Когда Восток встречает Запад

1. Море Море. Тёмное, холодное, полное скользких тварей. Вот, что досталось ему. Он ненавидел море. Слишком большое, слишком непокорное. Целыми днями он сидел на утёсе, с тоской и ненавистью глядя на волны, каждый раз меняющие цвет и форму. Небо над головой тоже менялось, словно отражая прихоти солёной холодной стихии. Или море отражало небо? Он не знал. И ему не было до этого никакого дела. Но его мысли возвращались к этому вопросу. Больше ему не о чем было думать. О братьях и сёстрах, об отце он старался не вспоминать. Мысли о семье навевали одиночество, холодное и огромное, как ненавистное море. Он мог бы мыслить о великих свершениях, он мог бы мыслить о девах с искусно уложенными волосами, он мог бы мыслить о власти. Но он поводил дни и ночи, тоскливо глядя в небеса и лишь изредка окидывая взглядом бескрайние волны. Где-то, на границе, почти недоступной взору, небо и море сливались в одно целое. Был ли в этом особый замысел его отца? Никто не знал, а он сам жаждал задать другие вопросы, чтобы беспокоиться о такой ерунде. Иногда он издали видел людей. Люди приходили украдкой, оставляли одежды и еду, благовония и цветы. Чем он казался этим людям, неподвижно сидящий на вершине чёрного утёса, неподвижный, покрытый каплями воды и засохшей солью? Может, копией его могущественного отца? И за это они почитали его, продолжали приносить свои подношения, надеясь умилостивить могущественного повелителя всего и всех. Он не сходил вниз, чтобы забрать приношения. Шёлк выцветал и рассыпался на нити под яростными лучами солнца, еда гнила и уходила на корм червям, цветы засыхали и их сухие листья разносили по свету ветры. В один из ярких дней лета, когда солнце, отражаясь от ленивых волн, слепило глаза, он почувствовал прикосновение. Он вздрогнул и обернулся. В белоснежном кимоно, расшитом цветами сакуры, стояла его сестра. Её лицо было выбелено, алыми каплями на нём блестели губы, раскрашенные алым сияли её глаза. — Наш отец недоволен, — сказала она, не отнимая узкой ладони от плеча. Её глаза были устремлены вдаль — на границу моря и неба. Он с трудом разлепил губы. — Чем? — хриплый каркающий голос. Слово неуклюже упало шероховатым камнем. — Твои владения, — она перевела взгляд на него, — ты смотришь на них сверху вниз. Ты не спускался туда? Он покачал головой. — Отец недоволен, — зачем-то повторила она. Молчание между ними было заполнено шорохом волн, солнечным ветром и вкусом соли на губах. — Ты не любишь море, — вдруг сказала его сестра, и он вздрогнул. Она заглянула в самое сердце его и увидела правду. Он вскинул голову и встретился с прямым взглядом подведённых тушью глаз. Он ничего не сказал, поражённый этими глазами. Из складок кимоно она достала маленькую коробочку, усыпанную драгоценными камнями. Коробочка упала на его колени. — Отец недоволен, — в третий раз сказала она, — когда тебе надоест смотреть на небо, приходи ко мне. Прежде чем он ответил, она повернулась к нему спиной. Складки ткани зашуршали, он почувствовал тонкий аромат, перебивающий запах соли. Она медленно и торжественно, сопровождаемая горячими лучами солнца, спускалась с его утёса. 2. Небо Он не мог смотреть на море, от каждой капли, попадающей на его чёрную от солнца кожу, его передёргивало, от запаха соли тошнило. Он сидел, закрыв глаза, сжимал в руках безделушку сестры и вспоминал её слова. «Отец недоволен», — сказала она тогда. От этих слов в его сердце поселился страх, прежде ему неведомый. Страх заставлял сердце скакать в груди, словно зайца; руки дрожать, словно листья на ветру; в животе поселился холод, словно он проглотил море. Он распахнул глаза, и сразу же в них ударил солнечный свет. Как он раньше не замечал, что солнце так безжалостно? Из-под полуприкрытых век он смотрел на синеву неба, бегущие облака, отворачиваясь от солнца. Но солнце было повсюду, будто наблюдая за ним, преследуя своим взглядом. И он зажмурился. «Когда тебе надоест смотреть на небо, приходи ко мне», — вдруг вспомнил он. В груди защемило. Отчего? Она была единственной, кто пришёл к нему за долгие годы. Он удивлённо распахнул