***
— Эй, послушайте, капитан, мы теперь знамениты! Вы входите в число одиннадцати Сверхновых! — первый помощник надоедает больше обычного. Будто её это когда-либо волновало. Газет она не читала, а стенам с листовками всегда предпочитала двери ресторанов и трактиров. — Помолчи, аппетит портишь, — кусок торта исчез из тарелки мгновенно. — Но вы посмотрите! .. Бонни вырвала газету, на первой полосе которой красовались фотографии. «Вот убожество, не похоже совсем», — думает она, пробегая взглядом по своему изображению. Потом смотрит на отпечатку листовки рядом, и зрачки в лиловых глазах тревожно расширяются. «Трафальгар Ло. Хирург смерти» Бонни могла не помнить лицо, но глаза — жестокие, хищные, цвета сереющего на рассвете неба — забыть бы не смогла никогда. «А вот и имя», — думает Бонни, сминая газету и отправляя её за борт. Как забавно получается… — Курс на Сабаоди, — кричит она, вставая из-за стола. И пока команда мельтешит, выполняя приказ, пиратка Джевелри Бонни впервые за прошедший год чувствует, как вновь приходит голод. Не такой, как обычно. Другой, цвета стали и холодный, как длинная узкая катана. Она облизывает пересохшие губы и ухмыляется. Она сможет его утолить. Любой ценой, не будь она одной из сильнейших пиратов нового поколения.Часть 1
1 октября 2015 г. в 22:04
Бар настоящий, пиратский, с запахом пота и дешёвой выпивки, с гоготом и звуком разбивающегося стекла бутылки. Она должна тут находиться — так гласит кодекс. По крайней мере, ей так кажется. Положено — сиди с надменным видом, хоть и еда здесь паршивая.
Бонни старается делать расслабленный вид — грубость, ноги в высоких сапогах расставлены широко. Она — пират, если кто не понял. Она — сила.
И только темная опасная аура в углу напротив не даёт покоя. Лица не видно, только сложенные на груди руки и опущенную голову. Да катана рядом — длинная, почти в её рост.
Бонни невольно щурится и подпирает щеку рукой. Бонни смотрит в упор за стол напротив. Бонни чувствует, как голод приходит. Другой, не такой, как всегда.
Она поднимается и по привычке вытирает рот тыльной стороной ладони. Плевать, всё равно никто не смотрит. Она делает глоток бурбона, хватает бутылку и идёт. Туда, где фигура и катана. Раз умеет управляться с мечом, с женщиной умеет тем более. Молча ставит початую бутылку перед ним, словно подношение, и садится рядом.
Незнакомец поворачивает голову, медленно, и Бонни видит глаза. Хищные, безжалостные, стальные.
«Повезло», — шепчет она одними губами и улыбается.
— Ты мне нужен сейчас, — говорит, а голод требует своего, разрастаясь опухолью внизу живота. Черты трудно разглядеть, но когда её заботила такая ерунда? Ведь глаза — это главное.
Тот смотрит на неё насмешливо и ухмыляется краем рта. Бонни не видит, но чувствует, что это так. Она тянется к мечу и проводит рукой по ножнам, лаская их, плавно снизу вверх, пока рука не останавливается широкой сухой ладонью.
— Мешаешь, — низкий мужской голос полон раздражения. — Не трогай.
Бонни хохочет, откидываясь на спинку. Ладно, она сыграет, ведь не даром же пришла сюда.
Взгляд его глаз по-прежнему напряжен, но сейчас в нём проскакивают искорки удивления.
— Я не продажная, если ты подумал об этом, — и зрачки в серых глазах чуть расширяются. Он невольно опускает взгляд на стройные ноги.
— Просто голодна, такая уж у меня натура, — Бонни медленно закидывает ногу на ногу, чуть касаясь носком сапога ноги незнакомца под столом. Она видит, как рука, всё еще лежащая на катане, отпускает её ладонь.
— Мне нет дела до этого, — он пытается вернуть ход мыслей в нужное русло, но ноги внезапной нарушительницы спокойствия, до половины скрытые мягкими сапогами, не дают сосредоточиться. Чёрт, всё, как ему нравится! И откуда она взялась?
— Врёшь, — шепчет Бонни, переклоняясь через стол и давая рассмотреть грудь в вырезе майки. — Врёшь, — и проводит пальцем по лежащей на столе руке с неясными в сумраке пятнами татуировок.
Мужчина усмехается шире и резко хватает её за плечо, смирившись с тем, что голод — это заразно. По крайней мере сейчас. Потому что её глаза цвета неба перед грозой скрывают что-то любопытное. Что-то, чего он ещё не испытывал.
Бонни плохо помнит, как они добирались впотьмах до его гостиницы. Как он втолкнул её в свою комнатку и запер дверь. Бонни только чувствует на себе цепкий взгляд и холодные пальцы на запястье.
«Повезло определённо», — думает она, упираясь задом в стол посреди номера. Ближе, ещё чуть-чуть — и вот она чувствует запах его тела. Он выше почти на голову и определённо сильнее, раз так легко поднял, усаживая на деревянную поверхность.
— А ты не из болтливых, — в шутку произносит Бонни. — Это хорошо.
— Замолчи, — хрипло говорит незнакомец, за волосы притягивая её к себе, целуя жарко, несмотря на внешние спокойствие и сдержанность.
