Мне холодно

Вечерние прогулки хотя бы два раза в неделю уже вошли в привычку. Настолько стали естественными, но от этого не менее желанными, что ни один из парней не представлял себе жизни без этих променадов – по аллеям парка, слегка покрытым первым ноябрьским снегом, по оживленному центру города с присущими ему огнями и спешкой. Канеки не любил большие скопления людей, поэтому Хиде всегда отдавал предпочтения каким-нибудь уединенным местам. Да и романтичнее они, что ли. Но не места прогулок, однако, создавали трепетно-нежную, словно крыло белоснежной голубки, атмосферу для этих двоих. Оба парня создавали ее друг для друга. Держась за руки крепко и шагая в ногу – так почему-то правда веселее –, они действительно ощущали, как с холодным ветром их окутывают контрастные ощущения тепла, от которых изредка становилось даже жарко. Например, в моменты поцелуев на скамейке меж худых деревьев, в моменты звонкого смеха Хиде и сдержанной улыбки Канеки, которая – Хиде знал лучше всех – сияла и искрилась ярче, чем звезды, несмотря на свою природную кротость. И ничего более не имело значения, ничто не могло быть лучше, чем вдвоем наблюдать, как изо рта утекают барашками клубы пара от холода, как розовеют щеки, а теплая рука в шерстяных варежках находит голую руку с почти замерзшими пальцами. Канеки не любил утепляться, за что и получал выговоры от Хиде каждый раз. Нагачика серьезно переживал и волновался, по-детски надувал губы, изображая обиду на то, что его просьбы накинуть хотя бы шарф все равно игнорируются, и отворачивался, демонстративно отходя в другую сторону. Но он шел неторопливо, шаркая ногами, чтобы на тонком снежном ковре бесформенными россыпями оставались его следы, шел медленно, прислушиваясь к Кену, который дразнил блондина и пару минут не двигался с места. Потом, разумеется, разбегался, догонял ушедшего дальше позволенного спутника, но запрыгнуть на него и прижать к себе немного побаивался – все-таки так себя ведет только Хиде. Канеки же не стоит давать волю эмоциям. Поэтому он, несмотря на свою то ли стеснительность, то ли излишнюю скромность, лишь обнимал парня со спины, просовывал свои окоченевшие руки в теплые карманы его куртки и клал голову на плечо Хиде, предварительно коснувшись розовыми губами его холодной щеки и расплывшись в безмятежной улыбке. Идти таким образом было крайне неудобно, и Нагачика не раз сравнивал их позу с крабом, жмурясь от смеха, но парни все равно шли вперед, гуляя под вечерней луной, отчего-то казавшейся чрезвычайно близкой. Хиде и Канеки могли бы идти по-другому, по-человечески, но им этого было не надо. Руки в карманах и переплетены друг с другом, дыхание родного белобрысого любителя прогуляться по почти зимнему парку в летней одежде где-то на уровне шеи и снисходительная улыбка солнечного мальчика. Каждый видел что-то свое, что придавало определенный шарм их отношениям, и не хотел абсолютно ничего менять. Разве что Хиде все мечтал поскорей приучить Канеки надевать перчатки. Сегодня же Кен сам предложил сходить на каток, чем несказанно порадовал блондина. Во-первых, Канеки, как оказалось, умеет не только мириться с происходящим, но и инициативу проявлять, а во-вторых, глаза Хиде все так же, как в детстве, загорались ярче обычного при слове «каток». Подумать только! На льду, лезвиями, рядом с любимым… Сумбурный поток мыслей витал в голове у Нагачики до и во время катания на коньках. Это было действительно весело: кто ж знал, что грозный для мира гулей Канеки Кен не умеет держать равновесие и так смешно плюхается на мягкое место при каждой тщетной попытке? Хиде до чертиков понравилось быть полезным, понравилось чувствовать себя учителем и наставником, давая парню первые уроки по освоению просторов красивого искусства на льду. Конечно, подобным возвышенным словом трудно было назвать старания Канеки сдвинуться с места, и тем не менее, впечатления от этого свидания у Хиде остались самые прекрасные. Кену, в принципе, тоже понравилось… Особенно