Черный бархат, алый шелк

      Ему снился тот же сон.       Дом в Анвиле с его бесконечными коридорами, темными углами и витражными окнами. Отец распорядился, чтобы каждое до единого окно было украшено сюжетами из истории Тамриэля: Мартин Септим в фиолетовых одеждах — марганец; в главном зале, где семья собиралась за ужином — Пелинал Вайтстрейк, серебро и медь... В его, Галла, комнате, за красное платье Барензии отвечал кармин. А окна восточной галереи сияли янтарем. Этот цвет можно было получить, только добавив в стекло кадмий. Галл знал, что кадмий ядовит, но отец не желал об этом слышать.       Раз за разом он возвращался в дом с витражами во сне, чтобы в тысячный раз пережить одну и ту же сцену.       Высокий зал. Под потолком сверкает пламя. Огонь плещется и в камине, с хрустом пожирая то, что когда-то было стволами берез. Семья сидит за столом.       Вернее, то, что называет себя семьей.       Брат Аттила надменно шевелит челюстью. Нос у него похож на клюв ястреба, а глаза серые и прозрачные, как ледяная корка на море Призраков. Ему девятнадцать. Скоро он отправится на службу к императору, и родной дом — уже дом его мыслей.       У сестры Филлис кольца в ушах. Она носит их не снимая, и ночью они оставляют красные следы на шее. Филлис четырнадцать. Она уверена, что кольца защитят от темной магии. И под подушкой она хранит засушенные цветы.       Галлу пять. У него своя комната, расписание приема снадобий и няня-эльфийка, следящая за каждым его шагом. И он никак не может взять в толк, за что ему такое.       Отец и мать — безликие, гордые и далекие, сами будто бы витражи — за ужином говорят о вещах, Галлу понятных, но ужасно скучных. Брат и сестра с непрозрачными лицами пьют из кубков имбирное вино. Совершенно обычный вечер...       ...который, разумеется, совершенно по-обычному летит в Обливион.       Галл не умеет предсказывать, когда это случится. Нет, он пытался: вычислял даты, следил за звездами, хватался за каждую иллюзорную закономерность возвращения его кошмара, но... все происходит по воле случая.       Он просто падает, падает вперед, будто ему вонзили кинжал в спину. (Не то чтобы Галл знает, каково это; он читает книги и предполагает, что боль сопоставима). Его легкие сначала сжимаются, а потом раскрываются внутри металлическим веером, и он начинает кашлять. Не так, как в пыльной библиотеке или при простуде.       А так, словно кувалдой молотят грудь.       Вокруг же — тишина.       Мать роняет на сына холодный взгляд. Отец чуть поводит бровью; верхняя губа дергается.       Все это Галл отмечает, склонившись над пустой тарелкой. Его тело содрогается, как Вварденфел под пламенем Красной горы. Он не может вдохнуть.       И никто не пытается ему помочь.       Удивительно, но Галл не чувствует боли. Вернее, чувствует, но не придает значения: боль — это сущий пустяк, ее можно перешагнуть и все; пока тело охвачено судорогой, душа испытывает лишь недоумение. Почему? Почему... это происходит? Почему с ним? Почему опять? Вопросы не вызывают ничего, кроме ощущения острой несправедливости.       Его ум горит мечтой; сердце полнится жаждой жизни. Жизни, которая прямо сейчас кровавыми брызгами летит на тарелку.       Неправильность этого горечью отдается во рту, слезы подступают к горлу и потоком застилают глаза.       Вся сцена длится не дольше десяти секунд. Это разум Галла отмечает и обдумывает каждую деталь, создает разноплановую мозаику бытия, а реальность — куда стремительнее. Он успевает заметить лишь капли крови и слез на фарфоре, пламя камина и лед в глазах родных: подбежавшая няня хватает мальчика под мышки, выволакивает из-за стола, и вот уже он, все еще недоуменный, глотает горькое, пахнущее полынью зелье, которое данмерка льет ему в рот из бутылки. Половина течет по подбородку и затекает за воротник. Холодно.       