Geu XX.

****** - Оппа обещал сегодня познакомить меня со своими друзьями, - говорит Хёна и приоткрывает рот, нанося на губы ярко-красную помаду. Она слегка щурится перед зеркалом, оценивая результат, и Хёнсын скользит взглядом по ее хрупкой фигурке в мешковатой футболке и потертых джинсовых шортах. На тонком запястье мерно позвякивает дорогой браслет, вычурный, усыпанный сверкающими камнями. Пошлая, кричаще роскошная вещь, но Ему такое нравится. Ему нравятся только самые дорогие и классные игрушки. В повседневной жизни Хёна практически не красится, потому что кожа устает от толстого слоя сценического грима, который стилисты наносят на нее щедрыми разноцветными мазками. Она не любит нарочито сексуальные вещи, и вообще, как думает Хёнсын, смахивает на угловатую девочку-подростка, немного растрепанную и взъерошенную. Такая Хёна нравится Хёнсыну намного больше вызывающего сценического образа, потому что она настоящая. Смешная, немного нелепая и всегда искренне улыбающаяся ему при встрече, смешно щуря глаза. Отправляясь на свидание с Ним, она всегда наносит полный макияж. Алая помада, черные стрелки на веках, толстый слой туши и белый тональный крем, превращающий двадцатитрехлетнюю Ким Хёну в крутую и классную диву, настоящую femme fatale, способную сразить фаната одним лишь взмахом тщательно подкрашенных ресниц. Надевает нарочито сексуальную одежду и туфли на высоких каблуках, хотя как-то шепотом признается Хёнсыну, что терпеть не может эти каблуки, от которых ноги превращаются в некое подобие хвоста Русалочки. Хёнсын думает, что так она похожа на разряженную и раскрашенную куклу, на маленькую девочку, которая добралась до маминого гардероба и косметички и решила превратить себя во взрослую красавицу. Все это как-то фальшиво, искусственно, точь-в-точь, как «страсть», которую они показывают на каждом выступлении под светом софитов, и Чан морщится, наблюдая, как она щедрыми мазками красит глаза черными тенями. Но Ему нравится именно такая Хёна. Будто только что сошедшая со сцены Inkigayo, женщина с обложки модного журнала, такая, которой можно похвастаться перед своими друзьями, которые, как думает Хёнсын, такие же напыщенные придурки, как и Он, известный и очень популярный айдол, в которого влюблены толпы восторженных девочек-подростков, истошными голосами выкрикивающие его имя на каждом живом выступлении. Влюблена в него и Хёна, глупо, отчаянно и очень искренне, не обращая внимания на то, что в реальности прекрасный принц – редкостный мудак с гигантским самомнением и смазливым лицом, на котором, как кажется Хёнсыну при каждой личной встрече, застыло выражение снисходительного презрения. Он вытирает об нее ноги и обращается с ней как с тряпкой, а она молча терпит и продолжает любить. - Я его исправлю, - говорит Хёна и подрагивающими пальцами поправляет на себе очередную дорогую безделушку, которые он покупает ей каждый раз после ссоры в качестве примирительного подарка. – Я изменю его к лучшему. Я смогу сделать так, чтобы он стал другим, по-настоящему хорошим, ведь в душе он добрый и нежный, просто не может это правильно показать. У меня получится, ведь я люблю его… Это такой типичный женский комплекс спасительницы, думает Хёнсын. Чем гаже с ней обращается мужчина, тем больше ей хочется стать той, которая, подобно прекрасной принцессе, превратит отвратительное грубое чудовище в идеального принца. Вот только, как правило, такие мужчины не меняются, одна «принцесса» сменяет другую, а ее предшественницам в наследство достается разбитое сердце и несколько вот таких красивых дорогих безделушек, подаренных, чтобы попросту откупиться. - Я счастлива, - говорит ему Хёна и оборачивается, так что Хёнсын может заглянуть в ее блестящие, влюбленные глаза. - Я рад за тебя, - искренне отвечает он, потому что не любит ее. Нет, конечно, он