Поцелуи для Венеры

Галерея встречает Молли нагромождением метала и стекла, где отражаются плывущие облака — плоские, будто кистью положенные на холст неба. Неизвестно, как посреди домов, построенных еще во время Георга, вырос холодный бездушный бункер-мавзолей. Только Молли подходит ближе, ей в глаза ударяет белый солнечный свет — лучи и блики играют в прятки — и кажется, что асфальт плавится от такого тепла, а в голове разгорается пожар. Молли ничего не видит, она зажмуривается и буквально на ощупь пробирается к зданию. В грудь бьет потоком холодного воздуха (кондиционеры работают на полную мощь, думает Молли, да, слишком жарко для осени и для Лондона, а Шерлок всё ходит в пальто) — она с упоением его вдыхает после уличных запахов пота, духов, китайской лапши и бензина, стараясь утихомирить биение сердца, которое, думает Молли, если было бы железным, наверняка, раскалилось бы докрасна. Молли отдает один фунт: символически маленькая плата за полное погружение в мир художников-прерафаэлитов. Когда же он клюнет, думает она, увидел ли он её, или же его нет на месте. Милая Молли, Хитч доложил, что он приехал, потому не избежать восхождения на Голгофу. Она бродит среди женских портретов, и примеряет на себя чужие жизни, представляет другие времена: рыжеволосая молодая девушка с лукошком, полным фиалок; Офелия, лежащая в пруду, а на самом деле Элизабет Сиддал, позировавшая в ванне и чуть не умершая из-за холодной воды; опечаленная женщина, ждущая голубя с любовным письмом. Что стоит за ними? Какие истории скрыты в их глазах? Были ли у них дети? Были ли они богаты? Были ли они добры? Были ли они так же безжалостно красивы, как и на картинах? И почему Моран ищет только портреты? Он просто любит женщин, любит любить, думает Молли, Моран красив, и он окружает себя только красивым — даже если это просто женщина на холсте, ненастоящая, написанная маслом. Теплая рука опускается на плечо: она слегка сжимает его, показывая, кто хозяин в данной ситуации, что сбежать не получится. — Добрый день, мисс. Малахитовые глаза смотрят с холодом и в тоже время со снисходительностью (почему, думает Молли, он жалеет её?), и пускают опасные стрелы обаяния и харизмы; губы сжаты, но улыбка есть, мистическая, надменная. Так иногда улыбается Шерлок. Голос Морана полон обманчивой учтивости и нежности; он сладок, как речи Змея в райском саду, и Молли понимает, что если тот обладал таким же голосом, Еве можно было бы простить грех. — Эээ... Миссис. — Простите, пожалуйста, и простите мне мою наглость, что я посмел оторвать вас от созерцания столь прекрасных портретов, но вы так чем-то опечалены... Потому я решил подойти и развлечь вас небольшой экскурсией. Вы не против? — Эээ, нет, то есть, да. Ну, не против. — Себастьян Моран, дорогая, — кивок. — Молли, — пищит она, — Молли Ватсон. Моран еще больше улыбается. — Вам нравятся картины? — Да, очень! — убедительным тоном пытается произнести Молли, пытается изобразить энтузиазм. — Это Джон Милле. Один из прерафаэлитов. Посмотрите внимательно, какие у всех женщин глаза! Ради одного взгляда можно умереть... Хотя я не думаю, что вы предпочитаете этот стиль. Погодите, не называйте... Рубенс! Молли тихо смеется. — Вы очень близко. — Рубенс, Рубенс... Зачатки импрессионизма... Как же я не догадался, что вы девушка-впечатление! Наверное, Ван Гог? — Ошибаетесь. Моне. — Да, Ван Гог было бы слишком тривиально. Вы же не из таких девушек — скучных и глупых? Молли сникает. — По-моему... — Нет! Не из таких! Наверняка, у вас интересная профессия, интересные друзья. — Ну, эээ... — чутье Молли