глаза. В руках переливались яркими цветами коробочка, оставленная сестрой. Покрытые солью пальцы пробежались по сверкающим камням. Он был заворожён сиянием. Он был очарован надеждой. Он открыл коробочку. Оттуда ударил холодный белый свет. Он вскрикнул, разжимая руки. Коробочка с тихим звоном упала на камень. Он закрыл ладонями лицо. Но свет всё равно просачивался сквозь пальцы. Глазам было нестерпимо больно, и на щёки хлынули слёзы. Свет окружал его. Постепенно глаза привыкли, и от отнял руки от мокрого лица. В потоках холодного белого света, улыбаясь, стояла его сестра. — Ты принял моё приглашение, — сказала она. Она была в белом кимоно, на плече которого была вышита лилия. Её волосы были уложены в высокую замысловатую причёску, лицо было строгим и белым, губы были по-девичьи розовыми. — Где мы? — хрипло спросил он. Сестра подошла ближе. В нос ударил тяжёлый и сладкий лилейный запах. — Ты столько лет смотрел и до сих пор не понял? Он обвёл взглядом бьющее потоками белого света пространства. — Ты в моём царстве, братец. Ты на небе, — строго сказала она. И он не знал, что ей ответить. Чтобы умилостивить отца, он должен показать, что раскаивается. Так сказала ему сестра. Чтобы обрадовать отца, они должны заключить брачный союз. Так сказала сестра. Тогда отец разрешит ему остаться на небе, по которому он столько тосковал. Так сказала сестра. И он слушал. Он слушал её речи, освещённый со всех сторон бесконечными не угасающими потоками белого света. Куда бы он не пошёл, везде был этот свет. За ним почти не угадывались очертания стен и предметов. В этом свете он чувствовал себя так, словно отец неотрывно смотрел на него тяжёлым обвиняющие взглядом. Это было невыносимо. Небеса были огромными, сияющими белым светом и холодными. Здесь не было ветров, просто стоял пронзающий до костей холод. В изношенных сандалиях, впитавших запах моря; в синем кимоно, выцветшем от ветров и соли; с чёрной от солнца кожей, он чувствовал себя на небесах лишним. Его волосы были слишком растрёпанны и черны. Его голос был слишком хрипл. Он не подходил небесам. Он мог испачкать их одним своим прикосновением. Однажды он сидел, скрестив ноги и закрыв глаза, в одном из бесчисленных залов. Вокруг был только свет. В его глазах не осталось слёз, которые лились в первые дни бесконечным потоком. Теперь его глаза стали сухие и красные, и он большую часть времени сидел, не открывая их. Под веками проносились образы из памяти — бесконечная череда волн смешивалась с плывущими по небу облаками, морская буря переплеталась с картиной грозы. Эти образы не несли покоя, они стали ему одинаково ненавистны. Но белый свет, окружающий его сейчас, был во сто крат ненавистнее. На плечо ему легла холодная узкая ладонь, и он почти не вздрогнул. Почти. Он неохотно распахнул глаза и встретился с настороженным холодным взглядом сияющих глаз своей сестры. Она была облачена в белое кимоно, по подолу вышитое цветами, её волосы были безупречно уложены, лицо — ровно выбелено. Она была олицетворением небес, прекрасная, холодная и безупречная. — Что отражает что? — хриплым от долгого молчания голосом спросил он. Она распахнула глаза, на её лице впервые появилось выражение удивления. Эмоции словно смяли прекрасные черты, превращая лицо во что-то, ранее неведомое. — Небо отражает море? Или море отражает небо? — продолжил он вопрос, вглядываясь в искажённое удивлением лицо. Миг они смотрели друг на друга, она — изумлённая, он — мучительно ждущий ответа. Затем её лицо разгладилось, вновь стало безупречным, словно маска. — Неужели ты ещё не понял? Неважно, что отражает что. Они неразрывно связаны. Это две половинки целого, — безразлично сказала она, разжимая ладонь. Она пошла, глядя куда-то вдаль, к чему-то, видимому только ей. Её силуэт медленно сливался, вплетался в потоки света. Он облегчённо выдохнул. Понимание, снизошедшее на него, окутало его, словно кокон. Он не любил море, отчаянно стараясь найти любовь в небе. Но небо — то же море. По щекам заструились слёзы. Свет уже не был ему помехой, но слёзы никак не хотели останавливаться. Когда отец, братья и сёстры стоят, ошеломлённо