испытывает к ней самые теплые чувства, но это скорее похоже на любовь старшего брата к бестолковой младшей сестренке, когда наблюдаешь за тем, как она растет у тебя на глазах, превращаясь из маленькой девочки в красивую взрослую женщину. И потому он молча наблюдает, как она, напевая, собирается на свидание, надевая на ноги туфли на высоких каблуках и накидывая поверх мешковатой футболки блестящий жакет. Она счастлива, и раз так, то Хёнсын тоже счастлив, потому что видеть ее такой, буквально светящейся изнутри, одно удовольствие. И потому он улыбается ей, старательно игнорируя неприятное чувство, царапающее его нутро острыми когтями, так что смотреть на нее становится больно и тяжело, и Хёнсын низко наклоняет голову, отчего челка падает на глаза. - Оппа, я поехала! Пожелай мне удачи, - он чувствует ее мягкие губы на своей щеке и исходящий от нее легкий запах цветочных духов и бормочет что-то похожее на ободряющие слова. Каблуки мерно цокают по полу, она идет легко и плавно, и Хёнсын невольно восхищается ее силой воли, ведь он знает, что она после концерта совершенно измождена, но все равно надевает неудобные, но очень красивые туфли, чтобы быть в Его глазах привлекательной. Этот ублюдок тебя совершенно не достоин, думает Чан, провожая ее ускользающий силуэт долгим взглядом. Он никогда не сделает тебя счастливой по-настоящему, потому что чудовищ не заботят чувства влюбленных принцесс. И я ненавижу его за то, что он делает тебе больно. ****** Она изгибается в такт музыке, и Хёнсын скользит взглядом по ее точеной фигурке, на автомате напуская на лицо выражение неземной страсти и подходя ближе, практически касаясь руками его плеч. Она поворачивается к нему лицом и смотрит лукаво, слегка прищурившись, и, хотя он знает, что все это лишь игра и следование заранее продуманному сценарию, он невольно подпадает под плен ее чар. Она обхватывает его руками и изгибается в его объятиях, и это выглядит настолько соблазнительно, что Хёнсын невольно понимает всех ее фанатов, которые смотрят на сцену широко распахнутыми глазами и больше всего на свете хотят оказаться на его месте и быть близкими к Ким Хёне настолько, что можно коснуться светлых волос и ощутить жар ее разгоряченной кожи. Многих интересует, связывает ли их нечто большее, кроме дружбы и делового партнерства в рамках общего юнита. Одни фанаты с пеной у рта утверждают, что «у них уже все было», другие говорят, что химия между ними есть только на сцене, а в реальности никакой любовью тут даже и не пахнет. А еще всех страшно волнует, почему у него не встает на нее во время выступлений, когда она прижимается к нему всем телом, интимно, на грани дозволенной телевидением цензуры. Хёнсын порой хочет взять и откровенно ответить, что он просто элементарно ее не хочет. Не потому, что она не красивая и не сексуальная, не потому, что он импотент или гей, который влюблен в Чунхёна, как с пеной у рта утверждают шипперы-слэшеры. А просто потому, что знает ее настоящую. Без яркого макияжа, без дурацких подкладок в лифчик, без томных взглядов, мягкого полушепота и прочих женских уловок. Хёну не хочется тупо трахнуть или видеть как объект сексуального влечения. Хёну хочется любить, нежно и трепетно, так, как она того заслуживает, так, как мечтают все девушки в ее возрасте, с прогулками под луной, свиданиями на реке Хан и всякими там парными браслетами и чехлами для телефонов. Хёну хочется уважать, потому что она танцует на сцене и улыбается, хотя Хёнсын знает, что только вчера она поругалась с Ним и проплакала всю ночь, придя на саундчек с красными припухшими глазами, настолько несчастная, что Хёнсын проглотил все свои наставительные слова и просто молча обнял ее за подрагивающие худые плечи. А еще Хёна его не любит. Она любит напыщенного идиота, который как раз ругается со своим менеджером за