подсказывает, что Моран пытается уже разузнать её секреты, пытается выведать, пытается разнюхать. Он забалтывает её, смущает. — Если вы не хотите об этом говорить, не надо. Мы же с вами незнакомые люди. Что же вы будете изливать мне душу? Давайте вернемся к искусству. — Да, — на этой стезе Молли чувствует себя уверенней, — это просто потрясающе, что вы отгадали мой стиль. И что... Вы можете с каждым? — О да, это мой небольшой талант. Профессия обязывает. — И кем вы работаете? — Не поверите, Молли. Искусствоведом. Да и опыта много было. Владею этой вшивой галерейкой. — О, — Молли в «удивлении» прикрывает рот рукой. — Всю жизнь собираю работы прерафаэлитов. Вот! Видите, посмотрите на Лилит. Совершенная женщина. Рыжие волосы, белая кожа, томный взгляд, но и печальный одновременно. Будто она говорит нам: «Какие же вы жалкие, люди!» — расстроена. А ведь позировала-то проститутка! Ох, в присутствие дам будем пользоваться эвфемизмом, простите, Молли. Куртизанка выше нас. Вот это я и ценю в работах прерафаэлитов: любая станет ангелом, нужно лишь разглядеть сквозь слой пошлости, либо стеснительности, либо повседневности сущность, эго. Дар Бога. Вы согласны? — Согласна, — шепчет Молли, — я даже так и не копала никогда далеко, как вы. Молли добивается своего: Моран рассказывает истории о художниках, показывает картины, восторженно отзывается о них, демонстрирует фотографии натурщиц. Словом, Моран увлечен делом, но женщина знает, что вся забота и доброта — фальшивка, ложь. — Молли, мы так с вами мило разговариваем. А почему бы нам не продолжить в моем кабинете за чашечкой хорошего кофе с марципанами? Любите марципаны? — Люблю, но... эээ... Как-то неудобно. — Молли, дорогая, не скромничайте. Пойдемте. Моран подхватывает Молли и выводит её из зала через потайную дверь. Хитро он поступил, думает она, наверное, заметил Хитча. Они оказываются в темном коридоре, где стены увешаны картинами в стиле барокко, где показывается жизнь, полная игривостей и наслаждений: женщина невольно поеживается. Потом перед ней расстилается холст: загрунтованный белилами, исписанный красной пастелью — это план некоего здания. Моран уводит её вглубь, а потом неожиданно вталкивает в стену. Молли не понимает, и лишь спустя несколько секунд она видит ручку. — Открывайте, открывайте. И глаза режет от синевы неба — в кабинете на всю стену французское окно. Солнечный свет потоком льется сквозь стекло, поглощая все краски, превращая всё в мутное, бесцветное и туманное. Молли вначале не видит обстановки, она видит только кружащиеся в танце пылинки. Затем Молли замечает книги, очень много книг, похожих на сардины в банке: они тесно стоят, прижимаются к друг дружке, и кажется, что герои с одной книжки переходят в другую. Стол у Морана строгий, но роскошный: дубовый, покрытый лаком, отливающим на солнце кровавым закатом. И картины: женщины, женщины, женщины. Моран подвигает мягкое кресло к столу, а сам усаживается по другую сторону на жесткий офисный стул. Молли тоже садится, по селектору мужчина требует два кофе с молоком и марципаны. — Вы же любите кофе с молоком? Я уверен, что да. Как вам Энни Миллер? — Моран показывает на портрет. — У неё очень интересное лицо, да? Не прерафаэлитское. Но картина всё же в этом стиле... Молли, а ваш муж не будет беспокоиться? — Нет, а что? — Да вот уже два часа прошло. Он ведь знает, куда вы направились? — Конечно. Разумеется, я сказала ему... А ваша жена, Себастьян? Моран громко смеется. — К счастью, я не женат. Хотя по возрасту уже надо начинать волноваться. — По-моему, брак — это прекрасная вещь. — И