"THE END" ?

      На экране шутера вновь появляются цифры обратного отсчёта, означающие, что очередная локация загружена. Лейтенант вздыхает, чуть сильнее сжимая оружие, благо под скафандром не видно дрожащих пальцев. Наконец, защитное поле платформы, везущей их на верхний этаж башни, тухнет, и они двое — единственные, кто остались в живых — сходят на пол. Платформа, выполнив свою задачу, тут же падает в пропасть. Тамора морщится, облегчённо вздыхая. Хорошо, что больше никто из своих на этот раз не добрался до этого уровня — уж лучше погибнуть от атаки кибержуков, чем, замешкавшись, лететь неизвестно сколько секунд в пустоте, пока не расплющит об пол.       Шутер, оглядевшись по сторонам, поворачивается экраном к ней. Лицо прыщавого молокососа по ту сторону автомата сосредоточено и серьёзно, сразу видно — матёрый геймер, битый, знает, что не стоит расслабляться даже на финишной прямой. Тамора почему-то думает, что, будь он одним из её бойцов, чаще всего именно он был бы тем, кто разбивается вместе с платформой.       Это неизбежно, так заложено в программе — до верхнего этажа способен добраться только шутер игрока. И она сама. Так написан алгоритм, и Тамора отчасти рада этому, ведь только благодаря этой выдумке никто из солдат до сих пор не узнал тайны этого уровня, её тайны. — Нам следует разделиться, солдат. Ты иди направо, — лейтенант указывает на большую дверь, ведущую в зал Награждения. Если парень не идиот, то свою медаль он получит, а что он не идиот, тот уже доказал. — А я, — женщина сглатывает ком в горле. Ну что за чёрт! Волнуется, будто новобранец, которому в первый раз приказали добить кибержука! А ведь не в первый же раз. И не в последний. — Пойду туда. — мотает она головой в сторону неприметной дверцы.       Паренёк на экране сводит брови и кивает. Шутер перезаряжает плазменный дробовик и катится к дверям, а Тамора уже деловито топает навстречу к своей судьбе. К своей смерти.       Все игровые персонажи в какой-то мере бессмертны, особенно в своей игре. Взять тот же «Сладкий форсаж» — сколько аварий на треке случалось, а ведь ни один из гонщиков так и не погиб, хотя скорости там точно не детские. Об игре Ральфа и Феликса и говорить нечего — у них вообще умереть невозможно! Максимум получить сотрясение мозга кирпичом, но для этого-то и существуют каски и шлемы.       Да и она сама бессмертна, в определённой мере. Она так запрограммирована — быть лучшим солдатом. Самым сильным, самым ловким, самым быстрым, самым внимательным, самым живучим. Единственным кроме шутера, кто может добраться до вершины башни. И на пути к своей цели карманы всегда полны патронов и медпаков, а тело — энергией и силой. Даже сами кибержуки порой облетают её стороной, как прокажённую. Прокажённую бессмертием, которое вот-вот закончится. Однако, Тамора знает — ни один из её парней не променяет свою обычную игровую жизнь, без бесконечных патронов и медицинской помощи, без невероятного везения и ловкости, на её, почти бессмертную.       Потому что никто из них не хочет быть персонажем с самой печальной биографией.       И это — просто очередной её виток, очередная скупая строчка в досье, которая вот-вот выполнится. Таморе редко, только когда игроки доходят до финала, хочется узнать, кто же из программистов писал её алгоритм. Узнать и, отстрелив ноги, выкинуть прямо в гнездо кибержуков. Даже без стандартной капсулы самоуничтожения. Чтобы мучился дольше.       Руки нащупывают очередную обойму, автоматически вставляют её в винтовку. Точнее, последнюю — сколько бы их ни было, к концу пути платформы остаётся только одна. А медпаков так и вовсе нет, видимо, чтобы не продлевать страдания.       Дверца с тихим пневматическим шорохом закрывается за ней, погружая в темноту. Сканер в шлеме тут же переходит в режим ночного зрения, хоть это и мало помогает. Еле слышное «чпок» знаменует переход оружия с холостого хода на боевой.       Тамора готова. Тамора почти готова, но не может отказать себе в слабости хоть немного отсрочить конец. Благо, программа это пока позволяет.       А в голове ни одной подходящей к будущей смерти мысли. Все игровые персонажи в какой-то мере бессмертны, но порой это гораздо хуже — Тамора знает по себе. А ещё она знает, как плохо быть самой внимательной, самой быстрой, самой умной. Ведь высокое разрешение и чёткость игры воздействуют не только на внешний облик персонажа, но и на то, что внутри. И Таморе уже осточертело всё замечать, всё знать, всё понимать, и ничего не говорить.       