кулисами из-за слишком яркого сценического костюма, который, видите ли, не подходит под его новый цвет волос. Она обвивает его шею тонкими руками и прижимается вплотную, и со стороны может показаться, будто они целуются. Хёнсын не удерживается и незаметно показывает ей язык, на что она улыбается и подмигивает ему, слегка прищурив кошачьи темные глаза. Он обхватывает ее за талию, и Хёна изгибается в его руках, бросая томный взгляд на камеру. Хёнсын машинально допевает песню, чувствуя исходящее от нее мягкое тепло. И про себя думает, что когда-нибудь он точно набьет Его смазливую морду. За то, что после выступления она опять будет плакать в гримерной, спрятав лицо в ладонях. ****** - Я сама виновата, - дрожащим тоном говорит Хёна и пытается улыбнуться. – Правда, мне не нужно было кричать на него и говорить, что он эгоистичный ублюдок. Неудивительно, что он вышел из себя, и… Она не договаривает и только громко всхлипывает, глядя на него снизу вверх. На ней нет привычных высоких каблуков, и потому она кажется совсем миниатюрной, настолько, что у Хёнсына невольно сжимается сердце. Ему хочется сказать что-то вроде: «Я же говорил». Или: «Бросай этого мудака, он же поднял на тебя руку, как можно его после этого оправдывать!» Но Хёна смотрит на него так, что он просто привлекает ее к себе и обнимает, чувствуя, как она сотрясается от рыданий. Кажется, у нее вот-вот начнется истерика, и Чан проводит ладонями по спине, думая, как, как можно было вообще поднять на нее руку. - Я его побью, - говорит он вслух и поглаживает ее по спутавшимся взлохмаченным волосам. Кажется, она неслась к нему домой пешком, потому что на улице совсем недавно шел дождь, и выкрашенные в светлый оттенок пряди мокрые на ощупь и слегка вьются от влаги. - Нет, что ты, оппа, не надо! – она отшатывается и смотрит на него с ужасом. – Только не это, не смей! - Это потому, что ты боишься, что я набью ему морду? – Почему-то на душе становится очень гадко. Он отворачивается и идет к дивану, забирая оттуда теплый плед. Она молча смотрит на него слегка припухшими от слез глазами, и Хёнсын набрасывает плед ей на плечи. Она опускает голову и еле слышно говорит: - Это потому, что я боюсь, что он сделает тебе больно. Она зябко кутается в плед и с ногами садится на диван. Хёнсын ощущает, как краска приливает к лицу, как у какого-то глупого подростка, и поспешно отходит к бару, открывая тяжелую дверцу: - Я налью тебе коньяка. Коньяк – лучшее средство от любого душевного разочарования. - Лучше горячего молока, - тихо просит она с дивана. Сердце невольно сжимается от щемящего нежного чувства, и Хёнсын усмехается, качая головой и наполняя фужеры золотистым напитком. - О, нет. Коньяк успокаивает нервы лучше какого-то молока, оппа знает наверняка. Давай, ты уже большая девочка, вполне можешь позволить себе немного. - Этому тебя наверняка Дуджун-оппа или Чунхён-оппа научили? – смеется она, покорно принимая стакан из его рук. Хёнсын садится рядом на диван и смотрит на стену, на странную картину, которую когда-то давно ему подарил на какой-то праздник Кикван. На ней изображено что-то абстрактное, и сам одногруппник уверяет, что картина называется «Страсть» и символизирует глубокие чувства. Ёсоб отвечает, что видит на этом шедевре изобразительного искусства куски помидоров и угля, а Донун называет ее «красной блевотиной». Картина ему совсем не нравится, но Хёнсын упорно продолжает созерцать непонятные линии и точки, потому что молчание слишком интимное и неловкое, а взгляд упорно падает на ее тонкие лодыжки со слегка выступающими косточками. Он видел ее ноги бесконечное число раз, но почему-то сейчас все приобретает совсем иной смысл. Это немного пугает, и Хёнсын поспешно отпивает из бокала коньяк, ощущая, как тот, обжигая, скользит по пищеводу и туманит голову. - Он назвал тебя «педиком», - внезапно говорит она. Чан поворачивает голову и смотрит на нее, а она не сводит взгляда с колеблющейся золотистой жидкости в стакане и морщится: - Я разозлилась и сказала, что это не так. Он продолжил по-дурацки шутить, я вспылила, а дальше ты знаешь. – Она слегка касается подбитой скулы и улыбается краешками губ. Хёнсын ощущает, как воздух в комнате становится тяжелым и удивительно жарким, и тихо спрашивает, надеясь, что его голос сейчас звучит ровно и спокойно: - Так это… из-за меня? - Нет, - поспешно отвечает она, будто ожидая его вопроса. – Из-за всего. Из-за всех его предыдущих слов, из-за того, что это был именно ты, из-за того, что я просто устала. Он же знает, что ты для меня особенный человек, но все равно позволил себе такое… Я просто иногда отказываюсь его понимать. Особенный человек – это близкий друг, надежный деловой партнер и просто хороший оппа, к которому можно прийти, когда тебе плохо. Хёнсын понятия не имеет, что именно Хёна имеет в виду под этими словами, но почему-то слышать от нее что-то такое очень приятно. Как и понимать, что она дорожит его добрым именем и готова ради того, чтобы защитить его, на многое. Даже на то, чтобы поругаться насмерть с Ним. Завтра он наверняка ей позвонит и извинится. Она растает и прибежит к нему как последняя дурочка, потому что женщины всегда так ведут себя с теми, кого любят, прощая им даже самые отвратительные поступки. Хёнсыну кажется, что это полнейший мазохизм, а они называют это «способностью прощать». Наверно, в каждой из них живет вот такая самоотверженная «героиня», готовая жертвовать собой ради какого-то ублюдка. Потом он подарит ей побрякушку, может, еще цветы, и сводит в ресторан. Дорогой и модный, ведь такие девушки, как Хёна, красиво смотрятся только в элитных заведениях, где все будут коситься на их пару и отчаянно завидовать. Она будет щебетать и смотреть на него влюбленным взглядом, он будет думать о своем последнем шоу и упиваться завистью окружающих мужчин. А Хёна просто дурочка, с внезапной горечью думает Хёнсын и невольно вздрагивает, когда она кладет голову ему на плечо и пододвигается к нему ближе, так что ее колено практически касается его ноги. - Кажется, я пьяна, - внезапно говорит она и весело смеется. – Когда я напиваюсь, я становлюсь такой дурной, оппа. Чан невольно качает головой и улыбается, отпивая из своего бокала, а она тихо добавляет, кутая ноги в теплый плед: - Спасибо… Хёнсын. В комнате воцаряется молчание, прерываемое лишь мерным гудением работающего в соседней комнате телевизора. Хёнсын прикусывает нижнюю губу и в очередной раз думает, что этот ублюдок совсем ее не достоин. А еще сердце в груди бьется быстро-быстро, и он очень надеется, что это от крепкого коньяка. А вовсе не от ее тихого шепота и легкого дыхания на его шее, от которого по всему телу бегут мурашки. Определенно, это все коньяк, и совсем ничего другого. ****** - Чувак, да ты во френдзоне, – говорит ему Чунхён и смотрит на него отвратительно понимающе, одним из тех взглядов, которые обычно кидают ведущие популярных вечерних женских шоу на рыдающих растрепанных теток, рассказывающих о том, что их бьет муж. Хёнсын вновь опускает взгляд на экран телефона и бормочет себе под нос: - О чем ты? - Ну как о чем? – Чунхён округляет глаза, как будто Чан над ним издевается. – Ты любишь Хёну, она любит этого своего долбоеба, а он любит свое отражение в зеркале и вопли подрачивающих на него фанаточек. - Это отстойно, - поддакивает Дуджун и вытирает влажные волосы полотенцем. Кикван и Донун, к счастью, ничего не говорят, только смотрят еще более отвратительно сочувствующе, чем Чунхён, а Ёсоб поднимает голову от планшета и коротко говорит: - Отстаньте от него. Не хочет говорить об этом, не надо. - Я не понимаю, о чем вы, - мотает головой Хёнсын. – Я не люблю Хёну. Точнее, люблю