вы счастливы? — глаза Морана становятся серьезными, и Молли отмечает, что это первый раз за всё их непродолжительное знакомство, когда он — искренен. Она слышит его тон, чувствует, что этот вопрос настоящий, не часть операции, а идет от сердца. Молли смущается. Счастлива она? — Да, — после непродолжительного молчания отвечает Молли. Моран всматривается в её лицо. Он хочет увидеть, думает она, ложь, но он не увидит, не увидит, ведь она счастлива, но счастлива в браке, а не по жизни; Моран неправильно задал вопрос. По сути, она не солгала. Моран тут же закрывает свои глаза раковиной подобострастия и вежливости — Молли упустила его, и даже шлейф не остался, даже ухватиться не за что. — Кем вы работаете, Молли? Вы так и не ответили мне тогда. «А ты и не задавал вопрос» — думает Молли. Она решает, что сейчас самое время открыть в себе Венеру, чтобы очаровать Морана, покорить и заставить отдать эти чертовы документы. На миг Молли становится жалко, что талантливейший искусствовед попадет в тюрьму, но она говорит себе: «Не искусствовед, а убийца, мошенник, помощник Мориарти! Туда ему и дорога!». — Я работала в больнице Святого Варфоломея. Патологоанатомом. Моран хлопает себя по колену. — Я так и знал, что у вас необычная профессия. Отпечаток на лице выдает с головой, дорогая. Сканирующий взгляд, внимание к деталям. Я помню ваше замечание насчет мазков Росетти. — Ну, уж извините! — они вдвоем смеются. — А сейчас что у вас? — Пока безработная. Садом занимаюсь, домом. Отдыхаю, в общем. — Ох, а мне до отдыха далеко, Молли. Но если бы... И Моран пускается в пространственные объяснения по поводу острова Корфу, куда бы он хотел отправиться. Марципаны и кофе съедаются и выпиваются быстро, затем Моран рассказывает о картинах в его кабинете, потом они переходят на литературу и внезапно мужчина спрашивает: — А вы не помните случайно... Года три-четыре назад у нас в Лондоне был такой сыщик Шерлок Холмс... Кожа Молли покрывается холодным потом. — ... и у него был биограф-блоггер. Кажется, его звали Джон Ватсон. И такой интересный блог был о преступлениях, я зачитывался до ужаса — это лучше детективных романчиков. Потом оказалось, что Холмс погиб. Но я к чему веду, дорогая. Вы упомянули вашего мужа под именем Джон. А фамилия ваша — Ватсон. Вы его жена? Или просто так получилось? — Да, — сглатывает Молли, — я его жена. У вас прекрасная память. — Как же тесен мир! Это же подарок судьбы! Давайте завтра... Нет, что терять время! Немедленно! Сегодня встретимся в ресторане «Бэготель» — вы, я и мистер Ватсон. Живые легенды! Я так хочу узнать о мистере Холмсе. Его дедуктивный метод был замечательным, хотя сам он, как личность, поговаривали не очень. А вы были с ним знакомы? — Да. Я консультировала мистера Холмса. — Потрясающе! Хотя... А вдруг мистер Ватсон не захочет говорить о друге? Наверняка, он тяжко переживал его смерть. — Нет. Уже всё прошло. Как никак, столько лет. — Чудесно! Вы согласны? — Эмм... Да, я и Джон. Мы будем. Думаю, Джон с удовольствием встретится с вами. Моран назначает время, Молли мысленно молится, чтобы Джон по ту сторону передатчика-брошки не проклинал её. Они еще долго разговаривают, а потом Молли замечает, что на город опускаются осенние сумерки. — Да, Себастьян, мистицизм характерен... — Молли замолкает, так как за окном разворачивается впечатляющая картина, достойная художника-импрессиониста: внезапно сотни фонарей зажигаются одновременно на всех улицах, зажигаются подсветки вывесок, зажигается свет в жилых домах, а в офисах — выключается. Электрический свет, идущий с каждого