Часть 1
6 сентября 2015 г. в 22:22
Ты думаешь, сэр Макс, будто попал в мою паутину, будто бы ты – смешная в своих отчаянных попытках выбраться бабочка.
А мне думается, будто бы это я – всего лишь недвижная мошка в твоих сетях.
Правды не существует, но я скажу тебе, сэр Макс, что, несомненно, неправы мы оба. А самое близкое к правде...
Два паука, стремящиеся к обжигающему крылья огню.
Два мотылька, что плетут паутины из волшебства.
***
Касания к граням чужого сознания – Макс обращается к богу всуе, хотя никогда и не верил, а Джуффин ругается про себя. Кажется, должно быть наоборот.
Все должно быть наоборот.
Миры сплетаются, встречаются с железным скрежетом два сознания, будто кромки лезвий высекают жгучие искры. Смотреть на мир четырьмя глазами – слишком много, пугающе, слишком объемно и в то же время привычно до теплоты где-то внутри, до воспоминаний о несуществующих жизнях. У пауков когда-то было много глаз, и четыре, пожалуй, чересчур мало.
Не так важно, что они делают в мире, состоящем из материи и цветов, но Макс ловит где-то в самом уголке своего сознания, размытого и смешанного с чужим, удовольствие, которое казалось ему когда-то вершиной блаженства.
Горячие до ожогов руки Джуффина и скользящие по гладкой поверхности стола пальцы – свои или чужие?.. "К черту, – думает Макс. – Пауки и боги, демиурги, Вершители – к черту. Если у меня не одна пара рук, так тому и быть".
Джуффин смеется тем самым смехом, что когда-то не нравился зверю-Максу, а просто Максу он нравится – до прикрытых от удовольствия глаз и дрожащих рук.
Они в кабинете Джуффина. В кабинете Макса. На гладком столе, с которого падают, рассыпаясь в пепел, словно огненные страницы, таблички, кружки, звон до самого потолка сотрясает застывший воздух.
Воздух – сквозь до боли стиснутые зубы, почти что свист, хриплый вдох – и не выдохнуть, потому что дыхание замирает чем-то тяжелым в груди.
И свобода, и вечность, льдинками разбитых светлых глаз выложенная, выжженная. Хаос и какофония звуков.
Не так важно, что они делают, важно только что Макс горит, оставляя черные и дымящиеся отпечатки ладоней на деревянном столе, а Джуффин тает, едва удерживаясь в тех рамках, которые до ужаса необходимы. Не растворяться, не исчезать, не теряться в лабиринтах мира, в лабиринтах сознания Макса и не становиться слишком-чересчур реальным.
Господи! – снова всуе.
Вечность остается позади. Джуффин-Чиффа-кто бы он ни был вжимается в спину Макса-Вершителя-кем бы он ни стал.
Вечность у них обоих была, полная боли и отчаяния, затем полная спокойствия и тошнотворного умиротворения, а теперь к магистрам вечность, только мгновения, только драгоценные секунды, сгорающие, разбивающиеся, исчезающие в ладонях.
Волны накатывают, в сознаниях их круги на воде, расширяющиеся, Господи (всуе), моря здесь не хватало.
"Хочется видеть", – думает Макс, грубо приказывает мирозданию.
"Видеть что?"
"Джуффина".
"Не нужно, мальчик".
Но Макс видит – не своими глазами и не глазами Джуффина – за закрытыми веками смазанное лицо, будто бы краски, смытые временем, пересеченные трещинами, водой, и ветром, и языками пламени. А масок будто и не было.
А Максу, болезненно-неправильному, до совершенства несовершенному, нравится.
Нравится до последнего выкрика, до впившихся в чужую ладонь ядовитых клыков, паутина раскачивается, круги по воде расходятся – Макс изгибается и кричит, когда Джуффин стонет не своим громким голосом, срываясь на секунду в абсолютную реальность и растворяясь до ничего в следующий миг.
Джуффин, конечно, не умирает от яда. Они, слава... Кому? Не могут причинить друг другу вреда.
Макс опускается в кресло, не одеваясь, вжимается обожженной кожей в него и ждет, когда Джуффин снова построит себя по кирпичикам.
А когда тот возвращается, еще не до конца вылепленный из податливой сырой плоти, Макс тянет руки к его лицу.
— Это не маска, — Джуффин протягивает Максу крошечную кисть – для морщин в уголках губ.
— Знаю.
Макс проводит у самой кромки едва отросших волос – складки на лбу, непременно, наедине с собой Джуффин так часто хмурится.
Что-то вечное, живущее вне времени и пространства, что пробралось в этот мир под личиной сэра Макса, открывает громадные паучьи глаза.
Что-то вечное, ограниченное "сейчас" и "здесь" под масками сэра Джуффина, осторожно их прикрывает.
Макс рисует его лицо.
Не так уж важно, что они делают.
Пауки, обожженные светом вечности.
Мотыльки, окруженные ее сетью.