Боль сдавливает грудную клетку. Кашель прекращается.       А слезы — нет, и Галл, делая прерывистый вдох, всхлипывает и стыдится своего бессилия. И как объяснишь, что это слезы не ребенка, но отчаявшегося во тьме? Как дать понять, что дух устал, устал биться в клетке, из которой не вырваться?..       Он умеет отключать телесное. Просто отсоединяться, существовать отдельно. Галл Дезидений – это больше, чем жалкая, пораженная болезнью материя. Он задыхается, но его дух спокоен. Он умрет, но будет жить. Бледный малыш с угольно-черными глазами никогда не задается вопросом, есть ли у него душа.       Он – душа. У него есть тело.       Еще один вечер испорчен. Теперь он останется без ужина и следующую неделю, скорее всего, проведет на травяных настойках. Безрезультатно.       А потом все повторится вновь.       — Юнга!       Хриплый окрик вернул Галла на землю.       То есть фактически, разумеется, на море. Шумевшие за бортом волны в одночасье смыли воспоминания.       Мальчик открыл глаза и увидел покачивающиеся ноги в сапогах из червленой кожи.       — Чего разлегся? Встать, лягушачья лапка!       Ах, вот оно что. Он задремал на банке и в очередной раз вернулся в Анвил. Какое счастье, что от дома с витражами его отделяют тысячи миль.       Галл поднялся и пригладил растрепанные кудри. Перед ним возвышался Ямбагорн, боцман-орк с лохматой бородой и сломанным левым клыком. Этот клык ему обломал в драке один матрос из Даггерфолла; было это пару месяцев назад, когда Галл только появился на «Рубиновом Лезвии». Орк стучал ногой по палубе и всем своим видом выражал недовольство.       - Я... — Галл хотел было оправдаться, но по выдвинутой вперед клыкастой челюсти понял, что сопротивляться бесполезно, и опустил голову. — Виноват. Поручения, сэр?       Ямбагорн просверлил маленького имперца взглядом.       Галл Дезидений был тщедушен даже для юнги. Ему не хватало сил, чтобы управляться с такелажем, он едва доходил до плеч самым низкорослым членам команды, а еще был подозрительно бледен и большеглаз, за что его и дразнили «лягушачьей лапкой». И выражался с таким благородным прононсом, что матросы катились со смеху.       — Имеются, — рыкнул боцман. — У капитана Грега на шланцах. Я боты стоптал, пока бегал за тобой по палубе, а ты, малявка, на банке дрыхнешь!       Галл тяжело вздохнул (соленый воздух обжег легкие, но мальчик не повел и бровью). Ямбагорн принадлежал к тем, кто видел в худощавом юнге среднее арифметическое между вошью, дворецким и тряпкой для полов. Тот провел на судне три месяца, бегая между квартердеком, кубриком и трюмом с бумажками-пакетами в зубах, начищая сапоги редгардке Равенне (второму человеку на «Лезвии»), болтая ни о чем с коком, получая подзатыльники от плотника и переводя для боцмана документы, которые тот в силу неграмотности осилить не мог. По этой же причине он делал записи в судовом журнале, а когда боги улыбались ему, попадал в кабину штурмана, голубоглазого высокого эльфа с хвостом серебристых волос.       Галл с первого взгляда влюбился в карты, книги и подзорные трубы. Штурман — его звали Эндарион — был одним из немногих, кто видел острый ум мальчика, и иногда беседовал с ним о звездах и ветрах. В такие минуты Галл упивался восторгом и думал: наконец-то прошлые страдания воздались ему сторицей.       А потом снова чистил сапоги старпому.       Юнга вздохнул и поднялся с банки.       — Иду, сэр.       Ямбагорн покачал головой и что-то пробормотал в усы.       Обогнув ют и пробежав, пригнувшись, сквозь палубу, Галл стрелой взлетел на шканцы. У штурвала стоял капитан — красивый имперец лет пятидесяти: чернобровый, с густыми усами, закаленный севером морской волк в потертой треуголке. Когда-то он служил в Имперском флоте, но потом вышел в отставку, стал вольным торговцем и принялся раз за разом огибать Тамриэль.       — Хорошо, что ты пришел, — произнес капитан, не отрываясь от горизонта. — Пойди к Эндариону и возьми карту, которую он мне вчера обещал. Ветер сегодня странный.       Почему это странный, обычный бакштаг, чуть не ляпнул Галл — и тут же закусил губу. Перед капитаном лучше не выделываться: это знали все на судне. К тому же отношение Грега к юнге, нанятому в Сентинеле, было весьма туманным. Он сдержанно относился к его неудачам (а первый месяц плавания состоял именно из них, одна попытка влезть на мачту чего стоила), но восторга по поводу принятия Галла в команду не выказывал. Нарушать это хрупкое равновесие не хотелось.       Галл кивнул и уже развернулся было на каблуках, как с бака окликнули:       — Юнга!       Он повернулся и увидел женщину. Та нетерпеливо махнула рукой, подзывая к себе.       То была старшая помощница, чернокожая пиратка Равенна. Крепкая, точно орочиха, и вспыльчивая как дремора, на поясе она носила абордажную саблю, и хотя Грег и пытался доказать ей, что судну Восточной Имперской в прибрежных водах ничего не угрожает, Равенна, знающая пиратов не понаслышке, всегда была готова оттяпать голову или две.       — Есть работка, — рявкнула она, когда мальчик на побегушках с поклоном взошел на бак. — Забеги в камбуз и принеси селедки. И попроворней!       Галл мрачно кивнул.       — Слушаюсь, мэм.       И побежал вниз по шкафуту.       Вся морская жизнь состояла из бесконечной череды поручений. Пойди туда, принеси это, скажи тому, передай этому, да поживее. Сын дипломата не жаловался, но время от времени тревожно всматривался вдаль, туда, где море встречалось с небом.       После остановки в Вэйресте, когда на «Рубиновое Лезвие» доставили грузы, судно наконец-то взяло курс на Винтерхолд. Для Галла это означало две вещи.       Первое — скоро он доберется до цели.        И второе — еще чуть-чуть, и ему придется столкнуться с жестоким климатом северных морей.       Пока клипер кружил в теплых водах Абесина, мальчик чувствовал себя отлично. Вернее, мог делать вид. Но когда корабль войдет в море Призраков, воздух начнет холодать, и матросы непременно обратят внимание на кое-чей постоянный (и ужасно подозрительный) кашель.       И если об этом прознает капитан, он немедленно спишет Галла на берег, а по суше, да еще и в одиночку, до Винтерхолда не добраться. Поэтому здоровый вид необходимо было сохранить любой ценой.       Да и что такое «здоровый вид»? Даже в лучшие дни скуластое лицо, которое имперец наблюдал в бочках с водой, вызывало у окружающих жалость. В худшие – отвращение.       Он спустился и добежал до кабины штурмана. Дыхание (и без того неровное) слегка сбилось, на щеках проступил румянец.       Альтмер стоял у стола, склонившись над картами, и Галла даже не заметил. Он что-то чертил, и лист бумаги, исписанный аккуратными, ровными строками, свешивался с края, болтаясь при качке, как спущенные паруса.       Галл постоял, вжавшись в дверной проем. Наконец нерешительно подал голос:       — Прошу прощения...       Штурман обернулся, взмахнул серебристым хвостом, как акула.       При виде юнги губы тронула легкая улыбка.       — А, Галл. — Он жестом пригласил мальчика к столу. — С поручением, я полагаю?       Посыльный кивнул, все не осмеливаясь войти.       — Карта. Я помню. Однако необходимо еще измерение, — сообщил Эндарион, взглянув на висевшие на груди часы. — Раз уж ты здесь, возьми книги и иди за мной.       Вытаращив глаза, Галл схватил со стола стопку книг (самая верхняя называлась «Большим имперским морским справочником»). Та была легкой, но ему, в силу природной хрупкости, показалась тяжелее стального ядра. Штурман, все еще улыбаясь полупрозрачной, неуловимой улыбкой, взял лежавший под стеклянным колпаком секстант, сунул карту под мышку и вышел.       Не веря своему счастью, Галл последовал за ним.       