Желание слуги

Легкое и едва слышимое журчание горячего, Цейлонского, черного чая, наливаемого в неприятно пищащую фарфоровую кружку из старинного семейного сервиза, и дважды повторившееся хлупанье двух кубиков белого сахара (Подобные прихоти и вкусы господина, вроде количество сахара на одну кружку, должен знать любой хороший дворецкий), с которыми они окунулись в крохотный чан кипятка, словно пара грешников в кипящий котел преисподней, разбудили графа Лиама Данбара в то светлое, хоть и туманное утро. Юноша лениво поднимает тяжелые веки, протирает уголки глаз, смахивая утреннюю пелену и проясняя взор, и принимает удобное сидячее положение, опираясь затылком о спинку своей дорогой венецианской кровати с резным балдахином ручной работы. - Доброе утро, мой господин, - слышится глубокий, нежный и почтительный голос дворецкого рядом. Лиам лишь коротко хмыкает и откидывает пуховое одеяло. - Мало подушек, - бесцветно произносит он, садясь на край кровати. - Хочу, чтобы ты принес еще несколько. Скотт затих лишь на пару секунд, а затем произнес: - Будет исполнено, господин. - Взрослый и красивый мужчина стоит возле кровати Лиама в своем обыкновенном черно-белом костюме дворецкого, выглаженного и почищенного до совершенства, что невозможно придраться; чуть наклонившись, учтиво приложив одну руку к сердцу, другую убрав за спину, и прикрыв глаза. - Желаете прочитать газету, перед тем, как подняться с кровати и одеться, сэр? - спрашивает он и протягивает из-за спины свежий номер "Illustrated London News". Лиам, сощурив глаза, не желая читать, резко отпихивает газету в сторону, заставив ее по-бумажному хрустнуть, и задирает голову, подставляя грудь дворецкому. Скотт, не роняя ни слова, встает на одно колено перед господином и ловкими движениями пальцев расстегивает ночную рубашку Лиама, оголяя грудь, живот. Аккуратно снимает с драгоценного ему тела спальную одежду и, дабы не заставлять господина долго сидеть в одном нижнем белье, одевает его в свежую белоснежную рубашку. Застегивает ее на каждую золотистую пуговичку - Лиам молча ждет, скучающе болтая ногами. Скотт тем временем прикрепляет накрахмаленный манжет, и юный граф недовольно оттягивает его от горла с детским: "Чешется". Скотт скрывает улыбку и дальше одевает господина в его повседневный наряд: шорты на подтяжках, бирюзовая с черным жилетка, жемчужно-белые юношеские чулки и крепящиеся на резинке. - Какого цвета ленточку господин желает сегодня? - интересуется Скотт в приторно безэмоциональном тоне. - Синюю, - отмахивается Лиам, уже чувствуя неприятный ком в горле от задержки утренней чашки чая. Скотт быстро завязывает бантик на манжете юноши. Лиам нетерпеливо машет рукой, молча требуя его законную чашку чая. Скотт Маккол исполняет просьбу графа и, снова опустившись на колени, начинает надевать на господские ноги черные лакированные туфли. Ароматный пар дымкой шел от жидкости. Взяв чашу из рук Скотта, Лиам эстетично оттопыривает мизинец и, приблизив фарфор к губам, делает неспешный глоток. Не успевает Скотт зашнуровать первый ботинок, как граф вдруг резко дергает ногами, заезжая мужчине по лицу, бросает кружку (она с мимолетным и музыкальным звоном разбивается на бесформенные осколки) на пол, выливая чай на персидский ковер. Лиам возмущенно вскрикивает. - Горячо! - широко распахнув голубые глаза, рычит он и причмокивает. - Кипяток же! Я обжегся. Почему ты подал мне такой горячий чай? Хотел, чтобы я весь язык сжег? - Щеки юного господина вспыхнули от его детской капризной ярости, пухлые губы сложились плотно-плотно, а руки сжались в кулаки. Юноша смотрел на своего дворецкого с яростным обвинением, жаждя услышать его извинение и жалобное роптание, чтобы, насладившись покорством и услужливостью своего Скотта, мог начать этот день. Скотт лишь опустил взгляд и учтиво преклонился. - Приношу свои извинения, мой господин, - говорит он спокойно. - Это моя вина, господин. Такого больше не повториться. Просто чайным листьям нужна именно такая температура, чтобы они отдали весь свой нежный вкус и сладкий аромат. В следующий раз я буду давать чаю