Не подбирай осколки

Сладкий кошмар обескровленных подземелий вновь нарушает твой лёгкий поспешный шаг; с воплем надтреснутым мучимая душа вырвется прочь из обрушившихся тоннелей и, не отыскав спасенья, вернётся в камень. Кожей холодной чужой ощущая взгляд, сложно сдержаться и не посмотреть назад; сложно в дрожащей руке успокоить пламя и не покинуть намеченную дорогу, если сомнения, ширясь в твоей груди, шепчут украдкою: Первая, погоди... Будучи лишь пылинкой в ладони Бога-проводника, ты способна осуществить ли то, что задумано было и не тобой? Изголодавшийся страх изошел слюной — мало ему тех, других, что давно погибли; тех, чьих теней никому не дано приметить в жадно разверзшейся затхлой подземной тьме. Чьи-то безмолвные статуи в бахроме пыльной и кружеве тонкой паучьей сети — полуслепые свидетели лет и смерти — смотрят с печальной насмешкой тебе вослед. Тлеет на шее магический амулет, словно маяк, обещающий в круговерти мыслей не сгинуть и точно достигнуть цели. Сердце колотится. Нежно опять зовёт, плачется и понукает идти вперёд то, что тебя захватило давно всецело, что не давало ни ночью, ни днём покоя — старое зеркало, отблеск былых времён, что для потомков судьбою был сохранён... Только тревога визгливо на ухо воет: Первая, не проходи сквозь пустые залы, не возвращайся к нему по своим следам, не разрывай свою душу напополам да не прикасайся к двери, что изветшала... Но цель так близка, так желанна — и ликованье ласково душит волненья дурной росток. Вот оно: древней дороги лихой виток, дверь, а за нею — награда за ожиданье: тускло мерцающей грудой обломков скверных павший элувиан манит тебя к себе, тёплыми искрами в выверенной резьбе, тысячелетним величием, что безмерно... И, увлеченная этим зловещим кладом, с кровью, из раны сочащейся на руке, ты не заметишь застывшие вдалеке тени друзей, умерщвлённых зеркальным ядом. Речи ушедших отныне легки и колки; неутомимо скользящий средь паутин, голос неслышимый, что на двоих один, просит отчаянно: Не подбирай осколки.