Они поднялись на палубу юта. Полуденное небо сияло пронзительным синим. Ветер хлопал в парусах; он трепал кудрявые волосы мальчика-имперца и развевал, точно корабельное знамя, серый эльфийский плащ.       — Скажи, — начал Эндарион, поднимая к глазам секстант, — где мы находимся?       Галл моментально вспомнил расположение звезд и время в пути.       — Полсотни миль к юго-западу от Даггерфолла. Может быть, немного севернее.       Альтмер удовлетворенно кивнул.       — Хорошо. Но не слишком точно. Хочешь определить наши настоящие координаты?        Предложение было головокружительное.       Еще бы! Юнга и не надеялся, что когда-нибудь ему предложат настоящую работу, отличную от беготни по палубам. И возни с парусами, конечно.       — Буду польщен, сэр! — произнес Галл, сияя. – Но мои познания в навигации, они... пока что более чем скромны.       Очередное преуменьшение. Еще в доме с витражами малыш Дезидений украл у отца и прочитал с десяток книг по астрономии. Он превосходно разбирался в созвездиях и мог объяснить модель неба в прямом смысле на пальцах, но работать с секстантом... Для Галла секстант был волшебным инструментом двемеров, и он душу бы отдал за умение с ним обращаться.       Его манили и море, и звезды, и все на свете.       — Неудивительно, — хмыкнул штурман. — Значит, смотри. Берешь секстант и смотришь в трубу на горизонт. Только, ради Восьми, не роняй.       Маленький моряк кинул книги на палубу и с благоговением принял из золотистых рук инструмент. Секстант оказался увесистым, но тяжесть приятно оттягивала ладони.       С секунду Галл полюбовался блеском на позолоте, а затем закрыл один глаз и приставил трубу ко второму.       Пришлось потрудиться, чтобы выровнять секстант по горизонту. Внезапно он подумал: где-то там, за линией, отделяющей море Азуры от синей скатерти неба, дремлют останки легендарной Йокуды.       — А теперь, — сказал Эндарион, — сдвигай рычаг вниз. Медленно.       Галл осторожно сместил казавшийся неповоротливым механизм рамы, и на картинку в трубе наслоилась другая.       Это было небо. Редкие облачка, птицы — все отражалось прямо на морской поверхности. Как непривычно видеть небосвод, слившийся с морской гладью!       — Таким образом, — продолжал штурман, — двигай винт, пока не увидишь солнце. А когда солнце нижнем краем коснется горизонта, скажи мне.       — Вон оно! — воскликнул юнга. — Вижу. Я вижу солнце!       Эндарион взглянул на часы.       — Отлично. Теперь сосчитаем угол возвышения. Смотри на лимб.       Галл перевернул инструмент и с восхищением уставился на поделенную на градусы дугу.       — Рычаг... показывает отметку в сто один градус.       Штурман потрепал мальчика по плечу. От прикосновения холодной, сухой руки все существо Галла наполнилось светом, более ярким, чем виденное им светило.       — Замечательно. Осталось лишь вычислить координаты, используя полученный угол и время исследования.       — И как это делается? – Ученик уже распахнул огромные глаза, готовясь впитать очередную порцию знаний.       — А вот это тебе знать пока рано, — покачал пальцем эльф. — Для этого нужны справочники астрономических значений, карты и математические действия. Когда-нибудь я научу тебя им. Но не сегодня.       Имперец даже не знал, что приводит его в больший восторг: слова «астрономический» и «математический» в одном предложении или намерение штурмана учить его.       Наверное, всё-таки второе.       — Так что же... вы и вправду берете меня в подмастерья?       Эндарион, не отрываясь от книги, сощурился.       — Громко сказано. Но неужели ты думаешь, что с твоим умом способен только тягать такелаж? — Он на мгновение взглянул наверх, прочертил пером дугу в воздухе, записал что-то в карту и посмотрел на Галла. Глаза у него были такие же синие, как небо и море. — Из тебя получится превосходный штурман. Будешь плавать с нами и дальше — обучу тебя навигации.       