Её игра слишком современная — слишком скорая и циничная, нетерпимая к промедлению. Ведь замешкаешься всего на миг и — хоп! — жвала кибержука уже вскрывают твою грудную клетку, прямо у тебя на глазах показывая «внутренний мир», на примере доказывая, что все мы одинаковы — у всех внутри кишки и дерьмо. Наверное, поэтому ей так сильно нравятся старые игры — с наивной ещё пиксельной графикой, простым алгоритмом и чистыми, яркими, не замутнёнными полутонами оттенками глаз. И персонажи в них такие же — простые, чистые, чёткие, без полутонов, полумер, двойных стандартов и уж точно без внутренних противоречий. Ральф скорее исключение, подтверждающее правило. Они такие по сути, и мир тоже для них прост, без лишней мишуры — захотел — стал героем, пожелал — влюбил в себя бесстрашную женщину-солдата и прочее, прочее...       Они просты, но это не значит, что они поверхностны или пусты. Скорее наоборот — есть в этой простоте своя гениальность, даже мудрость. Рядовая мудрость тех, кто существует на свете больше тебя — почти тридцать лет разницы между выпусками игр, это не хухры-мухры. И порой, встречаясь с ними взглядами, Тамора цепенеет от весёлых искорок в их глазах, скрывающих за собой огонь мудрости. Той мудрости, что будет ещё долго ей недоступна, впрочем, как и самим её владельцам — ведь она скрыта и от них.       Стены содрогаются от рёва сотен голографических глоток, заставляя Тамору поскользнуться, оступиться и чуть не раздавить... Потревоженное кибер-яйцо начинает светится тревожным бледно-багровым цветом. Но время ещё есть, пока есть.       Тамора не мудра. Умна, быстра, наблюдательна — да. Но не мудра. И от этого порой хочется выть — от знания, колющего её сознание острыми иголками, но которое передать она не в силах — его просто не поймут. Её не поймут, не примут. Не поверят, что такое просто возможно.       Жидкость плещет во все стороны, покрывая броню бурыми разводами. Тамора делает шаг назад, давая твари больше места для метаморфоза. Да уж, это вам не рядовой кибержук, площадь будет побольше. Всё-таки, это её личный финальный босс.       Пока её враг корчится в муках перерождения, видоизменяясь согласно программе, у Таморы есть ещё несколько мгновений подумать над превратностью ассемблера. Она уже давно поняла, что клеймо персонажа с самой печальной биографией сродни людскому понятию кармы — оно остаётся в любой игре, в любой жизни. И не стоило себя обманывать тем, что связывание своей судьбы с Феликсом что-то изменит. Они — программы, их поведение закономерно, циклично и давно предрешено. Да, вариации допускаются, но лишь пока они не противоречат основным параметрам.       Феликс. Смешной, вечно молодой лопоухий парнишка с высоким, чуть ломким голосом. Тот, чьи голубые глаза от радости сияют даже ярче, чем волшебный золотой молоток в солнечный полдень. Храбрый, умелый, серьёзный, простой и понятный — вот какой по сути её муж. Второй муж. Нет-нет, ничего такого, уж этот брак точно можно назвать удачным, но.       По-детски ясные глаза приподнимаются, чтобы посмотреть в лицо и озаряются улыбкой. Одним прыжком он оказывается рядом, всем своим видом выражая счастье. Частые перемигивания всегда сопровождаются улыбкой и неосознанной попыткой прикоснутся, стать ещё хотя бы чуть-чуть ближе друг к другу...       Нет, Тамора сейчас не вспоминает их с Феликсом общение, а отношение самого Феликса с Ральфом. Ну кто бы мог знать, что её собственный муж на самом деле давно влюблён в главного злодея их общей игры?!       Они сами ещё этого не понимают, хотя наверняка что-то чувствуют, не могут не чувствовать. Просто не осознают, а быть может и не знают, что такое возможно. И Тамора, в очередной раз наблюдая, как пересекаются их взгляды, как датчики фиксируют повышение температуры руки Феликса, сжимающую её ладонь, пока они с Ральфом смотрят друг на друга, как всего на пару оттенков в красный меняется цвет лица мужа, вполголоса проклинает свою «новизну» и современные толерантные рамки морали.       Больше никто этого не замечает, больше никому это и в голову не придёт. Это один из немногих случаев когда она рада принадлежать самой новой в салоне игре. Правда, был один раз, когда её помощник, Брокс, пришёл за ней в игру Феликса, чтобы что-то сообщить и застыл, с прищуром наблюдая за играющими в догонялки Ральфом и её супругом. Брокс ничего не сказал, ни единого слова. Но этот понятливый засранец всегда отличался наблюдательностью. Так что вечером они сидели у Таппера вдвоём, не чокаясь и молча поглощая кружку за кружкой. Только легче не становилось ни ему, ни ей.       