Голод вопит в Бонни, начисто заглушая все чувства, она цепляется за широкие худощавые плечи, проводит ладонями под кофтой, пытаясь снять её. Его тело — поджарое и крепкое — дрожит под пальцами. Чёрт, всё, как ей нравится!
Она справляется с толстовкой и глупой шапкой, снимая их. И в бледном свете луны видит узоры татуировок, змеями извивающиеся по груди и животу. Ей хочется нежно провести языком по линиям, спускающимся к ремню джинсов. Бонни облизывает губы.
Она жаждет раздеться немедленно, чтобы он смотрел на её тело своим пугающим взглядом, но мужчина останавливает её руки, потянувшиеся к сапогам.
— Я сам, — произносит он, наклоняясь и целуя гладкую кожу внутренней стороны бедер, медленно снимая цветные чулки и спускаясь к месту, где обувь обхватывает колено. Бонни ворчит и ёрзает, ей не терпится, ей хочется начать. Но резкость его рук сменяется мучительной плавностью, будто он разворачивает хрупкий подарок.
— Фетишист хренов, — небрежно бросает Бонни и задыхается, проглотив дальнейшие оскорбления, когда незнакомец проводит холодной подушечкой пальца по впадине под коленкой.
— Я же сказал, чтобы ты молчала, — голос его скрипит в тишине, режет кромкой по коже. Но Бонни нравится. Она — сила, но он — тоже сила. Несоизмеримо большая, на другое она бы не согласилась.
Он неторопливо целует щиколотки, стягивая сапог — один, потом второй. Бонни дрожит и пытается схватить его за руки, прижаться всем телом. Он проводит шершавым пальцем от колена до ступни, молча и сосредоточенно. Вниз, верх, невозможно долго, нестерпимо.
Голод острыми иглами вспарывает живот, течёт по венам, вырывается стонами и рыком. Бонни не привыкла ждать. Она сама подцепляет подтяжки, спуская их, снимает майку, которая жжет ставшую болезненно чувствительной кожу. Вот так. Пусть поймёт, что кроме ног у неё есть много того, что можно ласкать и целовать.
Серые льдистые глаза незнакомца хищно сощуриваются. Бонни бёрёт его ладонь и кладёт на напряженно торчащую грудь. И смотрит в упор, не отворачиваясь. Бонни больше не улыбается. Она зовёт. Молча, не нарушая приказа. И он идёт, почти не в силах терпеть. Хотя терпение всегда было его сильной стороной.
Кожа под пальцами нежная и горячая, не в пример его ледяной. Бонни чуть морщится от холода, но расслабляется, давая жару её тела согреть его пальцы, сжимающие податливую плоть. Он целует её губы, стирая остатки вульгарной алой помады. Исследует изгибы, кусает шею, подставленную так небрежно. Бонни скрещивает ступни у него на пояснице и обвивает руками, зарываясь пальцами в жесткие тёмные волосы. Ближе… Так близко, чтобы чувствовать биение сердца, чтобы тереться сосками о холодную кожу, выгибаясь откровенно и в предвкушении.
— Быстрее, — выдыхает она. — Снимай всё.
Он молча слушается её, срывая остатки препятствий между их телами. Голод верёвкой обвивает их, соединяет, связывает. Пусть и ненадолго. Плевать.
Толчки отзываются скрипом видавшего виды стола. Медленно, затем быстро и неистово. Всё, как им нравится. Бонни впивается ногтями в плечи, кричит и кусается. Бонни утоляет голод. Что может быть важнее? Бонни целует глаза и лоб — беспорядочно и часто, не разбирая. А тот, что сейчас в её объятиях, сжимает мягкие розовые пряди в кулаке, рычит ей в ухо, двигается жарко. Так, что на лбу выступают капельки пота. Сильные пальцы, впивающиеся в талию, причиняют боль, но от этого Бонни еще лучше.
Она чувствует, как он изливает сокрытую злость на неё. Злость столь давнюю, что Бонни не рискует копнуть глубже. Просто принимает это как должное. Ведь у каждого пирата где-то есть своя история. Да и какая разница, что прячет его сердце, если ей важно только тело? Наглые руки, острые скулы и мучительно-нежные губы. Она не ошиблась. Сегодня ей определённо повезло.
Они не отрывались друг от друга до утра. Связанные голодом — давним, словно сама природа. Ставшие его марионетками и вместилищем. Методично и изобретательно незнакомец доводил Бонни до последней черты, а потом резко возвращал обратно. Властно и спокойно. Ей было почти жаль, что они больше не встретятся никогда. Бонни влюбилась бы, если бы умела. А он заставил бы её остаться, если бы ему не было всё равно.
Пиратка долго искала свои сапоги, разбросанные по полу в полутёмной комнате. Потом приглаживала встрёпанные волосы, надевая шапочку, и смотрела на медленно сереющее на горизонте небо через раскрытое окно. Мужчина с таким же цветом глаз сидел на развороченной постели.
— И даже не спросишь, как меня зовут? — задумчиво взглянула Бонни на того, кого обнимала полчаса назад.
— А надо? — усмехнулся тот, смотря исподлобья и упираясь широкой ладонью о край кровати.
Бонни пожала плечами.
— Нет, наверное. Всё равно мы больше…
— Да, ты права, не увидимся, — бросил мужчина, равнодушно отворачиваясь.
— А ты точно не из болтливых, — проговорила Бонни. – Всё, как мне нравится.
Хриплый смешок был ей ответом. И она почти не колебалась, делая шаг за дверь. Почти…