Ты боишься пустоты?

- Все это ведь когда-то кончится, - говорит Ниц, лежащая на камнях. Город далеко впереди орет, кричит и живет, а Ниц дрожит от холода, хватает меня за руку, прося о спасении. Я не могу спасти всех тонущих, и Ниц это знает, но ее пальцы не ослабляют хватку, ее взгляд не теряет надежды, и я чувствую, что тонет на самом-то деле не она. - О чем ты? Она задумывается лишь на долю секунды, но этого хватает, чтобы заметить в ее глазах тягуче-шоколадного цвета искру зажегшихся галактик мыслей, образов, слов. Ниц всегда много говорит, и слушать ее поначалу сложно, а позже это становится твоим воздухом, и теперь я чувствую себя неполноценно, не услышав за день хотя бы одну тираду о грубом продавце или мудаке-водиле. - О всяком. О звездах, о свете, о молодости, о искрах, о холоде, о любви, о времени. О нас. Она говорит с таким разочарованием и надеждой, что мне не хочется одергивать это глупое «нас». Я никогда не была частью каких-либо «нас». Всегда были «класс и Майкл», «ребята и Майкл», «мальчики и Майкл», «хакеры и Майкл». «Девочки и Номи». И это было настолько привычно, что слышать это небрежно брошенное «нас», в которое Ниц вкладывала явно не сакральный смысл, как я, было непривычно. Это была искорка уюта на тлеющей свече. Я заморожена изнутри – меня больше не отогреть. А она, эта невозможная Ниц, пытается. Слова у нее копошатся в горле, и вряд ли в них есть хоть капля разумности. Я пожимаю плечами, сохраняя отстраненный вид, хоть и сердце делает кульбит меж ребер: - Все когда-то кончается. Всякий фильм подходит к концу. Свет вселенной потухнет тоже, и не будет ни нас, ни времени, ни света. Не будет дорогих ресторанов, элитных отелей, шмоток из бутиков, прайдов, холи-фестивалей, улыбок, анормальных людей. Скоро совсем ничего не останется – ибо время уходит очень быстро, и эта скорость совком сметет нас всех в бездну. Мне привычно говорить это, не обдумывая, потому что для меня это - просто слова. Под этими фантиками нет лавы для меня, я принимаю все как есть, здесь и сейчас. Я видела лицо Смерти и теперь уверена, что за ширмой меня ждет хороший собеседник. Но для Ниц это хуже любого огня. - Разве тебе не тошно от этого? Ниц ожидает ответа в надежде, что я промолчу. Она ведь знает - мне все равно. Она знает ответ, а потому боится его. Можно ли ненавидеть ответы за то, что состоишь из вопросов? Можно. Я молчу. Ниц особенная. Она видит, она захлебывается образами, и только в этом омуте она может жить. Это в ее имени, в ее голосе, во всем ее существе. Ниц - крик сожженного на костре невиновного, шепот падающего с Голден Гейт, последнее бешеное желание касаться и быть частью. Ниц стоит на развилке и хочет повернуться обратно, ибо впереди неизвестность, а ее она боится. А вы бы не боялись пустоты, которая смотрит на вас вашими глазами? Она спрашивает: - А ты боишься пустоты? Я говорю: - С чего бы? Ниц улыбается и спрашивает мое имя. И тут я наконец признаюсь в том, что скрывала всю жизнь. Задыхаюсь и захлебываюсь рассказами о том, насколько я пуста на самом-то деле. А Ниц слушает, склонив голову, и молчит, и я не смею просить о большем. Я все о себе - мол, родилась фальшивкой, захотела стать собой - обсмеяли и назвали пустышкой, велели не нести ерунды. О том, мол, как пыталась выдавить из себя счастье ради кого-то, а сейчас мне осталась одна лишь боль – огромная рваная рана на все тело, подними свитер, Ниц, там до сих пор рубец. О том, как хотела стать человеком, осталась куклой, а нутро – оно ведь не лечится. Разорви меня на части, я не почувствую боли, мне нечем – все вырвано с корнем и давно. Ниц слушает и держит меня за руку. Она всегда меня держит. Только благодаря ей я не падаю. Только ее рука держит меня на плаву, не позволяя кубарем пойти на дно. Я никогда не умела плавать. Когда я еще была Майклом, отец просто сбросил меня в воду, и в приступе паники я почти утонула. Три минуты я была мертва, и для меня это были самые счастливые три минуты за много лет, ибо в той темноте надо мной не смеялись. Что-то шевелилось в той густой темноте и что-то меня ждало, нашептывало заклинания на мертвых языках, но я знала, что все они о Конце и Начале. Там, за пеленой Смерти, Конец есть Начало, а Времени не существует. Там, за бортом жизни, этой самой жизни больше, чем здесь, в мире реальных нормальных людей. Но здесь – Ниц. Она со мной, когда Майкл говорит матери, что сломан. Она со мной, когда сестра смотрит на меня жалостливо. Она со мной, когда секретарша на приеме говорит, что Майкл Маркс - следующий. Она со мной, когда я впервые Номи Маркс. Она со мной, когда старые друзья смотрят волком и плотоядно ухмыляются. Умерла бы Ниц за меня, мне знать не дано. Но я точно знаю, что умру за Ниц трижды хотя бы за то, что всегда держала меня за руку. Ниц повторяет: - Ты боишься пустоты? Я говорю: - Очень.