Вгрызающийся в уши ор на грани звериного воя и человеческого крика проникает, раздражает, раскурочивает душу прямо сквозь скафандр, помогая ей отвлечься от мыслей. Мысли — это мысли. И даже если... Точнее, когда сейчас она умрёт, они никуда не денутся. И сделать со всей этой ситуацией, с этим недолюбовным недотреугольником, она ничего не может.       Разве что добавить ещё один угол.       Тварь возвышается над ней в полный рост, но после чуть склоняется, так что их головы оказываются на одном уровне. Голубые глаза осматривают её с ног до головы, и узкие, тонкие губы тихо произносят: — Здравствуй, Тамора.       Тамора улыбается в ответ: — Здравствуй, Брюс.       И разряжает половину обоймы прямо ему в лицо.       На её первой свадьбе все были так удивлены, так шокированы, что никому и в голову не могло прийти, что расстрелянный ею в упор кибержук успел оставить яйцо. После на него, закатившегося под пюпитр, всего пару часов спустя, наткнётся священник. На его счастье, вылезшая из него тварь его не съедает — просто разрывает на части и вылетает через дыру в витраже.       Ни одна из пуль так и не достигает цели — Брюс всегда отличался ловкостью, которая не раз спасала его, а унаследовавшая эту черту тварь только развила влияние гена. Монстр шипит, на несколько мгновений из уголков губ показываются хитиновые жвалы, но вскоре они скрываются, рассасываются, и он снова улыбается. Так знакомо, так привычно, так любяще. — А ты всё такая же нетерпеливая, моя атомная женщина.       Тамора только хмыкает, уклоняясь от летящего щупальца. — Уж кто бы говорил, дорогой.       Монстр довольно щурит глаза, стуча по полу хитиновым хвостом.       Таморе, не смотря на общий фон и приближающуюся смерть, даже нравится эта ситуация.       Ведь Брюс всегда был единственным, кто понимал её. Понимал её лучше её самой. И эта его черта сохранилась даже у поглотившей его твари. — Снова Феликс и Ральф? — Уточняет он, пытаясь когтем пробить её броню на боку. Тамора снова уклоняется, всаживая в панцирь заряд плазмы — в упор, наверняка. Тёмная крышка покрываются сетью трещин, сквозь которые сочится тёмно-красная жидкость, так похожая и не похожая на кровь одновременно.       Тварь вздрагивает, передёргивается, отпрыгивает назад, на стену, и, цепляясь за неё когтями, начинает кружить вокруг да около, заставляя женщину поднимать голову. — Они даже не замечают, как с каждым днём становятся ближе. Совсем немного, но каждый день, каждый час, каждую минуту. Порой мне так и хочется крикнуть им... — Да поцелуйтесь вы уже? — раздаётся шёпот над ухом. Тамора, не оборачиваясь, заезжает ему кулаком в морду, выигрывая несколько секунд жизни.       Они говорят, всё ещё мирно беседуют в перерывах между попытками убить друг друга. Это, чёрт возьми, даже не пахнет безумием, а безумие и есть. Чистое сумасшествие, кристальное, прозрачное, совсем как капельки пота, скользящие по обнажённому мужскому туловищу Брюса, нелепо соединённому с жучиным брюхом. Такого не может быть, не должно существовать, но оно есть. Так написана программа. — Да. Ну что с ними поделаешь?       Брюс усмехается, щуря глаза и со щелчком вправляя когтистой рукой сдвинутую челюсть. — Ты это у меня спрашиваешь? Милая, единственное, чем я могу тебе помочь, так это выслушать. Я при всём своём желании не смогу отсюда выбраться, чтобы вправить им мозги.       Одной из его лап во время их беседы почти удалось проткнуть ей бедро. Почти, в том смысле что в последнее мгновение Таморе удалось отпрыгнуть, одновременно меняя траекторию жучиной конечности ударом приклада винтовки. Хитиновый коготь только пропорол комбинезон, оставляя рану, но не опасную — артерии не задеты, до кости Брюс тоже не добрался. Боль полоснула шокером по нервам, на секунду окрашивая всё в багровый цвет — точь-в-точь, как кровь, которая сейчас медленно, но вытекает из неё вместе с жизнью. Осталось совсем немного.       