Канаты из красных нитей.

M38 — My tears are becoming a sea.

У нее приятный голос. Голос, пропитанный чем-то, что он не мог объяснить. Ему казалось, что в этом голосе, тот самый заветный антидот, который дает ему последнюю возможность дышать. В это воскресенье, он слушал её голос, и он дышал. Это было идеальной комбинацией. Она любила книги. Разные книги. В них её привлекала заманчивая попытка, забыть то, что происходит вокруг. Не то что бы она жаловалась на свою жизнь, она просто предпочитала её вымышленной жизни других. Это даже смешно, учитывая то чем она занималась. Как-то он попросил её читать вслух. Вслух. Как ей было ненавистно это слово. Вслух. Лучше бы этого слова не существовало, и тогда не существовало бы внутренних сомнений, внутренних терзаний к которым не нужно было бы добавлять громкости, словно старенькому радио, которое то, и делало, что рябило, издавало шум, напоминавший внутренние сомнения, терзания. Но для него, она готова была пропустить мимо ушей это «вслух». Она любила книги. Жюль Верн, Брэдбери, Хемингуэй. Он лежал на её коленях, он любил её голос. У неё морщился нос, и расширились зрачки, когда господин профессор и его слуга Консель, боролись за свою жизнь, на просторах открытого океана. История затертая до дыр, без доли мелодичности. Ее волосы пахнут зелёным чаем, а она улыбается на то как злится Нед Ленд. Он знает её лицо до доскональности, он эксперт в каждой чёрточке, он ас по знаниям контура её губ, у него диплом на тему точного нахождения маленького шрама над её веком. И она это знает. У неё приятный голос, а когда она читает «451 градус по Фаренгейту», у неё приятный румянец. — Ты покраснела. — Он впервые перебил её, от чего по её телу пробежала дрожь, от неожиданности, или от того что она соскучилась по его голосу, ведь он почему-то все время так несвойственно ему молчал, навевая какой-то странный оттенок загадочного уюта, который своей теплотой касался внутренностей, заставляя её сердце сотрясаться в кульбитах умиротворенности. — Я в красном. — Он не спорит, лишь зачарованно наблюдает. У неё улыбка, словно это ангел снизошел до такого низкого подземелья в котором находилось то, что он мог назвать остатками своей никчемной души. Ангел улыбался, пытаясь протянуть руки к остаткам света, да и те забрать себе. Но он кажется не жаловался. Ему показалась, что книга упала на пол, а может так и осталась в широком кресле, просто стесненная в самый угол. У неё губы со вкусом спелых яблок, а волосы пахнут зелёным чаем. Яблоки и зелёный чай. На яблоки у него аллергия, а зелёный чай он терпеть не может. Её руки холодные, холодные настолько, что покрылись инеем, словно тогда в последний день сентября. Его руки горячие, горячие словно тот ужасный летний зной, тогда в первый день августа. И они прикасаются, сплетаются, соединяются, связывают эти противоположности канатами из красных нитей. И от этого они оба забывают дышать. Они называют эти никчемные встречи, свои скрытые позывы, своей единственной возможностью, добраться до того места. Где-то туда где ангела хранят их светлые моменты. Они поднимаются туда, поднимаются до самой высшей ступени лестницы в один конец, что бы стать там на краю. Вдвоём. Они будут держатся за руки, связанные красными канатами, и они вместе сделают шаг. Шаг в бездну, в надежде лететь. В надежде, что отрастут крылья, и они смогут улететь подальше от покрытого слоями тайн и предательств, грязного Лос-Анджелеса. Там где остались их тела, и их сознания, их собственные секреты. И у них получается взлететь на том самом пике блаженства о котором пишут в книгах, что она ему читала. Жуль Верн, Брэдбери, Хемингуэй. Это все останется на потом. Они могут забыть об этом, на тот момент пока у них есть крылья. Пока они сами могут быть теми ангелами, и вместе, держать в руках свой же свет, улыбаться, и кажется, только лишь кажется, поверить в то самое счастье. И почему по утру они словно маленькие, задаются вопросом: «Мамочка, почему же так больно?» А когда они натягивают на себя одежду, из их вчерашних крыльев, кто-то с адским упорством, вырезает ту бесполезную надежду, которой сейчас, точно не залатаешь разовнанные канаты из красных нитей. У неё приятный голос, а в нем антидот. Но она по утрам молчала, а он кажется больше не мог дышать.