просьба лечь рядом была более, чем естественной. Привстав и шатающейся походкой обойдя кровать, я осторожно опустился рядом с Эдит на расстоянии, достаточном для молниеносной реакции при новом приступе кашля, но в недосягаемости от ее прикосновений. По-видимому, не желая находиться столь далеко, молодая баронесса, прилагая явные усилия, придвинулась ближе, прижалась к моей груди, мертвой хваткой вцепившись в мою рубашку, и прикрыла красные от слез глаза. Щемящая тоска на долгую секунду будто сковала, не давая пошевельнуться. Осторожно и мучительно медленно, будто опасаясь, что сейчас в моей руке неоткуда появится нож и точным движением воткнется ей под ребра, я обвил ее тонкую фигуру в жесте молчаливой защиты и стал шептать что-то успокаивающее, мешая мольбу о прощении с обещаниями новой, лучшей жизни. Она умирает. Та, чью невинность я посмел забрать, умирает, бессознательно ища тепла у своего убийцы. Та, что столь неуверенно отвечала на ласку, гладя меня по волосам и судорожно обнимая за шею, умирает, снедаемая голодными призраками. Бояться, сильно, черт побери, бояться за нее, за ее жизнь, за растущее желание спасти ее, вынести на собственных огрубевших руках далеко отсюда, далеко от гниющего внешне и внутренне, злопамятного дома, где каждый шорох и свист в трубах является ничем иным, кроме ледяного дыхания старых, деформированных временем и ужасной смертью призраков. Спрятать, укутать в мягкую шаль, отогреть замерзшую кожу теплыми прикосновениями, попробовать попросить выпить на этот раз не отравленный маленькой дозой крысиного яда чай, а противоядие, которое бы со временем нейтрализовало действие токсина, разъедающего ее изнутри. Тщательно охранять слабое пламя новой надежды, поселившееся в груди и не дающее покоя. Почувствовав себя свободной от призраков старого дома хотя бы на время, Эдит задышала ровнее, перестала дрожать мелкой дрожью и, наконец, расслабилась в кольце моих рук. Дом завыл с новой силой. Воздух яростно клокотал внутри труб, шелестел крыльями мертвых бабочек на полу комнаты, сотрясал оконные рамы, оживляя ночные кошмары, хлесткое безумие и размытый детский плач, эхом поднимающийся из недр старого особняка.