«Часто случается, что люди просто вынуждены
принимать перемены, подстроенные судьбой».©
Пауло Коэльо. «Дневник мага»
Огонь. Обычно ей не снилось снов. Она вообще не засыпала — просто проваливалась в какое-то небытие. В темноту без мыслей, звуков и ощущений. Но иногда её беспамятство превращалось в сон, и в этих снах неизменно был огонь. И мёртвые улыбающиеся лица. А ещё голос. Этот голос втекал в уши, ввинчивался прямо в мозг. Он шептал и смеялся. «Я сделаю тебя красивой». Он звучал так явственно, что, казалось, его обладатель стоял рядом с её кроватью, и говорил, говорил, говорил… Одни и те же слова, как заезженная пластинка. «Я сделаю тебя красивой… Я сделаю тебя красивой… Я сделаю тебя красивой…». — Нет! — закричала она и села в кровати. Огляделась. Вокруг царила темнота. В её комнате всегда было темно, когда она спала. Когда не спала — темноту разгонял скупой свет двух настольных ламп. Одна стояла на письменном столе, вторая — на прикроватной тумбочке. Сейчас они не горели. Но темнота не помешала ей увидеть, что в комнате никого, кроме неё нет, и никто не стоит рядом с кроватью, и не обещает сделать её красивой. Всё это было растревоженными воспоминаниями, которые её больной разум вытянул на поверхность. Джейн длинно со всхлипом выдохнула. Потёрла ладонями лицо. Она уже давно не вздрагивала, когда прикасалась к шершавой, бугристой, почти лишённой чувствительности коже. И с отвращением почувствовала, что пальцы стали влажными. Она ненавидела собственные слёзы, хотя никогда не могла ответить себе — почему. Может, потому что она совершенно не чувствовала их, когда они текли по изуродованной огнём коже? Джейн выбралась из кровати, и пошла в ванную. Свет она так и не включила. Темнота не мешала её глазам. Она знала, что над раковиной висит зеркало. Едва попав в Дом, и поняв, что это странное место её не отпустит, она пыталась снять его. Но оно, словно, приросло к стене. Тогда она разбила его, принесённым с улицы камнем. Зеркало покрылось паутиной мелких трещин, но, но осколки упорно держались в раме, не желая выпадать. Отражение утратило чёткость, но, словно издеваясь, размножилось на десятки маленьких отражений. И Джейн просто перестала включать свет, почти сразу научившись ориентироваться в ванной на ощупь. А со временем её глаза стали видеть в темноте. Она открыла холодную воду, плеснула в лицо несколько пригоршней. Капли холодной воды приятно ощущались на загрубевшей коже — их Джейн могла чувствовать. В темноте посмотрела на свои руки. Руки были красивыми — узкие ладони, тонкие длинные пальцы. Её кисти почти не пострадали от огня — несколько точечных ожогов на тыльной стороне ладоней. Джейн выключила воду, и вышла из ванной, проигнорировав полотенце, предоставив каплям воды самим высыхать на шрамированной коже. Джейн подошла к окну. И приоткрыла его, чтобы понять, какое сейчас время суток. Часов в её комнате не было. Поначалу, только попав в Дом, она приносила себе какие-то хронометры. Но не проходило и суток, как они ломались, или начинали сходить с ума — ускоряли отсчёт времени в несколько раз, притормаживали, растягивая секунды в минуты, или вообще начинали идти в обратную сторону. Штор в комнате Джейн Вечной не было тоже — вместо них стёкла были густо закрашены чёрной краской, так, что ни одна щёлочка не пропускала и лучика дневного или лунного света. Поэтому, чтобы понять, что сейчас — день или ночь — нужно было приоткрыть створку. За окном было серое утро. Небо медленно светлело, но оставалось обложено плотными облаками. Подумав, Джейн оставила окно открытым. Свет сумрачного утра не раздражал её, а комнату надо было проветрить — после снов с огнём ей всегда казалось, что в комнате пахнет жжёными волосами и горелым мясом. На стуле висело чёрное длинное платье. На столе лежала белая маска с чёрными губами, красивыми бровями и чёрными прозрачными стёклами в глазницах. Рядом, на потрескавшейся пластиковой голове старого манекена, был чёрный парик. Длинные волосы свешивались с края стола. Между маской и головой с париком лежала пара белых перчаток, и аккуратно сложенный белый шейный платок. Джейн сняла тонкую майку, в которой спала, и взяла платье. Ткань была плотной и мягкой, она приятно касалась кожи. Скрывало руки до запястий, укрывало тело до самых пят. Джейн повязала на шею шарф, аккуратно заправив его под ворот. Взяла маску. Маска была хорошей, из прохладного материала, напоминающего тонкий фарфор, но не хрупкая. И изображала лицо красивой женщины. На маске не было ни резинок, ни завязок — ничего, чтобы могло удерживать её на лице. Но когда Джейн прижала маску к лицу, то ощутила, как твёрдый прохладный материал, как будто, обнимает его — чуть сдавливая на висках, на скулах, словно слегка присасываясь ко лбу. И держалась плотно — маску можно было только снять, сама она упасть не могла. Раньше эта маска такой не была — раньше это был дешёвый пластик, неудобный и гротескный. Джейн взяла парик — мягкие, прекрасно расчёсанные волосы казались непроницаемо чёрной массой во мраке комнаты. Девушка надела парик, привычным движением отбросила длинные волосы за спину. Взяла перчатки. В перчатках необходимости не было. Как и в столь длинном платье. От огня сильно пострадали голова, шея, плечи, верхняя часть спины, грудь. На животе и бёдрах ожоги были локальными, пусть и крупными пятнами. Ноги почти не пострадали. Как и руки ниже локтей. Но для Джейн это не имело значения. Ей претила мысль, что хоть дюйм кожи окажется открытым. Когда она ещё смотрела в зеркала, они отражали изуродованную голову, и не сильно пострадавшее тело. Но ей казалось, что вся она — сплошной уголь. Нагромождение ожогов, шрамов. И Дом охотно предоставлял ей такую возможность. Платья, блузы, брюки — всего этого было в шкафу в избытке. Всё прекрасного качества. И всё — чёрное, разбавленное редкими вкраплениями белых перчаток, и белых шейных платков. И белой маской, разумеется. Джейн никогда не любила чёрный цвет. Раньше, в той жизни, до огня, его почти не было в её одежде. Ей нравились светлые и яркие цвета. Теперь их не было в её жизни. Джейн ненавидела сны про огонь, потому, что они неизменно толкали её в воспоминания. Воспоминания, которые она хотела бы стереть из своей головы, как огонь стёр её собственное лицо. Тот вечер она помнила очень хорошо. Другие вечера она помнила тоже, но эти воспоминания были подтёрты временем. А тот вечер — последний вечер её жизни, настоящей нормальной жизни — помнился ярко и чётко, словно в голове стоял крошечный проектор, и время от времени включался, транслируя на внутреннюю сторону глаз события того вечера.* * *