угла, символизирующий эпоху XXI века, слепит не хуже солнечного, и Молли думает, что день никогда в Лондоне не закончится, что Лондон стоит на месте, а остальная Земля вертится, что они обречены жить в муравейнике, где никогда не услышишь настоящую, щемящую сердце, тишину. Молли и раньше видела, как свет, подобно пауку, оплетает паутиной весь город, но почему-то в этом кабинете, после долгого отсутствия (она привыкла к болотным огонькам; розовым закатам; к солнцу, которое редко приходит, а если приходит — то убивает теплом всё живое; к дождю, в каждой капли которого разворачивается особая вселенная) Молли по-другому воспринимает подобные вещи. Это новый символ, думает она, символ новой жизни, жизни вместе с Шерлоком; что-то должно случится. Ей на минуту кажется диким, что она сидит в галерее с абсолютно незнакомым ей человеком, который является подлым обманщиком, который, не стесняясь, рассказывает ей ласковым тоном сказки, а она слушает, раскрыв рот, и даже в душе зарождает горестное сострадание. Такое ощущение, думает Молли, что у неё тоже загорелись лампы адекватности в голове, хотя всё время она внимательно слушала его, забыв, кто перед ней, сама себе вешала, будто дикарь из Тамбукту, лапшу на уши как украшение. Это, наверное, из-за жары, думает она. — Красиво, правда? Я хочу пригласить одного художника, чтобы он написал вид. — Красиво... Себастьян, мне пора. — Долго же мы с вами говорили, Молли. Ни один посетитель не выдерживал моего напора. — Ничего, Себастьян. Мне с вами было очень интересно. Правда. Я еще никогда не разговаривала так много с кем-то об искусстве. — Торжественно клянусь, что сегодня за ужином — ни слова о картинах и книгах! — Моран наигранно прижимает руку к груди. — Да, а то моя голова взорвется, — улыбается Молли. — Давайте я вас провожу. На улице холодно, и Молли вздрагивает. Или она вздрагивает из-за случайного прикосновения Морана к её запястью? Пальто Шерлока пришлось бы очень кстати. — Мой шофер может отвезти вас домой. — Нет, нет! Я сама доберусь. — Вы уверены? — Моран внимательно смотрит на Молли, а затем накидывает ей на плечи собственный пиджак. Он очень мягкий и почему-то пахнет цветами. — Зачем? Заберите! — Вы замерзните и простудитесь, Молли. Отдадите пиджак сегодня вечером. Думаю, и ваш муж не будет против. Молли чувствует, как к щекам приливает кровь. Они прощаются, и Молли, будто пьяная, слегка пошатываясь, бредет к квартире Шерлока. — Миссис Ватсон. — О, Хитч... Эмм, прости, Эван. — Садитесь в машину.

***

Лестрейд и его команда уже предвкушают успех: — Молли, ты была просто прекрасной! Сегодняшний ужин и всё! Он теперь точно на крючке. — Дело затягивается, — бормочет Джон. Он безумно ревновал: слушал каждое слово, анализировал интонации, представлял мимику Молли. Она открылась Морану с такой стороны, о которой Джон даже не подозревал, поэтому в то время как она пила кофе и мило беседовала, Джон пытался держать себя в руках, пытался не вскочить и не набить ему морду за то, что совращает чужих жен. Но когда Молли вошла, он даже не заметил пиджака. Джон смотрел на неё другими глазами, Молли смотрела иначе. Он улыбнулся ей, коснулся её руки, как бы намекая, что обо всем они поговорят, когда останутся одни. Еще один человек тоже себя неловко чувствовал во время операции. Это был Шерлок. Он не думал, что Молли окажется такой... Он начинал чувствовать к ней уважение. У Молли имелись некоторые задатки Адлер, Молли была такой же смелой, восхитительной, женщиной во всем. Сегодня она не была слабой. — Кофе нет! Кто пойдет? — Давайте я! Тут есть рядом магазин, — кричит