Смех

Мадарао никогда не смеется. Сколько ни терзай память, насмешливая легкая улыбка, неизменная кривая усмешка и довольный оскал во время боя - все, что приходит на ум. На улицах как-то не было времени замечать или думать об этом слишком долго, а теперь, когда это время появилось, старший иногда начинает казаться каким-то другим, почти что чужим человеком. Да и человеком ли? Токуса недовольно встряхивает головой, спеша прогнать подальше мысли, неприятные ему самому. Совсем не то, о чем следует думать, занимаясь воровством апельсинов из садика при церкви. Их воспитатель обещал выдрать за уши и увеличить нагрузку на тренировках, если еще раз его здесь поймает. И выдрать за уши только его одного, а увеличить нагрузку - всему отряду, и за последнее Мадарао точно не скажет спасибо. Он никогда не слышал его смех. Выискав ветку покрепче, уцепившись - обхватив ногами и практически повиснув на ней вниз головой, сосредоточенно обрывая спелые плоды, Токуса против воли перебирает воспоминания. Недоверчиво-холодные короткие реплики - самое начало их знакомства. Ехидная колкость, дружеская шпилька - ответ на неудачную попытку пошутить. Теплые, мягкие фразы, тщательно подобранные слова - обращение к Говарду Линку или к сестре, или к Кире и Гоши. Остро, холодно, убийственно зло сцеженная сквозь зубы угроза - врагу, противнику, слова за которыми обычно в ход пускают нож. Ровные, спокойные, учтивые и бесстрастные нотки в голосе - речь взрослого при обращении ко взрослым, тем же воспитателям, например. Злость и раздражение - ледяные точно ушат холодной воды слова во время очередного нагоняя - когда как старшему приходится исполнять свои не самые приятные обязанности. Редкая, тихая и мягкая грусть, выражающая не жалобу и не страдание, только бесконечную усталость - "что мне делать?", когда нелегкое решение уже принято. Крик, резкий оклик - предупреждающий или - это Токуса слышал лишь однажды, встревоженный, неверящий, почти испуганный. Это он слышал лишь однажды: когда его самого пырнули ножом в бок во время взрослой драки в одном портовом кабаке - попытался кошелек под шумок стянуть у кого-то из дерущихся и очень неудачно. Правда, зацепило несильно, только кожу на бедре рассекло. Зажило и даже шрам уже давно не болит, но тот короткий, отчаянный вскрик до сих пор бережно хранится в памяти. Однако смеха Мадарао он все равно никогда не слышал. И это ненормально. Неправильно. Настолько, что даже удачная кража не приносит былой радости. И с этим обязательно надо что-то делать. Спросить напрямую, в лоб такое может только идиот. Спрашивать у Говарда Линка, которого он все-таки чуть-чуть недолюбливает, Токуса считает ниже своего достоинства. А Кире и Гоши все равно ничего путного не скажут: младший командира просто боготворит не задумываясь - в конце концов, на улицах это Рао его и подобрал, а толстяк ответит как ребенок - "не помню", и сам крепко задумается, но от его размышлений вряд ли будет толк. И потому после тренировок Токуса пристает к Тевак, по очень большому секрету спрашивая - ее брат вообще умеет хоть чему-то радоваться как человек? Младшая сперва не понимает, потом очаровательно хмурит брови, но все это очарование исчезает, стоит лишь ей все-таки ответить на вопрос. И Токуса закусывает губу и мрачнеет, вспоминая, что никогда не спрашивал у Мадарао как они с сестрой вообще оказались на улице. Нет, спрашивал, конечно, но ведь глупо было надеяться получить ответ на такой вопрос в самую первую встречу. Тогда ему вежливо намекнули - не твое дело, и больше он вопросов не задавал. В конце концов - какая разница? А оказалось, надо бы. "Я никогда не видела, чтобы он смеялся или плакал после того, как убили наших родителей". Каждый переживает душевную боль по-своему. Все они так или иначе потеряли свои семьи, у самого Токусы на глазах погибла мать, но он все равно смеется и плачет, выплескивая чувства, разрывающие грудь, в этот мир. Так - болезненно и открыто, легче, когда кому-то - наоборот, проще уйти в себя. Понять это несложно, изменить - куда трудней. Мадарао всегда холоден и немногословен, но при этом вполне может пошутить - иногда насмешливо-ядовито, иногда по-доброму тепло. Может чуть улыбнуться и устало махнуть рукой, может хмыкнуть что-то неопределенное - его не назовешь безэмоциональным. Токуса его и в бешенстве видел - только один раз, но и одного раза навсегда хватило. Видел и злым, и спокойным, видел тогда, когда старшему было откровенно скучно или наоборот - что-то привлекало его внимание. Когда Мадарао о ком-то беспокоился - тоже. Видел. А смеха не слышал никогда. Плакать, даже от сильной боли, старший себе не позволял - это слабость. А смеяться не мог - иногда были такие страшные минуты, когда казалось, что он и улыбался-то через силу. Токуса понимал почему, но это все равно казалось неправильным. И страшно несправедливым к тому же - ведь смех очищает душу и сердце, а старший и так тащит на себе слишком многое и уже очень давно. Поделив пополам с Тевак добычу из фруктового садика падре, Токуса молча, про себя, пообещал что-нибудь с этим сделать. Если ему чего-то хотелось, то он умел быть очень упрямым.