ее, но не в таком смысле. Она мне кто-то вроде младшей сестренки или какой-нибудь кузины. Никакого влечения, мне просто хочется о ней заботиться. - Понятно, - отвечает Чунхён, и по его тону Чан понимает, что тот ему не верит. - Просто ты на нее так смотришь иногда! – не выдерживая, выпаливает Кикван. Хёнсын поворачивается к нему, а тот моментально краснеет и отворачивается. - На сестер так не смотрят, хён, - заканчивает за него Донун. – Так, что у меня просто мурашки по телу бегут. Это все чертова работа. Когда ты постоянно изображаешь к кому-то страсть, то рано или поздно вживаешься и начинаешь верить. Хёнсын по-прежнему считает, что Хёна совершенно не в его вкусе, Она миниатюрная, какая-то взъерошенная, как маленькая канарейка, слишком похожая на востроносую лисицу. У нее нет ни пухлых губ, которые всегда нравились ему в девушках, ни точеной аристократичности в чертах лица, того, что Чан всегда ищет в своей будущей подружке. Но зато от нее всегда ошеломительно пахнет. Чем-то мягким, какой-то странной смесью девичьих косметических запахов, аромата ее кожи и волос, что вместе сливается в одну гремучую смесь, от которой у Хёнсына кружится голова. Еще у нее красивые глаза, яркие и со светлыми огоньками в радужке, такие, что кажется, будто они светятся, эти ее ведьминские горящие глаза. И она вся какая-то мягкая и беззащитная, настолько, что Хёнсыну страшно хочется обнять ее и больше никогда не отпускать. Схватить ее за руку, чтобы она не шла к Нему на свидание, сказать: «Останься!» - и прижать к себе, потому что просто невыносимо видеть, как она каждый раз возвращается от него заплаканная и какая-то потухшая. А еще он совсем не достоин того, чтобы видеть эти огоньки в ее темных глазах, россыпь легких веснушек на светлой коже и маленькие мимические морщинки в уголках губ, когда она смеется или улыбается широко и искренне. Хёнсын готов поспорить, что он даже всего этого и не замечает, пялясь ей на грудь или ноги, не скрытые слишком короткой юбкой. А Чан замечает. Настолько, что ее образ въедается в память, как сигаретный дым в одежду, и выветрить его оттуда совершенно невозможно. - У меня сейчас другая девушка, - говорит он, обращаясь, скорее, к самому себе, чем к одногруппникам, которые по-прежнему продолжают смотреть на него в упор как на какую-то жертву стокгольмского синдрома. – Вот, пишу ей сообщение, может, даже сходим с ней на свидание. - Правда? – вскидывает брови Дуджун. – Красивая? - Очень, - с готовностью кивает головой Хёнсын. – У нее такие… И осекается, потому что в памяти нет ничего, связанного с ней. Он не помнит ни черт ее лица, ни цвета глаз, вот волосы, кажется, у нее были выкрашены в ярко-рыжий цвет. Они познакомились на какой-то вечеринке у общего друга, и, вроде, она была забавной и симпатичной. Но почему-то, даже если сильно напрячься, он не вспомнит о ней совсем ничего примечательного. Зато перед глазами ясно возникает ее светлая улыбка. Ее растрепанные после тренировки светлые волосы, которые смотрятся по-дурацки с этими черными корнями, но, как ни странно, ей это даже идет. И, конечно, ее глаза. Которыми Хёна смотрит на него так, что пересыхает в горле, а воздух в легких становится тяжелым как свинец. - Она очень красивая, - отзывается Хёнсын, старательно игнорируя въедливый взгляд лидера. – Особенно мне нравятся ее рыжие волосы. - А как ее зовут? – подает голос Донун. У Хёнсына хватает самоуважения, дабы не покоситься глазами на экран. Тем более, что он знает, что ее имени там нет, потому он записал ее как «Забавная приятельница Джуна», чертов пьяный дебил. - Хёён, - наугад говорит он. – Ее зовут Хёён. Очень красивое имя, между прочим. Позже он удалит ее номер, перед этим извинившись и сославшись на плотный график. Он знает, что будет выглядеть в ее глазах ветреным придурком, но это лучше, чем тешить