глядя на него, он спокоен. Когда его сестра в кимоно невесты, прижимает руки к щекам, её безупречное холодное лицо трескается словно маска, выпуская эмоции. Лицо её искажается стыдом, слезами, гневом. Она швыряет ему в лицо всё, что попадёт под руку. Но он спокоен. Словно они вдруг поменялись лицами — у него теперь её, спокойная, прекрасная маска; у неё — его слабое лицо, по которому, как волны, пробегают эмоции, сменяя одна другую. Отец отвешивает ему оплеуху. Рука у отца тяжёлая. И впервые, впервые с его появления на свет, отец смотрит на него, только на него. Лицо отца искажено гневом. Отец бьёт его ещё раз, и ещё раз, и это заставляет всё внутри, все чувства, все мысли сжаться в тугой комок. Пусть отец не любил его, но сейчас отец смотрит на него, он не обращает внимания ни на кого. И это прекрасно. Братья держат его руки. Братья держат его голову. Они остригают волосы, сбривают бороду. Он то безжизненно обвисает в их руках, то начинает биться, сотрясаемый крупной дрожью. Потом они отдают его отцу. Отец хватает его за загривок. Он должен чувствовать стыд, он должен чувствовать гнев или хотя бы жалость к себе. Но он чувствует только то, что рука у отца ужасно горячая. И это всё. Отец говорит ему: — Ты позор своего рода. И он должен чувствовать боль, стыд, ярость. Но он чувствует только облегчение. На губах блуждает слабая улыбка. И он бормочет: — Наконец-то всё закончится. Никакого моря. Никакого неба. 3. Земля И потом всё вокруг вертится, кружится, в ушах свистят все восемь ветров. Он чувствует боль по всему телу, потом слышит звук удара. Он успевает подумать: «Это мой конец. Это моя смерть». И его поглощает темнота. А потом он чувствует тягучую боль по всему телу. Он стонет, и тут же лоб накрывает тёплая рука. Он слышит чей-то ласковый, полный сочувствия голос. Голос говорит незнакомые слова. Он распахивает веки, и в глаза бьёт свет. Свет не безжизненно белый, а тёплый, уютный и жёлтый. Он пытается что-то сказать. Но слова выходят несвязными. Ласковый голос уговаривает, увещевает. Нежные мягкие руки гладят его тело, боль отступает, свет отступает, и он медленно закрывает глаза, засыпая. Он просыпается и видит склонённую к нему голову. Лицо белое, но не от белил — белая сама кожа. Глаза цвета листвы, слишком большие. На лицо падают волосы цвета спелой пшеницы. Он несколько раз моргает, и понимает — это женщина. Она говорит что-то. Он не понимает. Речь у неё слишком мягкая, голос слишком нежный. Это непривычно. Он спрашивает: — Кто ты? Где я? И собственная речь звучит лаем, грубым и резким. Но женщина не пугается, она смотрит немного обеспокоено. И это всё. Никакого презрения, никакого превосходства на лице. И это непривычно. Он пытается встать, но чувствует на плечах теплые нежные руки. Руки настойчиво укладывают его на постель. Она что-то говорит, что-то короткое, и качает головой. Это короткое слово, наверное, значит «нет». Ему нельзя вставать. Он понял. Потом она уходит, только для того, чтобы вернуться. Он лежит в полумраке, разглядывая тёмный потолок. Она приносит какой-то отвар, пахнущий сладкими душистыми травами. Она откидывает одеяло, под которым он лежит, абсолютно нагой. Он пытается прикрыться. Но она ловит его руки и уговаривает. Что она говорит, он не понимает, но поддаётся на увещевательные интонации. Она обтирает его отваром, её руки тёплые, её лицо сосредоточенное и заботливое. Он хочет вернуться к рассматриванию потолка, но не может оторвать глаз от её лица. Она совсем юная. Он любуется мягким овалом лица, нежной белой кожей, плавными движениями. Он не замечает, когда она заканчивает. Она кротко улыбается и накрывает его одеялом. Он не может оторвать взгляд от её лица. Девушка мягко касается своей груди и говорит, как пропевает: — Леля. Он зачарован этим словом. Она улыбается и терпеливо повторяет. Наверное, это её имя. Он повторяет вслед за ней. У него выходит твёрдо и совсем не похоже: — Реря. Она негромко заливисто смеётся и качает головой. Он смотрит на ямочки на её щеках и улыбается в ответ. Она снова касается своей груди и повторяет: — Леля. А потом вопросительно смотрит