Джейн знала Вудсов только потому, что они были соседями — их дома стояли через дорогу и чуть наискосок друг от друга. Родители ходили поприветствовать их по-соседски, когда они только переехали. Сама Джейн не стремилась заводить знакомство с сыновьями соседей — ей хватало своих друзей. Пару раз она сталкивалась с братьями Вудс на остановке школьного автобуса. Тогда их общение ограничивалось коротким «привет», после чего, сдержанно улыбнувшись, Джейн отворачивалась, показывая, что не хочет продолжать разговор. При этом она успевала поймать на себе заинтересованный оценивающий взгляд старшего из братьев. Но Джейн это не особо волновало — она была хорошенькой, и знала об этом, и периодически ловила на себе подобные взгляды старшеклассников. Правда, однажды она поймала на себе взгляд младшего. Он глянул на неё своими голубыми глазами, как будто кольнул иглами прямо в глаза. И эти иглы прошли сквозь зрачки, и вонзились в мозг, добравшись до самых сокровенных страхов. Короткий, и такой быстрый взгляд, что со временем Джейн удалось убедить себя — ей просто показалось. Тем более, что в следующую секунду младший Вудс повернулся к брату и о чём-то весело заговорил с ним — обычный улыбчивый мальчишка, чуть растрёпанный, по-своему симпатичный. И всё же, Джейн решила для себя, что приятельствовать с братьями Вудс не будет. В принципе, они тоже не стремились к общению. Потом была эта непонятная история с нападением. По версии полиции Лью Вудс напал на местных парней, спровоцировал драку, и одного из них ранил ножом. Но даже самые прожжённые сплетницы из числа скучающих домохозяек шептались, что если кто и был там провокатором, то это как раз местные проходимцы — Рэнди, Трой и Кит. Папаша Рэнди был не последним человеком в мэрии, полиция была у него на коротком поводке, поэтому все выходки сыночка с приятелями сходили им с рук. Пока, правда, они ограничивались драками, и разной степенью хулиганства, но все понимали, что при подобной безнаказанности это был только вопрос времени. Джейн не особо вникала в это — у неё была своя жизнь. До неё долетали обрывки этой истории из школьных сплетен, или случайно услышанных разговоров родителей. Но это всё. А вскоре Рэнди с дружками перешёл черту. То, что они устроили на дне рождения младшего Свенсона уже не шло ни в какое сравнение с уличными драками, или мелким воровством в магазинах «на спор». Даже влиятельный папаша ничего не смог сделать. Полиция, которая сначала пыталась представить дело, как «несчастный случай», дрогнула под напором негодующей общественности — слишком много свидетелей было у этого инцидента. И дело переквалифицировали в «попытку убийства группой лиц». От «предварительного сговора» мерзавцам удалось отбрехаться. Но и без этого преступление было более, чем тяжким. Недели три весь район гудел, как растревоженный улей. Жители обсуждали случившееся, слушали сплетни, добавляли что-то от себя, «припоминали» страшные подробности. Но у всех на устах были два вопроса — выживет ли Джеффри Вудс, и понесут ли виновные заслуженное наказание. Рэнди, Троя и Кита допрашивали и держали под домашним арестом. Возле дома каждого из них дежурил полицейский патруль. Якобы для контроля, чтобы подозреваемые не покидали своих домов. Но всё чаще соседи шептались, что для охраны — наглая троица своими выходками «достала» очень многих, а последний их «подвиг» переполнил чашу терпения, и полиция опасалась, как бы кто-то, не особо доверяющий правосудию, не устроил самосуд. Джейн слушала всё это в школе, в магазинах, даже дома, когда родители поддавались общему настроению, и начинали строить предположения, что будет дальше. Самой ей не хотелось участвовать в этом. С обычным человеческим сочувствием, она надеялась, что Джеффри выживет, и сможет оправиться. С тем же человеческим негодованием она надеялась, что виновных осудят. Но это всё — Джейн не хотела больше никак касаться этой истории. Для неё это было слишком — знать, что подобный кошмар случился совсем рядом. Что мальчишеская ссора может обернуться огненным кошмаром. Это не укладывалось в голове. И Джейн старательно пряталась от этого в собственном уютном мирке, состоящим из школы, домашних заданий, встреч с друзьями, и всего того, чем живут обычные подростки. Джеффри Вудс выжил. А чем эта история закончилась для Рэнди, Троя и Кита, Джейн узнать уже не довелось. О том, что младшего Вудса выписали из больницы, и он вернулся домой к семье, Джейн услышала от соседки, когда та делилась новостями с её мамой. А вечером того же дня в доме через дорогу и чуть наискосок от дома Аркенсоу, разразился ад. Полиция никак не могла прийти к окончательному выводу — что случилось в доме Вудсов? Кто устроил чудовищную резню, и куда пропал младший из братьев? Было сложно поверить, сложно даже предположить, что тринадцатилетний мальчишка, ещё ослабленный после увечий и интенсивного лечения, мог сотворить подобное. Тогда что? В окрестностях завёлся маньяк? Он вырезал всю семью, а мальчика похитил? Из залитого кровью дома Вудсов, ад вышел на улицы, просочился в каждую дверь, в каждое окно, в каждую голову — имя аду было Страх. В полицию сыпались звонки: каждый третий житель видел у своего дома «кого-то подозрительного», слышал шорохи в подвале и на чердаке, похожие на то, что «кто-то забрался в дом и затаился там». Были звонки о том, что видели Джеффри Вудса: одного или в компании какого-то бродяги, живого или мертвого, блуждающего по улицам или в окне проезжающей мимо машины. Страх манипулировал сознанием людей, дёргал их за невидимые ниточки, превращал безобидные тени в кровожадных чудовищ, а стук ветки по крыше дома в крадущиеся шаги убийцы. Окрестные школы почти опустели — родители запирали своих детей дома, не желая рисковать. Джейн проводила почти всё время в своей комнате. Она честно старалась не поддаваться атмосфере царящей вокруг тихой паники, но ужас, казалось, пропитал сам воздух. И выбора не было — приходилось его вдыхать, и позволять заражать кровь. Книги, телевизор, созвоны с подругами — всё это отвлекало, но не надолго. Джейн стала ловить себя на том, что остановившимся взглядом смотрит в книгу, а сама прислушивается: почему скрипнула половица за дверью её комнаты; что это зашуршало под окном? Если дверь в ванную комнату была приоткрыта, ей чудился оттуда чей-то взгляд. Джейн понимала, что это влияние общей паранойи и паники. Но она взяла за правило запирать на ночь окно, хотя раньше оставляла его приоткрытым. И спускаясь пожелать родителям спокойной ночи, заходила на кухню, и проверяла, закрыта ли задняя дверь. Всё это длилось всего четверо суток, но страх изматывает. И Джейн казалось, что все жители их улицы в его осаде уже месяц. А потом ад пришёл в её дом. И это был не Страх. Это был Джеффри Вудс.* * *