Юнга просиял. Он смотрел на альтмера снизу вверх, искрясь, как прозрачные волны Жемчужного моря.       — Ну-ну, — рассмеялся эльф. — Смотри, переклинит возле уха — так и будешь всю жизнь улыбаться. Вот, отнеси капитану карту.       Галл с благодарным поклоном выхватил свернутую бумагу. Попятился на несколько шагов, еще раз кивнул, развернулся — и припустил вниз, на палубу.       Матросы сопровождали маленькую молнию удивленными взглядами.       А Галл был счастлив – так, что ему даже стало легче дышать. О, великие боги! Наконец-то истосковавшийся по знаниям по знаниям ум займется чем-то более серьезным, чем бессмысленный счет звезд!       Добежав до грот-мачты, мальчик резко затормозил.       Ах да. Помимо настоящих заданий, существуют еще и обязательные. Равенна просила принести селедки.       Он сменил курс и помчался в кубрик.       Камбуз располагался у кормы. Там пахло деревом, дымом, углями и разной снедью, по большей части — рыбой и травами. Корабельный повар — упитанный аргонианин по имени Собирает-Росу — готовил нечто кипучее. Экипаж называл его «Варит-Суп».       — Привет, Суп, — с порога заговорил юнга. — Равенна хочет рыбки.       Кок взмахнул шипастым хвостом и повернулся.       — Ненасытная бестия. Последнюю бочку селедки сожрет, а плыть нам ещё Дагон знает сколько. Ладно, отнеси, — он указал когтем на сверток возле бочек. — Заодно притащи муки. Парни хотят хлеба.       Разумеется. Поручения. Куда же без них!       — Без проблем, — соврал Галл. — Сейчас возьму. За селедку спасибо.       Держа в одной руке масляный сверток, а в другой — карту, мальчик бежал по обшитому досками коридору и вспоминал, как он дошел до жизни такой.       Когда четыре года назад он убегал из дома, он и представить не мог, что окажется на торговом судне в качестве нелетающего почтового голубя. Строго говоря, он вообще ничего не представлял. Он просто бежал, потому что оставаться в семье, где тебя не любят — не вариант. Особенно если отведено тебе не так уж много.       Хорошо, год в приюте можно вычеркнуть. Там Галл не занимался ничем, кроме сидения под кроватью. А вот когда случился пожар, и «сиротки» получили возможность ускользнуть, маленький имперец едва ли не праздновал со сладким рулетом и свечами. А уж годы в каджитском караване! Именно там он научился толковать звезды и луну. Да, вольная жизнь была интереснее, чем расписанная витражами тюрьма.       И вот «Рубиновое Лезвие». Галл попал сюда по чистой случайности: обчищая книжные лавки в Сентинеле, услышал о наборе команды на клипер Восточной Имперской компании. С корабельным бытом паренек знаком не был, с морскими премудростями — тем более, а приманило его то, что корабль направлялся в Винтерхолд.       Винтерхолд! По земле Галл не добрался бы туда и за полвека, да и по пути его, мальчика, которому не было и двенадцати, обчистили бы бандиты и сожрали звери, причем не один раз. Самый северный город Скайрима был его заветной мечтой. Там располагалась Коллегия, твердыня магов, уцелевшая даже при Великом Обвале, и она хранила знания, которых не сыскать более во всем Нирне. И Галл мечтал туда попасть.       Поэтому он записался на «Лезвие», для пущей убедительности наглотавшись эликсира силы (выменял у каджитского торговца на книжку о Массере) и соврав, что ему четырнадцать. Видимо, в людях был недостаток, так как бродягу-недоростка взяли на борт почти без вопросов. Весил он столько, что даже в средний шторм ему приходилось сидеть безвылазно в кубрике, дабы не снесло в море.       Первое время матросы фыркали, а капитан пребывал в молчаливом шоке от того, что проглядел и нанял такого сопляка.Но ничего, попривыкли. Галл, даром что тщедушный, бегал быстро, а по вантам и вовсе карабкался ловчее любой обезьяны. Поэтому и ему нашлась работа на палубах.       