больше времени, чтобы он остыл, - объяснялся Скотт, ползая на коленях в своем костюме, собирая осколки чашки по полу. Лиам, сложив ногу на ногу, подергивал стопой. - Избавь меня от своих оправданий, Скотт, - повелительно взмахивает кистью граф. - Желаете новую чашку чая? - Подожду до завтрака, - поджав губы, произносит Лиам и, встав на ноги, подходит к тумбочке, чтобы взять и надеть свой перстень главы семейства, без которого он не чувствует себя собой. И только затем идет к выходу. - Испортил настроение с самого утра. Лиам не видит, как губы Скотта трогает лукавая улыбка. Дворецкий выходит следом за господином. На завтрак Лиаму была предложена горячая глазунья из двух куриных яиц с луком и базиликом, ломтик обжаристого бекона и свежая теплая булочка с сыром. Юный граф, устало зевая, ковырылся вилкой в тарелке, превращая аккуратно уложенное, украшенное блюдо в неприятного вида субстанцию. — Не хочу есть, — тянет он, подаитая голову кулаком и отшвыривая столовый прибор. Повар поместья Стайлз Стилински с сдерживаемой яростью в глазах смотрел, как извращаются над его блюдом, плотно сжав губы. Скотт с ласковой, доверительной улыбкой склонился над графом и, протягивая ему новую серебряную вилку, произнес: — Сегодня у господина очень много дел, поэтому он должен хорошо позавтракать и набраться сил. — Лиам, надув свои детские губы, принял вилку и начал без охоты уминать еду. Скотт оглянулся на Стайлза — повар осуждающе глядел на то, как дворецкий нянчится с графом. Выражение лица мужчины не претерпело изменений. — А какие у нас сегодня дела? — интересуется Лиам с набитым ртом и вертится на месте, ища взглядом Скотта. — Сегодня, граф Данбар, у вас занятия по географии, математике, естествоведению и, разумеется, урок игры на скрипке. После обеда мы должны съездить к портному забрать ваш парадный камзол, а вечером вы приглашены на бал к графине Мартин. — Не хочу. — Лиам снова отбрасывает вилку и скрещивает руки на груди. Скотт, спокойно и грациозно, проходит за вилкой, подбирает ее, протирает платком, затем подходит к господину и, опустившись рядом с ним на одно колено, берет в руку тарелку с завтраком. Дворецкий пронзает вилкой немного еды и подносит ко рту графа. — Будет крайне невежливо не явиться к герцогине, мой господин, — томным медовым голосом мурлычет Скотт, наблюдая, как Лиам позволяет кормить себя. — К тому же, там будет семейство Хейлов, с которыми нам будет выгодно заключить договор по партнерству в бизнесе. Это будет прекрасный повод обсудить деловые вопросы в неформальной обстановке. — Лиам проглотил еще один кусок яичницы. Когда юношу кормит Скотт, ест он гораздо охотнее. Повар Стайлз и другая прислуга не без осуждения и презрения смотрела на молодого графа. Когда тарелка опустела, Скотт высвободил чистую салфетку и нежно утер уголки губ господина. Лиам безмятежно смотрел на своего дворецкого с детским выражением лица и болтал ногами. Скотт не переставал улыбаться. Считалось, что в поместье герцогини Лидии Мартин проводят лучшие балы во всей Британии — весь шик, роскошь и помпезность, на какую была способна сама герцогиня, в масштабах немаленького родового гнезда семьи Мартин преобретали просто королевский размах. Все высшее общество, самые его сливки, всыпая на себя фунты золота и самоцветов, обмазываясь в тоннах пудры и литрах духов, как свиньи в грязи, они впихивали свои тушки в тесные жесткие платья и костюмы и очередью маршировали на бал. Лиам терпеть это не мог. Ненавидел все, начиная с собственного неудобного парадного костюма, заканчивая уродливым пухлыми лицами с фальшивыми выражениями, мельтешащими калейдоскопом. Весь высший свет, в которому Лиам сам, несомненно, принадлежал по праву, юноша терпеть не мог — считал их полоумными пустышками и лицемерными извращенцами. Он даже закатил скандал перед самым выездом, отказываясь одеваться в свой сшитый на заказ роскошный камзол, и бегал по своему поместью в чем мать родила. Скотт, как очень терпеливый и хороший дворецкий, старался догнать своего господина. — Не заставишь, нет! — верещал юный граф. — Я не поеду, Скотт. Нет! Лиам