Окно скрипнуло на сквозняке, и негромко хлопнуло рамой. Джейн Вечная вздрогнула, выпутываясь из навязчивой липкой паутины воспоминаний. Джейн подошла к окну, собираясь закрыть его — день обещает быть ветреным, не хотелось бы возиться с разбитым стеклом. Или… Джейн подошла к книжной полке. Книг там стояло не много, не более двух десятков. Джейн вытащила одну — толстый том в светло-серой обложке. На титуле красовалась большая ярко-голубая буква Q. Это был Харуки Мурками, роман «1Q84». Джейн нравилась его затягивающая, несколько психоделическая атмосфера, замешанная на религии, вере, насилии, любви и сексе. Джейн подложила книгу под раму, заклинив её. Теперь окно не хлопало. Джейн надеялась, что пойдёт дождь, тогда комната пропитается запахом влаги. Ничего лучше не прогоняет воспоминание об огне во снах, чем запах дождя. Джейн вернулась к столу, и взяла нож. Большой, с ровным чистым лезвием, с твёрдой ручкой из черного пластика. Очень острый. Хороший разделочный нож. Посмотрев, как тусклый утренний свет скользит по лезвию, она сунула нож в складки платья. Там для него был специальный карман. Как и платье, он был из чёрной мягкой ткани, но нож никогда его не резал, и никогда не терялся. Джейн вышла из комнаты, привычно прислушиваясь к шорохам Дома, его скрипам, его… голосу. Сейчас этот голос был тише. Монстры, бесившиеся тут накануне, не слабо порушили Дом, и ему это явно не нравилось. Джейн хорошо умела чувствовать настроение Дома. Если говорить о нём, как о живом существе, то сейчас он был раздражён, недоволен. И Джейн это устраивало, потому, что она ненавидела этот Дом. Она надеялась, что однажды он рухнет, и она станет свободной. Правда, что потом делать с этой свободой, она не представляла. Спустившись на первый этаж, Джейн заглянула в гостиную. Стены, окна, каминная полка и паркет уже восстановились. Остальной бардак остался в неизменном виде. Посреди этого хаоса находился Безглазый Джек. Он сидел на полу, скрестив ноги, уперев локоть в колено, уложив подбородок на кулак, и медитировал на стоящий дыбом диван. Заметив Вечную, он равнодушно спросил: — Тебя просить о помощи бесполезно, да? Джейн вскинула подбородок: — Пусть бардак убирают те, кто его устроил. — Озвучь эту свежую мысль Слендеру, — буркнул Джек, без особого удивления. Джейн только хмыкнула из-под своей маски. В одиночку Джеку было не отцепить огромный диван от перил террасы. Вдвоём с Джейн они бы смогли. Сила крипи не зависит от половой принадлежности. Девушка совершенно не обязательно будет слабее парня. Всё зависит от времени проживания в Доме, и от способности впитывать тёмное пространство. Джейн прекрасно его впитывала. С первого дня в Доме, она втягивала его в себя, как губка воду. Джейн была сильной крипи. Проблема была в том, что тот, кого она ненавидела, кого мечтала убить — был сильнее.* * *
Джейн проснулась ночью. Она села в постели, огляделась, пытаясь понять, что её разбудило. Девушка старательно прислушивалась к тишине спящего дома. Хотя тишины не было — какой-то тихий, но явственный звук долетал до её слуха. Несколько минут Джейн пыталась убедить себя, что он ей мерещится — это ветер шелестит листвой за окном, или где-то постукивает неплотно закрытая оконная рама. Она откинулась на подушку, накрылась одеялом с головой. Но это не помогло — непонятный, незнакомый, чужой звук то утихал, то возникал снова. Что-то шуршало, поскрипывало, скреблось. Джейн откинула одеяло, снова села, спустила ноги с кровати. Глянула на часы на прикроватной тумбочке. 03:17 светились бледно-зелёным светом. Девушка подошла к двери, и чуть поколебавшись, выглянула из комнаты. В коротком коридоре было темнее, чем в спальне — там не было окон, через которые проникал бы свет уличных фонарей. Джейн прислушалась. Да, на первом этаже что-то происходило. Там, как будто, кто-то ходил. На миг Джейн стало страшно, но она помнила, что отец периодически страдал от бессонницы. Тогда он сидел в своем любимом кресле в гостиной, и читал книгу. Или обретался на кухне, с чашкой чая и ноутбуком. «Это… это папа, — думала девушка, боязливо выходя в коридор, — столько стресса со всеми этими событиями и общей истерикой — неудивительно, что ему не спится…». Эти мысли успокаивали, и можно было бы не спускаться вниз, а вернуться в постель. И всё же, она хотела убедиться, что всё в порядке, иначе неуёмное воображение просто не даст ей уснуть. Можно было бы окликнуть папу, но тогда был риск разбудить и напугать маму, а Джейн этого не хотелось. Она спускалась по лестнице, бесшумно ступая босыми ногами по ковролину. В гостиной свет не горел, зато слабый свет сочился из-за приоткрытой двери кухни. Спустившись, Джейн неуверенно потопталась возле лестницы. На кухне явно кто-то был. — Папа? — наконец решилась позвать девушка. — Это ты? — ей не ответили, но по полу явственно скрипнула ножка стула. — Пап, всё в порядке? — сознание отказывалось воспринимать, что там, на едва освещённой кухне мог быть не отец, а… Кто? Джейн бросила взгляд на входную дверь — та была плотно закрыта. — Папа? — позвала она, уже чувствуя подступающую панику. Почему он не отвечает, если это он? Но если не он… Но дом же надёжно заперт — никто не мог проникнуть. Замершая в тёмной гостиной, у подножия лестницы, босая и в тонкой ночной сорочке, Джейн пыталась сообразить, что делать. Войти в кухню? А вдруг там действительно папа, и ему стало плохо? Накануне Джейн случайно услышала, как отец признался маме, что в последнее время у него пошаливает сердце. Или же метнуться к телефону, и набрать «911»? И, скорее всего, оказаться в числе тех, кто напрасно дёргает полицию, поддавшись собственным страхам. Дверь в кухню с тихим скрипом открылась шире. На пол гостиной упало пятно бледного, желтоватого света. Джейн поняла, что это горит лампа над плитой. С того места, где она стояла, был виден обеденный стол, один из стульев. На стуле кто-то сидел, и присмотревшись, Джейн поняла, что поза какая-то неестественная. Некто сидел, откинувшись на спинку, запрокинув голову. Джейн всмотрелась в едва освещённый профиль, и сердце пропустило удар — папа! Ну конечно, на кухне был папа, и ему, действительно, стало плохо! Чем ещё объяснить молчание и эту странную позу?! Чувствуя, как её охватывает дрожь, Джейн заставила себя двигаться, прошла к кухне, переступила порог. С этого ракурса свет падал лучше, и теперь она видела. Они оба сидели за столом — папа и мама. Поза мамы тоже была странной — навалившись грудью на стол, и уронив голову на столешницу. Оба не шевелились. Джейн сделала пару шагов к столу и замерла, чувствуя, как её сковывает ледяным ужасом. В голове, стайкой пойманных в клетку птичек, бились мысли. Вызвать помощь. Полицию. Скорую. Бежать. Бежать из дома. Джейн чувствовала, как её трясёт, но не могла отвести взгляд от родителей. В горле застрял то ли крик, то ли слабый зов. Она ещё не могла, не хотела, верить в то, что видит. Что эти чёрные неровные пятна на белой поверхности стола… Только сейчас Джейн ощутила, что стоит босыми ногами в чем-то влажном, липком. Чувствуя, как горло перехватывает мучительный спазм, она опустила глаза к полу. И в этот момент почувствовала, что кто-то стоит у неё за спиной. А потом — сильный удар по затылку, который одновременно стряхнул с неё оцепенение и лишил сознания. А очнулась Джейн сидя на стуле за кухонным столом. Затылок пульсировал от боли. Руки были привязаны к спинке стула чем-то тонким, что больно впивалось в кожу. Джейн дёрнулась раз, другой — бесполезно. Теперь на кухне горел свет. Джейн подняла взгляд. Зрению понадобилось несколько секунд, чтобы проясниться — и она увидела… Её