И всё останется безоблачно, как небо в штиль... до тех пор, пока Галлу удается скрывать свою болезнь.       С такими мыслями он добежал до квартердека. Отдав капитану карту и отделавшись от селедки (Равенна даже не поблагодарила), мальчик, едва переведя дыхание, собрался было рвануть в трюм, но на полпути его оглушил зычный голос:       — Фордевинд! Поднять лиселя!       Бас капитана разнесся над морем, и, казалось, морские чудовища готовы откликнуться из глубин на этот зов.       Палуба засуетилась. Заскрипели мачты, зазвенели цепи; матросы бегали вокруг застывшего на месте юнги, поднимая и натягивая боковые паруса. Боцман Ямбагорн, закатав рукава, выкрикивал приказы. Увидев Галла, он рявкнул:       — Чё стоишь, недоумок? Лезь поднимай бомы!       Галл вздрогнул.       Бом-брамс-лисели — то были самые высокие паруса самой высокой мачты.       — Ты глухой или что?! — брызгал слюной боцман. – Наверх, кому сказано!       Мальчик отступил к борту. Ему уже приходилось влезать на мачты, но никогда ещё он не забирался так высоко.       Он посмотрел в небо, где кружили чайки; в море, плескавшееся за бортом.       Я – душа. У меня есть тело.       Эта мысль с раннего детства придавала смелости.       Он вспрыгнул на борт и полез вверх по вантам. Веревочная сеть, удерживающая мачту, была твердой, как лестница. Галл карабкался к небу, стараясь не смотреть вниз. С кошачьей ловкостью он зацепился за цепь и встал на перекладину.       Палуба и люди на ней вдруг стали маленькими, а море — огромным. Горизонт, в стекле секстанта прямой, как линейка, изогнулся. Далеко на востоке виднелась кромка берега. Мальчик нерешительно шагнул, держась за ближайший трос.       «Мягкие колени, — сказал он себе. — Главное — мягкие колени».       Теперь, когда он забрался наверх, осталось разобраться с такелажем — проще говоря, с веревками. Внезапно Галл обнаружил, что шатается он под небесами, понятия не имея, как именно раскрыть парус. Мачты, реи, спирты – всё было опутано тросами, точно паутиной.       Нижние паруса уже подняли, и в них свистел ветер. Юнга ощутил себя висящим среди крыльев огромного лебедя. Снизу раздавались сердитые крики.       — Ты гуар! Развяжи галс!       Галс, шкот, нок, фал. Галл знал эти слова, он даже помнил их значения, но теперь, на высоте птичьего полета, разум выбросил их в открытое море. Развязать что? Веревку? Имперец шагнул к мачте, пытаясь ухватить другой трос — и вскрикнул, чуть не полетев вниз.       Если он оступится, то вдребезги разобьется о палубу.       А этого ему точно не надо.       — Вот уж не думал, что придется умереть, — пробормотал Галл, — упав с высоты.       Крики усилились. В шуме, смешавшимся с шумом волн, самым вежливым словом было слово «идиот».       Гогот прорезал рев боцмана:       — Цепь! Дергай цепь!       Ах вот оно что. Теперь ясно.       Галл сделал еще пару неуверенных шагов и обнял мачту. Напротив болталась заветная цепь с крюком; он ухватился за нее и потянул изо всех своих скромных сил.       Парус поддался. Он раскрылся с хлопком, едва не сбившим Галла с ног.       Превосходно, подумал тот. Теперь можно и отдохнуть. Да, отдохнуть. А лучше вообще не слезать. Судя по крайне любезным выкрикам команды, они вышвырнут его за борт. Или отдадут коку, и тот быстренько переработает юнгу в гуляш.        Но, к величайшему удивлению Галла, произошло прямо противоположное.       Откуда-то с кормы донеслись одинокие хлопки.       Их подхватили, и хлопки превратились в аплодисменты; одобрительно заревели матросы, и вот уже вся палуба была охвачена овацией.       Галл облегченно выдохнул и прижался щекой к мачте.       Но выдоху не суждено было завершиться. Он оборвался на середине, сменившись жестоким приступом кашля. Где-то в груди снова заклокотал огонь. Мальчик затрясся, хрипя, и изо всех сил вжался в мачту.       Палуба затихла.       