на него. Он достаёт из-под одеяла свою загорелую тяжёлую ладонь и касается своей груди. — Сусаноо, — говорит он. Движение и речь отдаются в груди тянущей болью. Она склоняет голову к плечу и повторяет: — Сусано? Сусан? Он осторожно качает головой и повторяет: — Сусаноо. И она послушно повторяет, копируя даже интонацию его голоса. Но его имя в её устах всё равно звучит инородно. Ему интересно, что это за земли, куда он попал, кто она такая. Он хочет задать все эти вопросы, но сдерживает себя. Он может сделать это позже, когда они будут друг друга понимать. Сейчас ему достаточно непривычного имени, которое он не может выговорить. Его божественная кровь помогает ему выздороветь. Его происхождение помогает учить сложную речь Лели. Он ходит, тяжело прихрамывая. У него сотни вопросов, и Леля терпеливо отвечает на них. Всё вокруг иное и странное. Леля носит странное, слишком цветастое кимоно, совсем не красит лица и живёт в «изба», в её пище совсем нет риса, зато есть «репа», и она редко ест рыбу, хоть и послушно готовит, когда Сусаноо приносит улов из пробегающей недалеко речушки. Здесь нет моря и небо совсем другого цвета, чему Сусаноо рад. Здесь не растут лилии и сакура, земля вокруг бескрайняя и совсем нет гор. Сусаноо не нравятся деревья, которые Леля называет «дуб», и завораживают «берёза». Сусаноо познаёт мир вокруг, постоянно спрашивая. Леля не спрашивает совсем. Она смотрит на него своими глубокими зелёными глазами, даёт отвары, которые делает сама, и терпеливо отвечает. Может, ей неинтересно. Может, она ждёт. В один из вечеров Сусаноо не выдерживает и рассказывает сам, столько, сколько может выразить. На языке Лели. Она слушает внимательно, не перебивая, не восклицая, изредка только подсказывая слова. Когда Сусаноо замолкает, она подаёт ему воду в широкой чаше с изогнутой ручкой. У него и впрямь сухо в горле, и Сусаноо благодарно пьёт неожиданно вкусную воду. Леля задумчива и молчалива. Она ничего не говорит про семью Сусаноо. Она ничего не говорит про его падение. Как и на следующий день. И через день. Сусаноо благодарен ей. Они продолжают жить в этом маленьком «изба», как брат и сестра, целомудренно и спокойно. Леля прекрасна, и Сусаноо чувствует, что он к ней неравнодушен. Но он не знает, что думает она. И он боится сказать. Да и слова подходящего он не знает. А потом Леля говорит ему: — Сейчас середина лета. Скоро наступит холодная осень, а потом зима. Если ты хочешь вернуться в свои земли, то стоит поторопиться. Он замирает, осмысливая её слова, а потом кивает, соглашаясь. Они собирают ему вещи семь дней. Леля сушит мясо и рыбу, кладёт в плетённые коробки с крышкой ягоды, что-то шьёт вечерами. Он ловит рыбу, охотится на зверей и птиц. Когда ему пора отправляться в путь, Леля дарит ему диковинный местный наряд — широкую рубаху с замысловатой вышивкой, широкие штаны и странную плетённую обувь. Она помогает ему облачиться, и между ними только неловкость самого Сусаноо. Леля невозмутима. Он надевает за спину короб, берёт в руки посох. Он не знает, что сказать. Леля подходит к нему, мягко обнимает и говорит: — Не всегда таким, как ты, место на небе. Иногда мы можем ходить и по земле, среди людей. Сусаноо смотрит на неё изумлённо. — Ты нужен в своей стране. Иди за солнцем и придёшь туда. Я остаюсь здесь. Сусаноо смотрит на эту женщину, на эту богиню в странном одеянии, словно сотканном из цветов её страны, с волосами, заплетёнными в незатейливую косу и, запинаясь, говорит: — Моё сердце, моё сердце… Там есть ты, Реря. Эти слова на чужом языке даются ему нелегко. Она смотрит ласково и говорит: — Ты не мой суженый. Сусаноо не понимает, что такое «суженый», но понимает, что его отвергли. Это печально, но не так горько и больно, как он ожидал. Она вновь его обнимает. На губах у Лели печальная улыбка. Сусаноо взглядом находит розовеющее на рассвете солнце. В сердце у него тоже разгорается нежный розовый свет. Перед ним восходящее солнце, готовое отвести его к дому. Под ногами дорога из тысяч и тысяч шагов. Он говорит: — Мне пора домой, — на родном языке. Леля кивает. И Сусаноо думает, что она его поняла.