Молли и нервно вскакивает с дивана. — Я тоже пойду, — говорит Шерлок. Они выходят из дома в полном молчании. Шерлок смотрит на её спину, ладони, ноги. Несомненно, Молли красива тогда, когда ей этого хочется. Почему же она в его присутствии не раскрывается? Наверное, думает Шерлок, он пугает, но он ведь всегда с ней считается, он ей доверяет, он даже начинает уважать её. Разве она не видит? — Ты не испугалась его, Молли? — Нет. Они подходят к маленькому магазинчику. Внутри очередь, и Молли кривится, но остается ждать. И пока она изучает ассортимент, Шерлока, стоящего позади, привлекают её волосы. Он чувствует, что Молли зовет его, долго и упорно, долгие годы она зовет, и зов этот постепенно укореняется в его сердце, не обращая внимания на Ирен и на образы каких-то других женщин. Шерлок отгораживается от мира, концентрируется на Молли: слышит тихое робкое дыхание, видит вздымающуюся грудь, ощущает запах волос. В книгах, думает он, пишут, что волосы пахнут ягодами, фруктами, цветами, а это вранье. Волосы Молли окружены ореолом её собственного аромата, который невозможно разложить на компоненты. Шерлок замечает, что он так близко стоит к Молли, что чуть не зарывается носом в её шею; он замечает, что его пальцы осторожно, дабы не заметила, перебирают пряди. Понимание вонзается в его мозг острой иглой; её запах вывел наружу то, что было на задворках сознания. Его влечет к ней. И притом сильно. Он резко отстраняется и задевает старушку. — ... кофе. Шерлок! Что ты творишь? — Молли, я на улице. Простите. Холодный воздух действует отрезвляюще. Что же он должен делать? Игнорировать... — Шерлок, ты какой-то не в себе. — Я всегда такой. Он поворачивается к ней. Молли, окутанная осенним сумеречным багрянцем, дымкой, опустившейся на город, кажется неземным созданием. В голову Шерлока приходит образ урбанистической Венеры, вышедшей не из пены, а из белой лампы фонаря. Ирен вносила в жизнь Холмса четкий ритм, с Ирен всегда нужно думать и анализировать её поступки; романтика разума, как говорила она в Швейцарии. Молли — натура другая. Эмоциональная. И потому с ней он тоже становился... чувственным, хоть как бы ему не нравилось это слово. Его рот слегка приоткрыт, он не может оторваться от неё. — Шерлок. Что с тобой? У тебя вид, будто ты что-то задумал. — Молли... — Шерлок боится своего голоса. Слабого и хриплого. — Пойдем домой. Ужин с Мораном напоминал ужин с инквизитором. Он психологически подавлял Джона, подавлял Молли расспросами о Шерлоке. Один раз Джон чуть не употребил настоящее время вместо прошедшего, но жена наступила ему на ногу под столом. Моран извинялся за свое подозрительное любопытство, но «мистер Холмс — герой нашего времени, создавший собственную философию жизни и мне необычайно интересно, как жил этот человек, какие бытовые заботы касались его, ведь хочется убедиться, человеком ли он был на самом деле». — Мне иногда казалось, что нет, мистер Моран, — отвечает Джон. Особенно, по словам Морана, он интересовался, как мистер Холмс раскрывает дела о краже картин. — Ведь перед смертью он нашел как раз «Рейхенбахский водопад». Символично, неправда ли? Водопад. Пад. Падение с крыши. Жизнь воистину подлая штука. Холмс ведь покончил жизнь самоубийством? Я помню, что газеты называли его лжегением. Будто он сам и совершал преступления. К сожалению, я отсутствовал тогда в Лондоне, был в Кении на сафари, но если бы знал!.. Вступился бы за него, хотя мой голос не слишком весок... В течение всего ужина Моран улыбается Молли, подмигивает. Ей приятно внимание такого видного мужчины, но он же