Вселенная

      Обугленные завалы бетона, оставшиеся с нападения Жнецов, выглядели особенно уродливо среди светленьких растущих новых зданий. Лондон напоминал черный кофе, в который щедро добавили густых сливок, но пока еще не размешали. А над пестрой его тканью ширилось неправдоподобно яркое голубое небо.       Кейдан стоял перед подавляющих размеров мемориалом памяти погибших в войне со Жнецами, и весенний прохладный ветер перебирал его темные с проседью волосы, принося откуда-то издалека запах зелени. Но запах гари пока что был сильнее. В композиции мемориала навсегда застывшая в движении «Нормандия» уходила на взлет вкруг луча, тянущегося с поверхности Земли вверх. У майора картина эта вызывала только горечь и калейдоскоп невнятных горячечных кадров, пахнущих отчаянием, страхом и кровью. Кровь и отчаяние были его. Страх был за Шепарда. Где-то здесь, метрах в двадцати от этого самого места, пять месяцев назад он упал с распоротым взрывом боком и больше уже не смог, как ни старался, подняться сам, чтобы идти за своим коммандером.       Запрокинув голову, биотик упорно смотрел в небо, пока яркий солнечный свет не заставил его болезненно прищуриться, от чего по коже лица пробежали еле заметные зеленые синтетические блики. Он ожидал найти здесь Джона, но сердце его молчало, а глаза оставались сухими. Шепарда больше не было нигде, какие бы ощущения мнимой принадлежности ни сообщали мемориальные таблички на «Нормандии» или же здесь, на Земле. По старой привычке майор опустил голову и потер висок, ожидая, что в мозгу сейчас раздастся первый звонок мигрени, но голова у него уже давно не болела, имплантат работал как часы. Все вокруг теперь работало как часы, стремилось к благоденствию, росло, процветало и дышало покоем. Благодаря Джону. Без Джона.       Уткнувшись лбом в рукав своей толстовки, майор позволил себе просто глубоко дышать, отрешившись от окружающей яркости. Двойственность собственного отношения к происходящему смущала его: он ненавидел эту всеобщую радость восстановления; он был рад ей, потому что это была именно та победа, к которой они с Шепардом стремились…       На плечо его легла тяжесть чьей-то руки. Кейдан вздрогнул. Гадать было ни к чему, он знал эту тяжесть, знал этот жест. Ощущение было настолько живым и ярким, что биотик открыл глаза и покосился влево, но рядом не было никого. На ступенях мемориала он стоял один. Тем не менее, внезапное, поразительно живое ощущение присутствия не пропадало.       Хэй, Кейдан. Что бы ни случилось, я буду рядом.       И внезапное ощущение покоя и уверенности пронзило биотика до самых глубин души. Эти слова шептал ветер, эти слова слышались в отдаленном гомоне голосов, обещание твердили далекие звезды и галактики, эти слова были повсюду, их несла сама ткань мироздания.       Тяжесть руки на плече сдвинулась, словно бы теперь Джон привычно приобнял его за шею, а затем ощущение развеялось, мягко перетекая в порыв весеннего ветра, согревший кожу.       Месяцами стискивавшая обручем сердце ненависть заржавела и осыпалась рыжей пылью. Как можно было ненавидеть Вселенную, когда Шепард и был Вселенной? Было ли это странным? Нет. Разве для Кейдана раньше это было иначе?       Вселенная бесконечна и бесконечно вариативна. Когда-нибудь и Кейдан станет ее частью. И тогда, спустя какое-то невообразимо долгое, но возможное время, в совершенно другой галактике – может быть, в ближайшей Андромеде, а может быть, и гораздо дальше, оба они снова вплетутся в ткань мироздания и обязательно встретятся, на краткие в сравнении с вечностью мгновения став каждый самим собой.       Необходимо лишь терпение. А его у биотика всегда было хоть отбавляй.       И Кейдан с легким сердцем улыбнулся Шепарду, который был для него Вселенной, и миру, который был Шепардом.