ее пустыми надеждами, ведь он по-прежнему не помнит ровным счетом ничего. Зато теперь он знает, что ее зовут Хёмин. Это ему тихо сказал Донун, когда он выходил из комнаты, потому что, оказывается, он давно ее знает и даже пару раз ходил с ней и ее подругами в караоке. Хёнсын едва сдержался, чтобы не сбежать, потому что почувствовал, как будто его поймали с поличным за чем-то очень интимным и личным. А вечером он будет пить холодный коньяк, потому что тошно и хочется напиться до беспамятства. И, закрыв глаза, видеть светлые волосы и забавные веснушки на мягкой молочной коже. ****** Раньше было намного проще. Раньше не было этого клубка запутанных чувств, которые сплетаются в его душе в какое-то непонятное безумство, а сейчас Хёнсыну даже трудно касаться ее во время очередного прогона танцев. Он винит в этом одногруппников, которые, как последние дебилы, начали твердить ему о каких-то глубоких чувствах, винит продюсеров, которые придумали им слишком откровенный и сильный концепт, винит саму Хёну, которая, кажется, тоже нервничает, поэтому постоянно ошибается, беспрестанно извиняясь перед сердито кричащим хореографом. - Я просто не выспалась, - тихо бормочет она, и Хёнсын думает, что это наверняка потому, что она провела ночь с Ним. От мысли о том, что этот мудак касался ее везде, где только можно, хочется хорошенько проблеваться, и Чан морщится, отпивая залпом большой глоток воды. - Я слышала, ты расстался со своей девушкой, - раздается рядом ее голос. От неожиданности он давится водой и начинает кашлять, а Хёна хлопает его по спине и робко улыбается: - Прости. - Да, - кивает Хёнсын, справляясь с кашлем. Хёна качает головой, так что взмокшие светлые прядки волос падают ей на плечи: - Мне правда очень жаль. Вы, наверно, были очень хорошей парой… В ее голосе Чан улавливает какие-то странные нотки и вглядывается в ее лицо. Хёна слегка краснеет, и Хёнсын кожей ощущает исходящее от нее напряжение, настолько сильно, что стоит лишь коснуться ее плеча, и… - Эй, ребята, пора сделать второй прогон! – врывается в ее сознание громкий голос хореографа, и он поспешно встряхивает головой, отгоняя от себя наваждение. Звучит громкая музыка, и Хёна начинает двигаться в такт, исполняя свою партию. Он действует чисто на автомате, потому что делал это уже тысячу раз перед толпой беснующихся зрителей. Схватить ее за руку, потянуть на себя, провести ладонью по ее волосам, сжать ее бедра, потому что так положено по структуре слишком откровенной и сложной хореографии. Вот только сейчас все эти отточенные движения будто приобретают какой-то особый смысл, настолько, что у него возникает ощущение легкой ирреальности. Что нет ни тренировочного зала, нет ни выкрикивающего что-то хореографа, нет трейни, столпившихся у дверей и восхищенно глазеющих на них широко распахнутыми глазами. Нет ни его так называемой «бывшей» девушки, нет ни Его, только он, Хёна и этот страстный танец, интимный, настолько на грани, что каждое движение отдается во всем теле жаркой волной. Она неожиданно закидывает ногу ему на бедро и, обхватив шею руками, пристально смотрит в глаза. И Чан ощущает легкое жжение в пересохшем горле и облизывает сухие губы, вглядываясь в ее полубезумные, какие-то просящие глаза. - Это была очень классная импровизация! – Музыка выключается, и хореограф довольно хлопает в ладоши. – Пожалуй, стоит включить ее в окончательный вариант номера. Молодец, Хёна, отличная работа, Хёнсын, сегодня вы играли настолько хорошо, что мне показалось, что между вами пробежала самая настоящая искра. Хёна моргает часто-часто и кивает, выглядя немного растерянной и отрешенной. Хёнсын смотрит на нее и понимает, что никогда раньше не замечал, какая она красивая, когда на ее лице нет почти никакой косметики, только легкий тинт для губ. Не милой, не смешной, а именно… красивой. Он