убийца, думает она, преступник; если он, не дай Бог, узнает истинную цель спектакля, ружье, висевшее на стене его кабинета, обязательно выстрелит. Они расстаются около одиннадцати часов. — Это ужасно, Молли. Как можно быть таким талантливым актером и одновременно... А как он к тебе клеи... — Джон, у меня брошка. — Что? А. Потом поговорим. Простите, Лестрейд, не будем занимать запись. А уже в час в квартире остаются только Молли, Джон и Шерлок. День был насыщенным, Молли хочет спать и спрашивает Шерлока: — Амм... Шерлок, можно мы с Джоном займем твою спальню? Шерлок отрывается от ноутбука. — Что, прости? — Можно мы займем твою комнату? Просто у тебя там двуспальная кровать, а здесь один диванчик. — Зачем вам двуспальная кровать? — медленно и по слогам спрашивает Шерлок. Джон выходит из ванной комнаты. Он всё слышит и решает помочь жене: — Как зачем? Супруги спят на одной кровати. На одной кровати, Шерлок. Тот захлопывает ноутбук и делает резкое движение: — Что за проблемы? Молли будет спать на диване, ей не привыкать после дежурств в морге; ты — на полу, ты воевал, тебе тоже не привыкать. Всё. Дело в шляпе. Молли и Джон переглядываются. — Шерлок, как тебе не стыдно? После минутного молчания он говорит: — Хорошо. Я разрешаю. Только не трогайте мои вещи. — Ой, спасибо большое, Шерлок, — восклицает Молли и убегает в комнату. — Шерлок. — Да, Джон? — Спасибо тебе. И Шерлок знает, что «спасибо» не только за кровать, а за всё: за день, за новый мир, за то, что оказался живым, за Молли, за дружбу. Шерлок не выдерживает и обнимает Джона, крепко, по-мужски, хлопая по плечу. — Шерлок, сегодня был день, за который я отдал бы многие годы своей жизни. — Какие именно? — усмехается он. — Любые. Но только не те, где Молли. — У меня до сих пор не укладывается в голове, что вы поженились. Я видел тебя с кем угодно, но только не с ней. — Я и сам иногда не верю, — признается Джон, — но она... Красивая, умная, заботливая, мудрая. Она приходила на Бейкер, а я ждал. А потом понял, что влюбился, как мальчишка. — Ты рисуешь Молли, которую я никогда не видел... — Ты видел, но не замечал. Твои же слова. Глупая милая Молли, да? Джон умолкает, как-то странно смотрит на друга, а затем произносит: — Спокойной ночи, Шерлок. Глупая милая Молли оказывается очень желанной для многих мужчин. Кто только не попал под её шарм. Возможно, думает Шерлок, весь секрет в том, что она чистая, доверчивая, наивная в некоторых вопросах; в наше время роскошные сильные женщины пугают. Он хмурится. В спальне остался шнур от ноутбука. Да зачем ему шнур? Ему просто необходимо убедиться, что они не будут заниматься любовью в его кровати. Нет, они люди высоконравственные, и Шерлоку на самом деле всё равно, что будут делать в его кровати. Ему просто невыносима сама мысль, что Молли... Он слышит слова «Моран», «хорошо», «не волнуйся». Стоит перед дверью и мнется, как провинившийся школьник перед дверью директора. А дверь неожиданно распахивается. — Шерлок, что?.. — голос Джона, и вот он сам выплывает из тумана. Что за туман, думает Шерлок. Он видит голую спину Молли, усеянную родинками. Это некая звездная карта, где можно открыть новые созвездия во Вселенной молочно-розоватого цвета. Он успевает заметить шрамы от ожогов, следы от кошачьих когтей, но Молли быстро прячется за дверцу шкафчика. — Я забыл шнур от ноутбука. Под кроватью. Это туман в его голове. Шнур оказывается в руках, раздается приглушенное «спокойной ночи» Молли и сердитое Джона. Но для Шерлока ночь тихой не будет. Это ночь размышлений. Ночь, когда он будет корить себя за любопытство.