родители всё так же сидели за столом. В тех же странных позах. Мёртвые. Белая поверхность стола была обильно залита кровью, которая даже при свете казалась почти чёрной. Джейн посмотрела на папу, и тихо заскулила от ужаса. Его лицо было совершенно бескровным, белым с сероватым оттенком, как застиранная простыня. На фоне этой белизны особенно ярко выделялся разрезанный, почти до ушей, рот. Глубокие рваные порезы образовывали чудовищную улыбку. И словно в насмешку, словно пародируя эту улыбку, на горле папы изгибалась глубокая рана. Кровь залила пижамную куртку. Открытые глаза слепо смотрели в потолок. Почти против воли, Джейн глянула на маму. На неё было смотреть проще. Она уронила голову лбом на стол, и дочь видела только часть лица — разрезанный до уха уголок рта. Остальное скрывали длинные растрепавшиеся волосы мамы. — Мама… — сдавленным голосом позвала Джейн, чувствуя, как из глаз потекли слёзы. — Папа… Хотелось зарыдать, завыть, как раненной собаке. Но спазм еще пережимал горло. А потом чьи-то пальцы коснулись её волос. И она, наконец, осознала, что рядом с ней кто-то стоит. Она повернула голову, и тут же голос вернулся к ней — она закричала. Точнее — попыталась закричать. Стоило ей открыть рот, как его тут же зажала горячая ладонь. Джейн глухо выла в эту ладонь, глядя в страшное, изуродованное лицо, лишь отдалённо напоминающее человеческое. Странного серовато-белого цвета, перепаханное красно-бурыми шрамами. Круглые выпученные глаза, в складках обугленной кожи, кровавая рана на месте носа. И улыбка — страшная, разрезанная, с рваными краями в корочке запёкшейся крови и гноя. Он поднёс указательный палец к губам: — Тсссс… — просвистел он, не отводя от лица Джейн своего мертвящего взгляда. Как загипнотизированная его жестом, она замолчала. Лишь слёзы продолжали бежать из глаз. Кто… Что это такое? Человек? Призрак? Монстр? Он убрал руку от её лица. Тёмные потрескавшиеся губы разъехались, обнажив зубы. — Привет, — его голос звучал странно — как-то по-мальчишески высоко, при этом ломко и с хрипотцой, как будто он был простужен, или сорвал голос. — К-кто ты такой? — выдавила Джейн. — Не узнала? — спросил он, и усмехнулся — звук вышел, как будто ножом скрежетнули по куску железа. — Смешно. Впрочем, я, действительно, выгляжу иначе, чем раньше… Джейн вгляделась в изуродованное лицо, и неуверенно спросила: — Джефф? Джеффри Вудс? — Ага, — он кивнул, отросшие и явно потемневшие волосы мотнулись, скрыв на секунду страшное лицо. — Правда, я стал красивый? Джейн в ужасе таращилась на него. Она знала, что Джефф получил серьёзные ожоги. Но почему кожа побелела? И что с его глазами и ртом? Джефф, вдруг, выбросил вперёд руку и схватил Джейн за волосы, больно дёрнул: — Я спросил — я стал красивый? Джейн не понимала, что происходит. Всё казалось кошмаром, от которого не удавалось проснуться. Этот изуродованный человек — Джефф Вудс, мальчишка из дома напротив? Как он пробрался в её дом? И что… что он сотворил с её родителями?! Джефф издал звук, похожий на короткий рык, а в следующий миг щёку Джейн словно обожгло. Она вскрикнула, и почувствовала, как по коже потело что-то тёплое. Судорожно дёрнула связанными руками. И, наконец, заметила, что в руке он держит большой кухонный нож с широким лезвием. — Ты не ответила, — произнёс он, чуть наклонив голову, и глядя на неё из исподлобья. — Что с тобой случилось? — спросила Джейн, чувствуя, как к ней подбирается самая настоящая истерика. Хотелось кричать, визжать, биться в связывающих её верёвках. — Что ты сделал с моими родителями? Зачем… На этот раз Джефф ударил её ладонью. Получилось не очень сильно, но удар пришёлся по порезанной щеке. Джейн всхлипнула, и заплакала. — Я задал тебе вопрос, — прошипел Джефф, не обращая внимания на её слёзы. — Я не говорил, что ты можешь задавать вопросы! Он снова схватил её за волосы: — Отвечай, я — красивый? — Нет! — выпалила Джейн прежде, чем успела подумать. — Ты страшный. Ты — урод! Джефф коротко вскрикнул — без слов, просто издал короткий угрожающий звук, как гиений рявк. И снова ударил её. Голова Джейн мотнулась назад. Вспышка боли на миг осветила мир оранжевым и красным, стало трудно дышать. Когда зрение прояснилось, девушка ощутила, что сильно болит в области носа, а на губы стекает кровь. Во рту стоял привкус соли и железа. Этот удар, как ни странно, привёл её в чувство. Было больно, но желание истерить отпало. Только слёзы продолжали литься из глаз. — Ты убил моих маму и папу, — тихо сказала она. — Зачем? Глаза Джеффа как-то судорожно сжались, потом снова раскрылись — круглые, как у совы, только почти бесцветные — желтовато-серые белки, чёрные точки зрачков, и почти невидимая бледно-серая радужка. «У него же были голубые глаза» — невпопад подумала Джейн. И, словно, в ответ на её мысли, радужка чуть потемнела, обретя бледный цвет. — Зачем? — он оглянулся на сидящие за столом мёртвые тела, почесал затылок, ещё больше взъерошив тёмные волосы. — Нууу… Своих я тоже убил. Ты, наверняка, слышала об этом, — он помолчал, склонив голову на бок. — И брата тоже. Вот Лью, наверное, не стоило убивать… Я теперь совсем один. — Но… — Джейн проглотила тяжёлый ком в горле. Её охватывал такой ужас, что она едва не теряла сознание. Да она и потеря бы его, почти с удовольствием. Чтобы не видеть этого изуродованного подростка, совершенно спятившего, не видеть трупы своих родителей, чтобы ничего не чувствовать, когда он и её убьёт. — …зачем? Зачем ты убил? Слова срывались с губ как будто против её воли. — Ну… — снова протянул Джефф, и на крошечную секунду стал, вдруг, похож на себя прежнего. — Они меня боялись. Очень боялись — того, кем я стал. Нет… не так… — он снова взлохматил волосы. — Того, кто я есть. Понимаешь? Джефф шагнул к Джейн, положил ладонь ей на плечо, едва прикрытое широкой лямкой сорочки. Ладонь у него была очень горячая, словно в лихорадке. — Я ведь… Я же вот такой на самом деле. Огонь сжёг мою маску. А это — моё настоящее лицо. Только я улыбаться не мог, кожа стала жёсткой. А мама всегда говорила, что у меня красивая улыбка. Вот я и сделал себе улыбку, чтобы всегда была. Я хотел маму порадовать… Он убрал руку с её плеча, отвернулся, прошёл вокруг стола. Остановился у тела Изабеллы Аркенсоу. Протянул руку, коснулся тёмных волнистых волос. Джейн прикусила губу, чтобы не закричать. — А у неё в глазах был такой ужас… Она испугалась меня. И я понял, что она всегда будет бояться меня. И из-за этого не сможет спать, — он вскинул голову и снова обнажил зубы в страшном оскале. — И я помог ей уснуть… Уложил её спать! — он хрипло рассмеялся. — И папу тоже! Чтобы они больше не боялись… меня. И Лью… — он перестал смеяться, опустил голову, как будто сожалел. — Его я не хотел убивать, но папу с мамой он бы мне не простил. Поэтому пришлось и его тоже… Джейн била мелкая дрожь. Она не знала, от сквозняка ли это, тянущегося по полу, или от ситуации в целом. Она сидела в собственной кухне, привязанная к стулу, за одним столом с трупами своих