отворачивается и хватается за бутылку воды, потирая вспотевший лоб. Мысли путаются в голове, странные и хаотичные, сердце стучит быстро и неровно, как будто он пробежал пару километров, а еще он чувствует кожей, что она смотрит на него в упор. Это была не искра. Это был самый настоящий костер. ****** Он срывается на Хёне на очередном музыкальном шоу. Закатывает самую настоящую истерику, приревновав ее к Хёнсыну, заявив, что они, видите ли, выглядят слишком счастливыми и естественными на сцене. Кричит на нее, поникшую и какую-то растерянную, не стесняясь ни стаффа, ни собственных одногруппников, которые наперебой пытаются его успокоить, а Хёна молчит и только смотрит на него как-то устало, так что у Чана перед глазами возникает алая пелена, и он бросается на Него, с силой ударяя Его в челюсть. Этот мудак намного сильнее и больше по габаритам, и может отправить Хёнсына в нокаут одним сильным и точным ударом. Он все равно продолжает бить его, не жалея кулаков, разбивая костяшки пальцев в кровь, потому что вся та ярость, ненависть и ревность, что копились в нем все те чертовы месяцы, что он пудрил ей мозги, буквально разрывают его на части. Что было в итоге, он помнит смутно, кажется, его оттаскивает от Него Чунхён и Кикван, что-то обеспокоенно крича и похлопывая его по плечам. Этот козел что-то громко орет, а Хёна неожиданно подходит к нему и что-то тихо шепчет Ему на ухо. И Он внезапно замирает и смотрит на нее с нескрываемым удивлением, а Чану становится больно, и он выходит прочь из гримерки, морщась от боли в разбитой скуле и губах. Конечно, она как всегда его простит. Он даже не удосужится перед ней извиниться, а она побежит за ним, влюбленная дурочка, которая мечтает сделать из чудовища прекрасного принца. Хёнсын садится на сиденье в коридоре, возле каких-то автоматов с кофе и прохладительными напитками, и обхватывает голову руками, пытаясь справиться с охватившим его чувством боли и безнадежности. Болит где-то внутри, а почему, он даже не хочет задумываться. Мерно цокают тонкие каблучки, и он видит перед собой стройные ноги в черных туфлях. Хёнсын поднимает голову и встречается взглядом с Хёной, которая смотрит на него широко распахнутыми глазами. На Чана накатывает удушливая волна раздражения, и он сердито говорит, отворачиваясь: - Только не надо стыдить меня, что я на него набросился. Да, я знаю, что слегка помял личико твоего благоверного, но не переживай, гримеры живо вернут ему товарный, подходящий для очередной рекламы вид. Просто он повел себя как настоящий мудак, и потому… Черт, ударил и ударил, не сдержался! Он ожидает, что Хёна что-то запричитает про то, что ее оппа на самом деле хороший. Что он не хотел ругаться и орать, просто она такая нехорошая, танцует на сцене в ярких откровенных нарядах. Но она молча опускается перед ним на колени и достает смешной носовой платок с мультяшной кошечкой. - У тебя кровь, - тихо шепчет она и тянется к нему, осторожно проводя платком по скуле. Хёнсын морщится от резкой вспышки боли, и Хёна дует на поврежденную кожу, глядя ему прямо в глаза. Хёнсын сглатывает, а она продолжает сидеть перед ним на коленях, замерев с вытянутой рукой, и ее глаза смотрят так, что Чан ощущает, как начинает легонько покалывать кончики пальцев, а место, где она касается его рукой, буквально горит, как бумага в пламени свечи. От нее приятно пахнет, на коже видны легкие светлые веснушки, и Чан думает, что если он слегка нагнется, то его губы коснутся ее губ, накрашенных этой отвратительной красной помадой, но наверняка удивительно нежных и мягких. Он чуть-чуть продвигается вперед на стуле и наклоняет голову, опуская руки ей на плечи. Ближе, еще ближе, так что расстояние постепенно сокращается, и ее дыхание опаляет его губы… Хёна не делает ни единой попытки отстраниться. Ни на миллиметр. The End