Его "М", или Как ты это делаешь?

Когда Эмерсон и в начале одиннадцатого не появился в ресторане, Джим понял, что ждать бесполезно. Откупоренная бутылка шардоне так и осталась стоять нетронутая рядом с безупречно прозрачными бокалами и пустыми с рифленым рисунком тарелками. Джим подозвал официанта, шепнул ему что-то на ухо и поднялся из-за стола. В вестибюле забрал пальто и вышел на Бродвей. Неспящий, суетящийся, говорливый Бродвей проглотил его встречными ароматами и сигналами такси. Он шел медленно, придерживая воротник пальто рукой и заслоняясь не то от вечно любопытных прохожих, имеющих дурацкую привычку заглядывать в лицо, не то от вечернего осеннего ветра и накрапывающего мелкого дождя. На пересечении с West 36 str свернул. Обычно Майкл предупреждал, если задерживается. Хотя, что значит, обычно. Вне съемок виделись они крайне редко, каждый был занят своими делами и семьями. Так, перезванивались иногда, согласовывали планы, если предстояло что-то делать вместе. Но однажды, таким же поздним вечером после длительных и изнуряющих съемок, их обоих занесло в ресторан. Оба были голодны и возбуждены. Особенно Эмерсон. Джиму казалось, что как только Майкл переставал по-Финчевски хромать, его подвижность и даже некоторая суетность передавалась всему телу, и даже языку. Говорил Эмерсон много, долго и очень эмоционально. И это спасало Джима от необходимости что-то отвечать. Быть благодарным слушателем у него получалось гораздо лучше, чем оратором. Совместные походы в ресторан поужинать не стали традицией, но случались как приятные минуты отдыха иногда, можно сказать почти часто. Джим знал, что параллельно со съемками партнер наконец-то репетирует на сцене. Майкл дорвался. До сцены, до пьес, до запаха кулис, до бесконечных репетиций и споров. До всей этой суеты, которая не сложилась у Джима. Сегодня он тоже репетировал. По неоновой алой афише театра Tectonic со звездным составом участников представления стекали капли дождя и мокрыми полосами съезжали по черным буквам, мимо его «М» во главе списка. Джим провел пальцем горизонтальную полосу под именем Эмерсона, смазав капли, и вошел внутрь. Вдоль узкого коридора за дверью служебного входа, пахнущего краской и тканью, Кэвизел тихо прошел ближе к сцене. Забаррикадированный коробками проход к сцене заставил его притормозить и прислушаться. Зал пуст, сцена недвижима, пустота и тишина, как будто уже все закончилось, и артисты разошлись по домам, но еще кто-то, наверное, задержался, потому что свет горит и откуда-то, совсем неслышно, слышатся голоса. Шепот и смех. «I said: I do not allow anyone to talk like that to me in my house or anywhere else. I suppose you have come to apologize to me…» Знакомые интонации с улетающими в фальцет верхними нотами Джим узнал мгновенно. Равно как и низкое эмерсоновское рокотание, от которого порой начинает першить в горле и клокочет у солнечного сплетения. Голоса слышались из-за двери одной из гримерной. И Майкл был там явно не один. Вряд ли он остался бы после репетиции и читал вслух самому себе. - Как ты это делаешь? – приятный молодой голос. - Что именно? – чуть строгий тон Эмерсона. - Вот это. Как? Я не понимаю! – снова приятный молодой голос. И его же смех. - Джонатан?... Майкл произнес это как-то… Джим даже не смог бы объяснить, как именно. Но он точно мог представить перед собой его. Чуть подавшийся всем телом вперед, с приподнятым подбородком, выставляющим ямочку напоказ, взгляд из-под полуопущенных век, устремленный вниз… Эмерсон оказывается прислоненным к стене. Джим видит его устремленный глаза в глаза взгляд. Он смотрит на молодого человека, приподняв подбородок и приоткрыв рот, ровно настолько, чтобы вдруг заговорить, но молчит. И вздымающаяся грудная клетка, обтянутая рубашкой цвета кофе с молоком и темной шелковой жилеткой, слишком упирается партнеру в грудь. Они так близко друг к другу. Джим видит, как ладонь Джонатана ложится на его затылок, как пальцы задевают ежик волос, как большой палец перекатывается по кадыку и приминает пульсирующую вену. Джим видит, как соприкасаются их губы. Сначала легко, невинно. У Майкла дрожат пальцы и наверняка вспотела ладонь. Переведя дыхание и облизав мгновенно пересохшие губы, Джим снова смотрит и видит. Как ложится ладонь Эмерсона на бедро партнера, как склоняется голова и поддаются губы новому поцелую, как они сплетаются языками. «Как ты это делаешь?» – бьется в голове колющая иголкой мысль и разрывается негромким, но таким заразительным гоготом Майкла. Будто ничего такого не было. Будто только что не взорвался электрический клубок. Джим вытирает тыльной стороной ладони губы, разворачивается и устремляется к выходу. Выходит на улицу и снова останавливается у неоновой афиши, которая светится даже не алым, а каким-то кровавым светом. Останавливается у его «М» во главе списка. - Ах, вот ты где! – бодрый и ничуть не взволнованный голос Эмерсона обжигает даже больнее, чем пронизывающий нью-йоркский ветер. – Прости, что не дождался. Ты голоден? Может быть, мы сходим поужинать сейчас? Мне крайне неудобно, что ты из-за меня так долго ждал… Эмерсон говорит много, долго и очень эмоционально. Он вздрагивает, когда Джим оборачивается к нему. Высокий, темный, с кровавыми, в тон неоновой вывески, искорками в глазах. Он склоняется над Майклом и точечно касается губами уголка его губ. И смотрит, будто блуждает в лабиринте эмерсоновских мыслей, будто ищет ответ и не находит. - Как ты это делаешь? – рокотание его голоса щекочет и царапает. Эмерсон улыбается краешком поцелованных губ, но Джим коротко постукивает по написанному на афише его имени и, ответно улыбаясь полной грусти улыбкой, включается в игру имени Оскара Уайльда его же словами. - Единственный способ избавиться от искушения - поддаться ему.