Несколько секунд Галл слышал лишь свое сипящее дыхание, рокот волн да шум чаек.       — Эй, — послышался в тишине Ямбагорн. — Слезай, малец.       Мысль была своевременной.       Руки затекли и покрылись занозами. На коже ощущалась ржавчина от цепи. Он не рискнул снова прыгать по реям и съехал, обдирая руки о веревки.       На палубе юнгу окружили матросы. Взгляды их были настороженны.       — Что случилось?       Галл оглянулся. Головы высоченных мужчин, каждый из которых мог поднять его одной рукой, загораживали солнце.       На палубе юта темнел силуэт Эндариона.       — Ничего, — солгал Дезидений. — В горло что-то попало.       И, проскользнув между шкипером и боцманом, решительной походкой направился в трюм.       В конце концов, коку нужна мука.       Согласно бумагам, «Рубиновое Лезвие» принадлежало Восточной Имперской компании. Под командованием капитана Грега судно перевозило грузы со всех частей Тамриэля, а иногда даже ходило в Саммерсет. Сейчас же корабль был зафрахтован Коллегией Винтерхолда, ожидавшей прибытия находок со всего материка: именно они забивали темный трюм бывшего боевого корабля.       Галл бродил среди ящиков, чихая и фыркая от пыли. Когда-то он задумывал хранить здесь зелья, глушившие болезнь, но по причине крайней паршивости трюма, а также опасности всего предприятия, отказался от идеи. Цветные бутылки надежно покоились в одном из сундуков в кубрике, а в трюм Галл наведывался не чаще, чем в том нуждались высшие чины.       Солнечный свет проникал сквозь палубную решетку на потолке. Пылинки плавали в лучах, будто дым. Может, Галл Дезидений и служил юнгой, но он оставался аристократом, и пыль раздражала его не меньше, чем глупость. Он стряхнул мусор с бархатного рукава и пошел дальше.       «Мука... до прибытия волшебного хлама она была где-то здесь. Куда ее убрали?»       Плутая меж коробок и задевая расставленные по углам бочки с солониной, Галл добрался до задней стены.       И вдруг кое-что привлекло его внимание.       Один из ящиков был опрокинут, и везде грудами лежали опилки. Обстановку это не портило, но опилки могли привлечь грызунов, да и чувствительный к прекрасному разум Галла возмутился нарушению гармонии.       Возле коробки лежало нечто черное. Он подошел ближе, чтобы рассмотреть странный объект, и им оказалась...       ...человеческая нога.       Галл едва не вскрикнул, отпрыгивая назад.       Но часть тела не выглядела покалеченной или враждебной. Это была самая обыкновенная человеческая нога: босая, грязная, живая, и, между прочим, не больше его собственной. И, судя по вполне определенным признакам, её обладатель спал в ящике.       Набравшись смелости (даже мантру про душу повторять не пришлось), имперец подошел и дернул ногу на себя.       Обладатель заорал благим матом. Дерево загудело, в воздух взметнулся столб опилок, и из коробки, точно мышь из норы, выскочил маленький дремора.       То есть на самом деле, конечно, это был мальчик.       Обычный мальчишка, не старше Галла. А скорее всего и младше: ведь молодой Дезидений в силу болезненности организма сильно уступал сверстникам в размерах. Но черный от налипшей грязи, точно дремора.       И он был чрезвычайно взволнован ситуацией.       — Ты кто?! Ты... ты что... поди прочь!       Он швырнул в Галла горстку опилок и отполз обратно к ящику.       И Галл вдруг рассмеялся.       Звонкий мальчишеский смех эхом отразился от стен трюма. Чужак затих и нахмурился, сбитый с толку.       — Чего смешного?       Юнга ответил не сразу.       — Трюмная... трюмная крыса! — покатывался он. – Я думал, это обзывательство такое. А ты существуешь. Трюмная крыса!       Мальчуган вскочил на ноги, сжал кулаки:       — Эй! Я тебе не крыса!       — А кто? — иронично поинтересовался Галл, по-прежнему хихикая.       Пришелец смутился:       — Я... Меня зовут Мерсер. — И для пущей уверенности добавил: — Мерсер Фрей.       