делать вид, что не замечает случайных прикосновений Нагачики к своему телу во время так называемого обучения. Мило. Приятно. До мурашек. Дорога домой проходила через яркую улицу с большим скоплением людей, но Канеки старался не замечать никого из них. Слушал историю, что восторженно повествовал ему Хиде, и шел рядышком, слегка улыбаясь. Было по-привычному холодно, невзирая на шарф, который насильственно-дружелюбно напялили на его шею, но признаваться в этом вовсе не хотелось. Нагачика снова, не слушая возражений, отдаст ему свои варежки, а сам будет кутаться в куртку сильнее. Кену хотелось другого способа согреться, хотелось, чтобы его согрели… Но просить об этом напрямую было как-то не в его стиле, поэтому парень неожиданно остановился, привлекая тем самым внимание Хиде. – Мне холодно, – все же произнес Канеки, поправив серо-зеленый шарф и посмотрев вниз. Хиде улыбнулся. Щеки Кена разрумянились то ли от холода, то ли от приятной неловкости данного момента, и это не могло оставить равнодушным. Нагачика был невероятно счастлив, что имеет возможность видеть Канеки именно таким. – Понял, милый, – прошептал блондин, смущая своего спутника еще больше, и положил свои руки в красных вязаных варежках Кену на щеки – хотелось создать еще более воздушную, легкую и нежную обстановку. – Мне все еще холодно, – промямлил Кен куда-то в ворот куртки, так и не подняв взгляда. – Тогда это должно помочь, – на лице Хидеёши появилось легкое волнение, но он взял руки парня в свои, преподнес их к губам, слегка опалил горячим дыханием. Улыбнулся, растирая ледяные бледные пальцы своими – теплыми, живыми. Хиде ведь предупреждал про перчатки. Канеки был смущен донельзя. Одно дело – стоять так близко в пустынных скверах, парках, и совсем другое – посреди улицы. А так хотелось бы сейчас поцеловать Хиде в его слегка покрасневший от мороза нос... Но Кен сам начал этот спектакль, а значит, обязан был продолжить свое выступление. – Хиде, мне до сих пор чертовски холодно, – признался парень, убирая руки в карманы. Теперь-то блондин и правда испугался. – Ты не заболел? – Нагачика натянул на голову Канеки свою шапку, параллельно потрогав лоб парня. Интересно, какая у гулей нормальная температура тела? В шоколадных глазах читалась тревога, и Хиде осторожно похлопал возлюбленного по макушке, но получил в ответ мотания головой. Кен выдохнул, видимо, смирившись с тем, что желаемого ему не добиться, и сделал шаг вперед, полностью сокращая расстояние меду ним и блондином. Парень уткнулся носом в плечо Хиде и поджал губы. Неловко было до одури, но еще опаснее стало осознание того, сколько значит для него это блондинистое чудо с беспокойными глазами. Канеки понял, что бешеный стук сердца, который не замедляется со временем, проведенным вместе с Нагачикой, а, наоборот, ускоряется лишь, уже стал родным. Канеки понял, что без объятий с таким близким человеком больше никогда не сможет согреться, не сможет растаять. Канеки понял, что ни за что не отпустит Хиде, каким бы холодным ни было время года. Кен услышал, как хмыкнул блондин, ухмыльнувшись, и почувствовал бережные руки на своей спине, дарующие самые очаровательные объятия на свете. – Знаешь, ты мог бы просто попросить тебя обнять, вместо того, чтобы раздевать меня, – прошептал Хиде на ухо парню, согревая. – Замолчи, – буркнул в ответ Канеки, но прижался к парню еще сильнее. Ему нравятся противоречия слов и поступков, ему нравится Хиде, и ничего не поделаешь с этим. – Просто говорю, – с неизменной улыбкой произнес Нагачика, прикрывая глаза. Ни один из них не ищет легких путей, чтобы выразить свои эмоции. Сладкие речи, значимые действия… Все это меркнет по сравнению с тем пожаром чувств, который сжигает Хиде и Канеки изнутри. Меркнет по сравнению с тем количеством недосказанных признаний, которые, возможно, все же вырвутся наружу: если не в этот холодный вечер, то определенно в какой-нибудь другой из тысячи тех, – холодных и теплых – что будут впереди.