родителей, и слушала рассуждения убившего их подростка-психопата, который пояснял, почему вырезал свою семью. — Зачем ты пришёл сюда? В мой дом? — Джейн не выдержала, и сорвалась на крик. — Зачем убил моих родителей?! — Я же сказал — я теперь один, — он демонстративно развёл руками. — И, знаешь, одному как-то паршиво. А вот хотя бы вдвоём… Я жалею, что убил Лью. Он не простил бы мне родителей, но и меня одного не бросил бы… Я так думаю, — Джефф поднял взгляд на Джейн, и снова оскалил зубы. Видимо, это означало улыбку. — А ты нравилась Лью. Ты знала об этом? Джейн автоматически мотнула головой. — Нравилась, — хмыкнул Джефф. — Он всё думал, как заговорить с тобой, чтобы ты его не послала сразу. На остановке автобуса ты явно не хотела разговаривать. А он всё думал… думал, как подойти к тебе… Джейн настороженно слушала его. Ей было всё равно на то, нравилась ли она его брату или нет. Но он не убил её, значит, ему что-то нужно. — Ну я и решил, раз ты нравилась ему, — продолжал Джефф, — то и мне понравишься. — Что?! — Джейн показалось, что она ослышалась. — Ага, — кивнул он как-то по-мальчишески беззаботно. — Твои родители могли бы помешать. И мне пришлось убить их. Теперь ты тоже одна. Я сделаю тебя красивой, и мы будем вместе. Мне очень не понравилось быть одному… — Что… — помертвевшими губами спросила девушка. — Что значит — сделаешь красивой? — Красивой, — с явным удовольствием подтвердил безумец. — Как я. Он отошёл куда за спину Джейн. Та дёрнула привязанными руками, в панической попытке освободиться — бесполезно. Сильно вывернув шею, Джейн попыталась посмотреть, что там делает убийца, но он тут же снова приблизился к ней. И с какой-то даже гордостью поставил на стол перед девушкой квадратную пластиковую канистру. Джейн её узнала — это была двухлитровая канистра ацетона из их гаража. Пару месяцев назад папа красил гаражную дверь и ливневые стоки. Опрокинул банку с краской и испачкал стену дома и подъездную дорожку. Оттирал он потом всё это едва ли не дольше, чем занимался покраской. Ацетона в канистре оставалось около четверти, или чуть меньше. — Что… — севшим голосом спросила Джейн, — ты задумал? — Я сделаю тебя красивой, — ответил, погладив её ладонью по плечу, и снова отошёл. Джейн повернула голову, и увидела, что он начал шарить по кухонным шкафам и ящикам. — Что это значит? — в голосе Джейн прорезались истерические нотки. — Что ты ищешь? — Я сделаю тебя красивой, — Вудс едва ли не напевал эту фразу, — сделаю тебя красивой… Джейн посмотрела на свои руки. Запястья были перемотаны телефонным проводом — основательно и крепко. Нечего было и думать, вырваться из этих пут. — Я сделаю тебя красивой… Я… Ага! Джеффри снова подошёл к привязанной девушке. В его руке девушка увидела тонкую длинную коробочку — каминные спички. Мама использовала их, когда разжигала садовый гриль. Сердце Джейн пропустило удар, одновременно подскочив куда-то к горлу. Джеффри положил спички на стол, взял канистру и свернул с неё крышку. — Нет! — Джейн дернулась так сильно, что подскочил стул, к которому она была привязана. — Нет! — Надо только немного потерпеть, — увещевательно сказал изуродованный сумасшедший подросток, выливая на голову девушки едко пахнущую жидкость. — Нет!!! — она мотнула головой, разбрызгивая ацетон с волос, он тут же попал в рот, язык и губы тут же защипало. — Нет!!! Не надо!!! Она уже кричала в полный голос, крепко зажмурившись, чтобы ацетон не попал в глаза, и… чтобы не видеть. — Немного потерпеть, и ты будешь красивой. Я сделаю тебя красивой… Чиркнула спичка, и к запаху ацетона примешался запах сгоревшей серы. — НЕЕЕТ!!! — Ни с места, полиция! Вспыхнувшее пламя Джейн Аркенсоу увидела сквозь зажмуренные веки. Увидела всего на секунду, потому что больше видеть не могла, превратившись в звук и ощущение. Звуком был её собственный вопль. Ощущением была боль… Нет не так — БОЛЬ. Эта боль имела ярко-золотой цвет, не имела границ, заполняла собой весь мир. Джейн погрузилась в неё моментально, словно пригнула с мостка в воду. Боль захлестнула её с головой, не давая дышать, не давая думать. Боль отрезала её от всего, что происходило вокруг, кажется, даже от её собственного крика. Боль восходила в Абсолют. У Джейн больше не было ничего, кроме этой всепожирающей, неизменной, вечной боли.* * *
Джейн оставила Безглазого Джека наедине с его проблемой. В принципе, она, наверное, могла бы ему помочь. Но в последнее время он неимоверно раздражал Вечную. Если раньше у них держался холодный нейтралитет, то теперь они всё чаще начинали цапаться. Джейн казалось, что Джек намеренно задевал её. Но если честно, Джейн и сама пару раз ловила себя на том, что начинала огрызаться на пустом месте. Она старательно искала причину, пока не поняла — дело в этом Доме. Дом, выросший на чужой крови, на смертях, на страхе и боли просто не мог не влиять на и, без того повёрнутые, мозги своих чудовищ. Вся его атмосфера, воздух, шёпоты и скрипы словно провоцировали на агрессию, как провоцирует некоторых животных ультразвук. Джейн вошла в пустую кухню. Иногда, по утрам здесь кто-нибудь околачивался, но сегодня Джейн повезло. Компания ей была не нужна. Одно время Вечную не тяготила компания Йаны. Но теперь Джейн предпочла бы не видеть и её. Крипи достаточно быстро отыскала турку. За кофе пришлось полазить подольше, но, в итоге, нашёлся и он. Молоть зёрна в ручной кофемолке, заливать их холодной водой, следить, когда появятся пузырьки на чёрной поверхности… Такие простые и обыденные действия. Как будто ты — на обычной кухне, в обычном доме, и твои соседи обычные люди — а не в этом сюрреалистичном кошмаре с привкусом чьей-то издёвки. Иногда Джейн казалось, что вот оно — истинное безумие. Джейн замерла на секунду, прежде, чем повернуть ручку конфорки — очень она не любила открытый огонь. Даже такой маленький и, по сути, безопасный. Тонкий дымок от чёрной струйки, перетекающий из турки в чашку. В одном из шкафов Джейн удалось «поймать» стеклянную банку с кусками желтоватого сахара. Вечная пододвинула высокий стул в самый дальний угол кухни. Посмотрела на плотно закрытую дверь, развернула стул к ней спинкой. Усевшись, она откинула за плечи волосы, и сняла маску, положила её на тумбу рядом с собой. Осторожно отпила горячей сладкой горечи. Маска словно наблюдала за своей хозяйкой с едва уловимой спокойной иронией. Эта маска не всегда была такой — красивой, аккуратной, плотно и удобно сидящей на обгоревшем лице. Так же как и её парик, и платье, и даже нож… Всё было другим когда-то — неудобным и нелепым, как наряд дешёвой куклы в провинциальном магазине.* * *