Галл оглядел незнакомца с головы до ног.       Растрепанные русые волосы были усыпаны опилками, а на грязном, усыпанном веснушками лице сверкали острые зеленые глаза.       Они были одного роста и примерно одного возраста. Раньше сиродиильский скиталец считался единственным ребенком на корабле, а на самом деле, оказывается, их было двое.       — Сколько тебе лет? — спросил Мерсер, по-видимому, придя к похожим выводам.       — Скоро двенцадцать, — ответил Галл.       Пришелец нахмурился, сосредоточенно повел бровями.       — Это сколько?       Имперец поперхнулся воздухом. Смеяться или изумляться — он не мог понять.       Но, оглядев мальчугана еще раз, Галл догадался. Не стоило ждать от такого заморыша грамотности.       Он показал на пальцах:       — Десять. Плюс два.       — Ага. А мне восемь, — обитатель коробки в свою очередь показал грязную пятерню и три пальца. — А звать тебя как?       — Галл, — сказал юнга. — Галл Дезидений. Но лучше без фамилии.       Мерсер Фрей пожал плечами:       — Без проблем. Ну и что ты тут делаешь, Галл без фамилии?       — Но-но! — Имперец воспылал негодованием. – Это ты мне скажи. Я — член экипажа, мое присутствие на судне законно и неоспоримо. А вот ты... ты — непонятная трюмная крыса!       Нелегальный пассажир оскорбился и кинул в Галла опилки.       — Сам ты крыса! Мне плевать, будь ты хоть капитан корабля, — он сдул с лица русую прядь, — я отвечать ни перед кем не буду. И вообще, в Обливионе я видел этот корабль. Я хотел только спрятаться в ящике!       Юнга поднял бровь.       — И не знал, что ящики грузят на борт?       Мерсер пожал плечами:       — Откуда знать? Мне теперь некуда деваться. Я, чтоб ты понял, не русалка, чтобы в море прыгать. И не сушеная сельдь, чтобы меня матросы грызли!       Галл улыбнулся.       Чудак из трюма ему понравился.       Тот сделал первый, нерешительный шаг вперед.       — Что будешь делать?       Имперец поковырял ящик.       Что он мог сделать? Согласно судовому уставу, все вопросы с посторонними на борту решает капитан. Реакция команды предсказуема: Равенна предложит сбросить зайца в море, Ябмагорн ее поддержит, Эндарион выскажется за высадку на берег, а капитан Грег, взвесив все решения, придумает нечто свое, и даэдра знают, что это будет.       — Я должен сообщить команде, — вздохнул Галл. — Я выполняю устав. Чужакам не место на борту.       — Нет! — взвился найденыш. — Меня же китам скормят!       — Не скормят, — возразил Галл (и тут же поморщился, вспомнив пиратку и боцмана). — Не можешь же ты вечность сидеть в трюме?       Маленький Фрей расплылся в улыбке.       — Ещё как могу.       Юнга захлопал глазами, дернул ладонью, точно мысленно возражая себе в чем-то, а затем молча схватил ближайший мешок с мукой, взвалил его на плечи и потопал к выходу.       Мерсер выскочил из-за коробок:       — Эй! Ты куда? А я?       — Веревка от буя, — по-матросски ляпнул Галл. — Сиди и не высовывайся. Я... что-нибудь придумаю.        Легко сказать, когда в голове полнейшая пустота.       Юнга вышел из трюма и поднялся в кубрик, твердо решив рассказать обо всем команде.        В конце концов, он приличный человек. Он не нарушает устава и уважает иерархию. И уж точно не собирается подставлять капитана и всех остальных!       Когда Галл вошел в камбуз и грохнул мешок на стол (тот поднял в воздух очередное облако пыли), Собирает-Росу нетерпеливо обернулся.       — Почему так долго? — шипящим голосом спросил он. — И что за голоса из трюма? Там кто-то есть?       И в этот момент, глядя в желтые, холодноватые глаза аргонианина, Галл изменил своему решению.       Пусть таинственный обитатель ящика будет тайной. Его личной тайной.       До поры до времени. В конце концов, капитану и другим он вряд ли навредит.       — Нет, — в третий раз за день солгал Галл Дезидений. — Я никого не видел.