Тамора отпрыгивает к стене и, опираясь на неё, быстро сдёргивает с головы шлем — сейчас он ей ничем не поможет. У Брюса хватит сил чтобы размозжить ей голову и так, а забрызганная по всем стенам и частично на потолке гемолимфа при контакте с воздухом уже окислилась и теперь даёт достаточно света, преобразуя тьму в агрессивно-интимный полумрак. Встряхивает светлыми волосами и, поднимая голову, ухмыляется в лицо монстра: — Верно, не сможешь. Я прикончу тебя раньше.       Жвала снова на секунду появляются на лице Брюса, а после по комнате разноситься злобный стрёкот. Яростная гримаса искажает такое красивое, такое родное и любимое лицо, превращая его в гротескную маску. Тварь, забыв всякую осторожность — слишком сладко пахнет кровь, слишком силён инстинкт, заглушающий человеческую предосторожность, гонящий его вперёд, туда, где ждёт его добыча — делает бросок.       Тамора хотела бы закрыть глаза, да нельзя. Не может, как не может помочь открыть глаза, рассказать правду двум любимым существам. Она же любит Феликса, очень любит. И Ральфа любит, в каком-то смысле. А они любят друг друга, хотя даже не осознают этого, а она… Она может только ждать, когда всё случится. Прямо как сейчас.       От первого когтя уклониться удалось, повернув голову, но второй и третий уже пронзили тело, пригвождая его к стене. Подавив крик, Тамора приподнимает одну из пластин на брюхе, разрезает покров, вставляет внутрь дуло и с силой нажимает на курок.       Последний коготь вспарывает её тело одновременно с выстрелом, превращающим сердце монстра в кашу. Брюс кричит, громко, жутко, но так по-человечески, что она не выдерживает и кричит вместе с ним. От боли, от отчаяния, от обиды и бессилия.       Когда крик на два голоса стихает, лицо Брюса оказывается совсем близко. Он смотрит на неё всё теми же, голубыми, почти такими же как те, другие, но всё равно отличающимися очами. В тех глазах, живых, а не медленно умирающих, она никогда не видела этой болезненной нежности и столько любви. Любви к ней, а не к нему.       Пальцы с когтями легко-легко, бережно, чтобы не причинить ещё больше боли и не ранить, проводят по щеке, оставляя влажный след, а после его рука обессиленно падает. Родные, такие горячие но слишком быстро остывающие губы прикасаются к её, оставляя вкус терпкой, металлической горечи. Брюс хрипло, булькающе смеётся, из-за чего в уголке губ появляется алая капелька. — Я уверен, всё образуется, и у тебя, и у них. Ты только потерпи, — он втягивает воздух, — немного, моя атомная женщина.       Тамора хотела бы закрыть глаза, да нельзя. Больно, колко, горячо — то ли от подступивших слёз, то ли от попавшей в них ядовитой гемолимфы. Брюс облегчённо выдыхает, и опускает веки, закрывая помутневшие глаза.       Лейтенант позволяет расслабиться себе всего лишь на мгновение а после, упершись здоровой ногой в лежащую на ней тушу, откидывает с матом тварь в сторону. Когти монстра с чавканьем выходят из тела, и рана тут же заполняется кровью. В голове мутнеет, всё перемешивается, и Таморе остаётся только наблюдать, как из конвульсивно дёргающегося тела кибержука в потёках алой, так похожей и не похожей на кровь одновременно жидкости на пол выпадает багровое кибер-яйцо. Наблюдать и снова думать о таких странных и непривычных ей вещах.       О том, что её алгоритм в который раз дошёл до своего сюжетного финала, чтобы быть запущенным заново в точке перерождения, той, которой она была, но при этом — уже совсем другой. О том, что цикличность программ и бессмертие, которого так хотят добиться люди за экраном, по сути одно и тоже, и хорошего в нём так же мало. О том, можно ли назвать изменой поцелуй с любимым бывшим мужем, который довёл до смерти её и которого она сама убила уже в который раз? А можно ли назвать изменой, что её нынешний муж влюблён, но сам этого не осознаёт?       Тамора не знает, но, впрочем, понимает, что и знать ответы на своим мысли — не хочет. Это всё равно не поможет. А хотя…       Исключение только подтверждает правило: мир не стоит на месте. И даже то, что они — программы, чьё поведение давным-давно было придумано и записано, не значит, что у них нет выбора, что они не могут меняться. Так что...       Тамора чувствует, как её тело покидает боль, как оно растворяется на двоичный код, на светлые искорки энергии, собираясь перегруппироваться на точке сохранения, давая ей другую, следующую жизнь, очень похожую на предыдущую, с той же печатью персонажа с самой печальной биографией, но всё-таки чуть легче. Хотя бы потому, что она знает, что дальше всё будет хорошо.       Как сказал Брюс — нужно лишь немного подождать.