Джейн плохо помнила, что было потом. Помнила момент пробуждения… Даже нет, не пробуждения — всплытия на поверхность чёрной пустоты в которой прибывала до этого. Она попыталась открыть глаза, но они открывались плохо. Она почти ничего не видела — всё было размытым и нечётким. Она ощутила, что почти не может двигаться — тело словно не принадлежало ей. Она слышала какой-то навязчивый монотонный прерывающийся писк. Она успела подумать: «Я жива». Успела удивиться: «Зачем?». А потом пустота снова поглотила её. Так она «всплывала» ещё несколько раз. С каждым разом периоды между очередным уходом в темноту были всё длиннее. И с каждым разом приходило всё больше осознания, понимания — картина мира складывалась заново. И картина эта вгоняла в отчаяние. Первое время она лежала в кислородном боксе — коробка из металлических трубок и специального плотного полиэтилена. Потом была палата интенсивной терапии. Постоянные перевязки, мази, уколы, капельницы. Джейн засыпала и просыпалась снова под монотонный писк приборов. Время слилось для неё в сплошную серую, как асфальт на шоссе, полосу. Помимо врачей к ней в палату приходили другие люди. Крупный полицейский сидел на стуле, рядом с её кроватью, и задавал вопросы. Джейн отвечала и сразу же забывала и его вопрос и свой ответ. Приходила дама из службы опеки, тоже о чём-то говорила. Приходили ещё какие-то люди, говорили что-то про благотворительный фонд. Однажды в палату пробрался неприметный человечек, и, виновато и сочувственно улыбаясь, наставил на Джейн объектив фотоаппарата. Но в этот же момент зашла медсестра, и подняла крик. Человечка с фотоаппаратом вывели оперативно прибежавшие охранники. Всё это Джейн Аркенсоу отмечала лишь краем сознания. Словно это была не её жизнь, а не особо интересный сериал, включённый «для фона», пока занимаешься какими-то своими делами. Сама же она пребывала в какой-то полу прострации, реагируя на внешний мир, только когда этот мир сам от неё чего-то хотел. В остальное время она лежала в своих бинтах и повязках, безучастно глядя перед собой. Постоянные инъекции обезболивающего позволяли ей почти не чувствовать собственного тела. Джейн словно висела в пустоте. Висела и чувствовала, как с каждым вздохом в ней что-то ломается, перестраивается, перекраивается. Она не пыталась цепляться за реальность, и её сознание как будто бесконечно затягивало по спирали в какую-то прожорливую чёрную дыру. Там сознание перемалывалось и выплёвывалось — изменённым, искалеченным, сломанным. С Джейн было отчаяние — однажды в бледном отражении очков склонившейся над ней медсестры, она увидела своё отражение. Голова, обмотанная бинтами в каких-то жёлто-оранжевых пятнах. Открытыми оставались только глаза и немного рот. На веках и на губах была тёмно-красная сморщенная кожа. С Джейн был страх — она боялась того, что увидит в отражении, когда бинты снимут. С Джейн была ненависть — кода успокоительные оказывались недостаточно сильными, засыпая, она видела перед собой обезображенное лицо со светлыми глазами, и широкой улыбкой. Ей казалось, что он стоял рядом и смотрел на неё, а она не могла пошевелиться, чтобы дотянуться до него. До его глаз, чтобы запустить в них пальцы, раздавить, вмять внутрь черепа. До его горла, чтобы сдавить его, сжать, и чувствовать, как дёргается в конвульсиях лишённое кислорода тело. До его груди, чтобы разорвать на ней кожу и мышцы под ней, чтобы добраться до рёбер и выломать их, чтобы стиснуть пальцами сердце, впиться в него ногтями, и разорвать, растерзать, чтобы оно больше не качало жизнь в этом теле. На всё это у Джейн хватило бы сил, ей бы только пошевелиться, только бы дотянуться… Но она открывала глаза, и у постели никого не было. И ей оставалась только ненависть. Ненависть к тому, кто вот так просто, ни за что, сломал её только начавшуюся жизнь. Эту ненависть она берегла, лелеяла, почти любила. Ненависть не искажалась, не ломалась — она крепла, обрастала всё более прочным панцирем с каждым пробуждением Джейн. После интенсивной терапии, Джейн перевели в обычную одноместную палату. Приходил врач, говорил, что Джейн поставили в очередь на операцию по пересадке кожи, но дело это не быстрое, да и ожогам ещё надо зажить. Приходила дама из опеки, спрашивала про родственников, которые могли бы взять Джейн к себе. Если бы Джейн могла, она бы рассмеялась ей в лицо. Какие родственники? Кому она нужна, такая? Но назвала даме имена двоюродной сестры отца, и маминого брата. Прекрасно зная, что двоюродная тётка не возьмёт её — у неё своих трое. А дядю ещё надо найти — он любит путешествовать по самым диким местам, и девять месяцев в году вообще оторван от цивилизации. Дама из опеки попыталась ободряюще улыбнуться. Попытка была неудачной. Потом Джейн перевели в стационар при ожоговом отделении. Там в двухместной палате ей повезло лежать одной. С ней пытался работать психолог, но пациентка не проявляла энтузиазма, и он заключил, что шок ещё не прошёл, а значит — надо ждать. Джейн стала ждать. Чего — непонятно. Но она ждала. Руководство больницы было в затруднительном положении. Родственники не забирали искалеченную девочку. Государственные приюты тоже не горели желанием брать на себя ответственность. Да ещё и благотворительные организации подключились, стремясь выбить дополнительное финансирование на хайпе — как же, несчастная жертва новообъявившегося маньяка, никому не нужная, всеми брошенная, как же- как же?! СМИ полоскали её имя, имя её семьи наравне с именем Вудсов. Общественность шумела и негодовала, при этом не совсем понимала, чего же хочет. Требовала поймать маньяка? Да. Защитить невинных граждан? Тоже — да. Но всё этот расплывчато и шумно. Общественность любит негодовать, и не любит предлагать какие-то конкретные действия. Джейн оставили жить в стационаре при больнице. Благо места были, а местные власти решили, что одна девушка не станет серьёзной обузой для больницы штата. СМИ подуспокоилсь, общественность тоже. А Джейн Аркенсоу, которая словно замкнулась в себе, и не знала, какие страсти шумят вокруг её скромной персоны, продолжала существовать. Пока однажды в своей комнате, которая так и оставалась палатой на двоих, в которую больше никого не поселяли, на своей койке, она не обнаружила коробку. Обычная светло-серая коробка, непонятно откуда взявшаяся. Джейн не меньше минуты стояла у дверей палаты, глядя на коробку. Откуда-то она знала, что если спросит кого-то из медсестёр, то не получит ответа, откуда взялась эта коробка. Никто её не передавал, никто не видел, кто её принёс. Закрыв дверь палаты, Джейн приблизилась к коробке. Она боялась её, словно внутри было полно ядовитых змей. И всё же, в сумеречном свете умирающего дня, она подошла к кровати, и сняла крышку с коробки. Змей там не было. Первое, что увидела Джейн — это было лицо. Белое лицо с чёрными губами, с чёрной обводкой глаз, с чёрным хищным разлётом бровей. Маска. Дешёвая театральная маска, пластиковая, с не очень аккуратной покраской. Джейн вытащила её, повертела в руках, бросила на кровать. Под маской лежал парик — чёрный, длинный, отчаянно синтетический. Даже руками к нему было прикасаться неприятно. Джейн бросила его поверх маски. Ещё в коробке обнаружилось платье. Длинное, чёрное — больше напоминающее бесформенный балахон. Из плотной и колючей ткани. А на самом дне коробки лежал сложенный вдвое листок, вырванный из тетради в линейку. Джейн не меньше минуты смотрела на этот листок, всё не решаясь взять его в руки. Словно этот листок был спусковым крюком, перетянутой тетивой. Стоит его коснуться, и мир оборвётся, рухнет. «Рухнет?» — подумала Джейн. — «Твоему миру ещё есть куда рушиться?». Она протянула руку, и взяла листок со дна коробки. Развернула. По линиям неровно «плясали» буквы: «Извини. Я не смог сделать тебя красивой». Джейн застыла с листком в руке. Нет, у неё не случилось приступа паники, не захотелось закричать или забиться в истерике. Но она медленно поднесла руку к голове, коснулась заскорузлых от заживляющей мази бинтов. И почувствовала, как в ней что-то… нет, не ломалось, но перестраивалось, менялось, сдвигалось со своих мест. Как пласты земной коры сдвигаются после землетрясения, меняя ландшафт. — Не смог сделать красивой, — тихо повторила она, комкая листок в пальцах. — Не смог сделать красивой… Не смог, значит, сумасшедший урод… Тупой ублюдок, не смог он… Джейн сцепила зубы, продолжая сминать листок. Сжатая в кулак рука подрагивала, глаза под бинтами были зажмурены, зубы сжались с такой силой, что, казалось, должна начать крошиться эмаль… Плечи напряжены так, что ещё чуть-чуть — и сведёт мышцы. Кулак разжался, и скомканная записка упала на дно коробки. Чуть постояв, Джейн села на кровать, уставилась в одну точку. В голове царил какой-то вакуум. Как будто все мысли закончились, и ничего другого на их место не приходило. Только две мысли бились в сознании, толкаясь, как склочные тётки. «Я сделаю тебя красивой». «Я не смог сделать тебя красивой». Раз за разом, круг за кругом. Снова и снова. Они звучали в голове и гипнотизировали. «Я сделаю». «Я не смог». Сделаю. Не смог. Красивой… Красивой… Красивой… Это было прозрение. Джейн чувствовала себя так, словно всё последнее время смотрела на мир через мутное стекло. А теперь, вдруг, всё стало ясным. Она поняла, для чего выжила. Поняла, что у неё есть цель, которую она не осознавала до этой минуты. Она должна убить Джеффа Убийцу. Как всё, оказывается, просто! Её цель, смысл того, что из себя теперь представляет её жизнь, всё это время была перед ней, но она почему-то не могла разглядеть её. А сейчас поняв, что он всё ещё жив, всё ещё на свободе, словно дала ей вектор. Найти и убить. Найти и убить, а потом… Да какая разница, что будет потом?! Как она будет его искать, Джейн не представляла. Только была у неё какая-то железобетонная, и совершенно безумная уверенность — найдёт. Непременно найдёт и убьёт. Ночью по больничным коридорам прошла высокая худая фигура, одетая в черное длинное платье. Лицо её скрывала белая маска, а голову укрывал чёрный парик. Она прошла как тёмный призрак, незамеченная никем из ночного персонала, и не увиденная охранниками по камерам наблюдения. Она пренебрегла лифтами, и спустилась по лестнице. Она прошла через приёмный покой, где принимали пациентов доставленных по «скорой». Там царила привычная сосредоточенная суета — подъезжали машины «скорой помощи», пациентов завозили на каталках. Серым от усталости и недосыпа дежурным врачам и медсёстрам было не до странной девушки в театральной маске, тихонько идущей вдоль стены. Джейн придержала дверь очередной каталке, толкаемой медбратьями, и выскользнула на улицу. На миг её осветил красно-синий свет мигалки, припаркованной почти у самых дверей «скорой», и затем она растворилась в ночной тьме. Дом был маленьким. Он стоял немного на отшибе, и был ближе к полю, заросшему высокой травой, чем к остальным городским постройкам. Идеальное место для того, кто замыслил зло. Джейн вошла в дом. И тут же ощутила тяжёлый запах остывшей крови. А ещё была тишина. Та особенная тишина дома, в который пришла смерть. Внезапная и нежданная. Джейн прошла в гостиную, там увидела первый труп. Молодой мужчина лежал навзничь на полу, изрезанный так, словно попал под ножи сенокосилки. Всё было залито кровью — пол, дешёвая мягкая мебель, стены, экран небольшого телевизора. Джейн прошла дальше, равнодушно наступая в кровавые лужи, чувствуя, как подошвы начинают липнуть к полу на подсыхающей крови. Второе тело Джейн нашла в спальне. На пропитанной кровью постели — молодая девушка в изодранной одежде. Её вид не оставлял сомнений — перед смертью она подверглась грубому насилию. Глаза девушки с застывшим ужасом смотрели в потолок, разрезанный до ушей рот предавал мёртвому лицу выражение сумасшедшего веселья. Перерезанное горло. Джейн вышла из спальни. Постояла в тесном коридоре. Кажется, она опять опоздала. Не успела застать хищника над добычей. Но тогда почему не проходит это чувство, которое всегда охватывало ее, когда она, одержимая своей жаждой мести, шла по следу собственного кошмара. Ощущения мандража и предвкушения, когда всё тело напрягалось, как у кошки перед прыжком, когда каждый нерв начинал звенеть от ожидания последнего удара. Когда точно знала, что идёт правильно, что там, на конце очередной кровавой дорожки будет её цель. Но в итоге находила лишь истерзанные тела. А то и полицейских, успевших «отцепить» место преступления. И ощущение пропадало. Сейчас же оно было по-прежнему. А это значило, что он… ещё где-то здесь. Джейн не испытала ни волнения, ни тревоги. Лишь предчувствие завершения. Она достала нож, огляделась, пытаясь понять, куда же ей идти. Джейн обошла весь этот маленький дом, но никого не нашла. Потом она вспомнила, что у таких домов ещё бывает задний двор. Выход туда найти было не трудно. Джейн медленно и бесшумно прошла по короткому коридору, и замерла у настежь распахнутой двери. В дверном проёме было видно маленькое обшарпанное крыльцо, за которым простирался небольшой клочок покрытой не стриженным газоном земли, обнесённый щербатым забором. Он сидел в лёгком плетёном кресле, уложив ноги в стоптанных кедах на расшатанные перила. Он сидел спиной к ней, и Джейн видела только черноволосый затылок — лохматый и, кажется, в колтунах, — плечи и спину, обтянутые грязной толстовской, которая была когда-то белой, и широкий нож в опущенной к полу руке. Джейн замерла в дверном проёме, глядя на него. Впервые, больше чем за два года поисков, она видела его так близко. Всё этот время она, как гончая, шла по кровавому следу, но получала только силуэт, мелькающий где-то впереди, смазанный образ, привидевшийся в темноте. И вот сейчас он совсем рядом, он здесь. Джейн никогда не думала, о том, что почувствует, достигнув своей цели. Будет ли это восторг или эйфория? Ей было всё равно. Сейчас же она поняла, что не чувствует ничего, кроме напряжённой сосредоточенности — не издать лишнего звука, не спугнуть, не упустить. Она бесшумно вытащила нож из кармана платья, стянула лоскут ткани, которым обернула лезвие. Крепко стиснула рукоять обратным хватом. Три шага вперёд, один удар — и всё закончится. Джейн шагнула на потёртые доски крыльца — ни одна половица не скрипнула под её ногой. Тот, кого она преследовала всё это время, не шелохнулся — возможно, он даже спал. Она сделала второй шаг. Так же бесшумно. Лёгкий ветер шевелил траву перед крыльцом и кроны деревьев, что росли в отдалении. Тяжёлые ватные облака на небе закрыли солнце, погрузив крыльцо в сумрачную тень. Ещё один шаг. Джейн занесла руку с ножом. Один удар — точно в сердце, и всё… И можно будет отпустить эту жизнь, отбросить навыки выживания, вечную настороженность, и чувство грызущей тоски. Джейн стояла за спиной того, кто разрушил её жизнь. С занесённым ножом — несколько секунд отделяли её от мести. Она вспомнила всё — свой страх, свою боль, гложущую безысходность, чувство собственной ничтожности, долгие месяцы жизни на улице, бесконечное одиночество — и нанесла удар. Быстрый и точный, как бросок кобры. Ей казалось, она уже почувствовала, как лезвие её ножа пробивает его плоть, прорезает мышцы, и бьёт в сердце, как толчками выплёскивается кровь на его одежду, и на её руку… Запястье Джейн оказалось зажато жёсткой ладонью в тот момент, когда кончик ножа коснулся его толстовки. А в следующий миг её сильно дёрнули за руку, и она не устояла на ногах — её протащило мимо кресла, и бросило на пол. Джейн коротко вскрикнула, чувствуя, как её тело ударилась о доски, а в следующий миг она скатилась по ступенькам крыльца. Свой нож она так и не выпустила — удивительно, как сама не обрезалась об него. Маска слетела с её лица. Джейн поднялась на четвереньки, обшаривая взглядом серо-зелёную траву. — Я чувствовал, что меня кто-то выслеживает, — услышала она хриплый голос. — Но даже подумать не мог, что это ты. Джейн подняла взгляд. Джефф стоял на краю крыльца, по-прежнему, сжимая нож в опущенной руке, а в другой — держа её маску. Джейн медленно поднялась на ноги. Порыв — прикрыть лицо рукой — ей удалось подавить. Она выпрямилась, сжимая нож. Она смотрела на Джеффа, и ей очень не нравилось то, что она видела. Он запомнился ей высоким тощим подростком. Но за эти два с лишним года он стал намного выше, крупнее, да и выглядел как-то старше, чем положено. Хотя, по идее, был ещё мальчишкой — ему должно было быть не больше шестнадцати. С другой стороны, как определить возраст на таком лице? «Я с ним не справлюсь» — с тихой обречённостью подумала Джейн. Джефф посмотрел на маску в своей руке, перевёл взгляд на Джейн: — Ты хочешь убить меня. Почему? — Почему?! — у Джейн даже получилось по-настоящему изумиться. — Серьёзно?! Ты спрашиваешь, почему я хочу убить тебя?! Тот пожал плечами, как бы отвечая «Да. А что?». Джейн на миг даже растерялась. Он издевается? Или действительно не понимает? — Потому что ты — спятивший подонок — убил мою семью и изуродовал меня, — ответила она, чувствуя, как сжимается горло, а голос начинает дрожать — не от желания заплакать — от ярости. — Потому, что ты вообще появился в моей жизни, и разрушил её, больной ты урод! Потому, что ты живёшь, мразь, а мои родители мертвы, моя жизнь рухнула! Даже ты, ублюдок, не можешь этого не понимать!!! Последние слова Джейн прокричала. Её трясло от накатившей злости, от желания убить, искромсать его в лоскуты. Сомнение, посетившее её минуту назад исчезло. Справится… Конечно, она справится с этим выродком… Он слушал её, склонив голову к плечу. Кажется, его совершенно не тронули её крики. — Я не урод, — сказал Джефф. — Я — красивый. Джейн замерла, словно её окатили ведром холодной воды. Он, точно, издевается! Из всего, что она сказала, он «зацепился» только за то, что она назвала его уродом?! Мразь! — Сдохни, тварь! — прорычала сквозь стиснутые зубы Джейн, стиснула нож крепче, и бросилась вперёд. Джефф отреагировал мгновенно. Он сбежал с крыльца, бросившись ей навстречу. Легко увернулся от направленного в него лезвия. И выбросил вперёд руку с зажатым в ней ножом. Джейн поняла, что не успеет увернуться — она слишком близко подошла к нему, слишком понадеялась на собственное умение убивать… Которое оказалось ничтожным по сравнению с ним. Но в следующий миг Джефф разжал пальцы, и нож ткнулся лезвием в траву. Но рука его не остановилась, и Джефф ударил Джейн в грудь открытой ладонью. Ударил сильно. Джейн даже не представляла, что в этом, пусть высоком, но тощем подростковом теле, может быть столько силы. Её, буквально, отшвырнуло, опрокинуло на спину. Парик соскользнул с головы. Удар выбил из неё дух, она задохнулась на несколько секунд. А ещё Джейн показалось, что он сломал ей грудную клетку, что она ослепла от боли… Но боль прошла довольно быстро. Открыв глаза, Джейн увидела, что Джефф стоит над ней — в буквальном смысле, широко расставив длинные ноги над её телом — всё так же держа в руке её маску. — Неловко вышло, — произнёс Джефф. — Я хотел сделать тебя красивой. У меня не получилось… Он вдруг опустился на колени — придавив её бёдра. Джейн изумлённо охнула, дёрнулась, попыталась спихнуть Вудса с себя. Он оскалился, перехватил её руки, стиснул оба её запястья одной своей ладонью. — Я больше не боюсь быть один, — сказал Джефф, склоняясь к Джейн. Она замерла. Два с лишним года она не подпускала к себе никого так близко. Их лица оказались напротив друг друга. Его — белое, с застарелыми шрамами, с бурой запёкшейся улыбкой и чёрными сожжёнными веками. И её — тёмное, похожее на древесную кору, со спёкшимися веками и обожжёнными губами. Оба «поцелованные» огнём, но с такими разными последствиями. Он протянул свободную руку и коснулся её лица. Джейн закричала. Уже долгое время она не позволяла никому касаться себя, а теперь его пальцы скользили по её обожжённой коже, и ей казалось, что ни оставляют новые ожоги. — Мне нравится то, как я живу, — продолжил Джефф, не обращая внимания на её крики. — Я укладываю людей спать… Жесткие пальцы сдавили её шею. Крик Джейн оборвался, она захрипела. «Сейчас он меня задушит, и всё закончится…» — подумала она с обречённостью… и с каким-то облегчением. — Ты не сможешь убить меня, — сказал он. — Но… Он отпустил её шею и резко поднялся, отступил на шаг. Джейн тут же вскочила на ноги — у неё была хорошая реакция. — Но ты можешь пытаться, — продолжил Джефф, скаля зубы. — Это будет весело. После чего повернулся и пошёл прочь. Просто повернулся к ней спиной! Показывая, что не считает её угрозой. Джейн взглядом отыскала свой нож, валяющийся в траве. Бросилась к нему, подобрала… И в этот момент Джефф сорвался на бег. Он за несколько секунд преодолел расстояние до кромки поля, и скрылся в высокой траве. И Джейн пыталась. Выслеживая Джеффа, иногда подбираясь совсем близко, и теряя его в последний момент. Над растерзанными телами стояли полицейские, а в стороне, в тени, подальше от глаз стояла Джейн. Такая беспомощная, как и люди в форме. Она, как будто, чуяла Джеффа, как гончая чует кровавый след. Его преступление, и её ненависть связали их невидимой, но неразрывной нитью. Он шёл и убивал. Она шла за ним. Но ей всегда не хватало одного-двух шагов, чтобы настигнуть его. Такая жизнь выматывала. Джейн казалась себе белкой, бегущей в колесе. Как бы быстро она не бежала, ей не вырваться из этого замкнутого круга. И в тот момент, когда она поняла, что больше не выдержит, когда Джейн готова была сдаться, в её жизни появился Тонкий Человек.