забежал в одну из комнат и захлопнул дверь. Он думал, что это остановит Скотта, но был, как уже сказано, очень хорошим дворецким — мужчина оказался за спиной графа и с добрейшим выражением лица протягивал ему выходную одежду. — Мы можем опоздать.., — с лукавой улыбкой заметил Скотт и положил камзол господину в руки, чуть наклонившись. Лиам, повинуясь внутренним веяньям, принял костюм и в скором времени был готов отправиться в путь. В дороге до поместья Мартинов юный граф пребывал в не самом лучшем расположении духа, что всячески пытался продемонстрировать. Дворецкий Скотт, ровно сидевший напротив в их карете, с молчаливой улыбкой выслушивал причитания и ропот своего господина. Лиам, не умолкая, с кислой миной, без устали бормотал, как он ненавидит эти приемы, как ненавидит тамошних графов и графинь, как ненавидет танцевать, и что нет ничего, чтобы скрасило потраченное на балу время. — Я уверен, мой повелитель, на угощениях леди Мартин точно не сэкономит, — отчеканил Скотт, и Лиам закатил глаза. Граф не прекращал, болтая ногами, попиннывать Скотта. На балу Лиам ходил с безучастоивым выражением на его прекрасном, суровом, детском лице, и всем своим видом давал понять, как тошно ему здесь находиться. Скотт услужливой тенью следовал за графом, с хищной улыбкой оглядывая всех гостей. Там была леди Юкимура, наследница древнего японского рода; лорд Гринберг, неприметный гость всех празднеств; был там и сэр Лейхи, приехавший на родину из Франции, куда мигрировал после безвременной кончины своей возлюбленной из рода Арджентов — единственный, кто остался в живых из того рода, являющийся также главной семьи, Крис Арджент, потерявший недавно жену и дочь, на сегодняшнем балу не присутствовал. Лиаму всегда казалось, что мужчина с недоверием и даже злобой смотрит на его дворецкого, и юноша хотел разузнать что-то у Скотта — но тот всем и всегда улыбался легкой безликой улыбкой, никак не реагируя на лорда Арджента, а спрашивать напрямую граф не решался. Из прочих гостей Лиам знал нескольких герцогов, пару виконтов и графинь. Юноша бродил меж людей в поисках четы Хейлов с целью провести с ними неформальную деловую беседу, на которой настаивал Скотт — тогда бы, может, Лиам покончить с этим маскарадом с чистой совестью мог отправиться домой. До ушей графа донесся очень знакомый смех — судорожный и скользкий, он мог принадлежать только одному человеку — мисс Хэйден Ромеро. Надменный смех этой дамочки Лиам везде узнает. У него имеется немалый опыт общения с ней — горький и нежеланный опыт. Сколько крови она ему подпортила, сколько подлостей учинила, уже не сосчитать. И все из-за детских обид — Лиам с Хэйден общались, когда последний был маленьким ребенком с очень скверным характером и не умел держать себя в руках. С тех давних пор мисс Ромеро никак не перестанет держать обиды на молодого графа. Подойдя чуть ближе, Лиам заметил-таки свою недоброжелательницу — она стояла в окружении своего извечного круга знакомых: барона Рэйкена и мистера Донована и леди Трэйси Стюарт, и, прерываясь, чтобы отхлебнуть вина из своего бокала, о чем-то со смехом рассказывала. Прислушавшись, Лиам различил ее слова. — Нет, не думаю. Он всего лишь избалованный мальчишка с манией величия. В детстве был неуравновешенным задирой, а сейчас — полное ничтожество. Не понимаю, как его компания до сих пор держится на плаву, он же ничего сам не может. До сих пор, пади, прислуга ему шнурки завязывает. — И подтираться ему тоже горничная помогает, — вставляет Донован, толкая локтем Тео Рэйкена, и юноши громогласно хохочут. — Не представляю, как так можно жить, — качает головой Трэйси. — На всех приемах ведет себя, как невоспитанное дитя. У него ведь совсем нет друзей в высшем обществе? Неудивительно, впрочем. С таким заносчивым мальчишкой вряд ли кто-то захочет водиться. Кому он вообще такой нужен? — Я видел его на паре ужинов у Тейтов, — вклинивается Тео. — Мерзкий тип. Все время ходит, будто все вокруг него верится. А ведь семейство у него приличное, уважаемые родители, и не пригласить нельзя. Граф и графиня Данбар были почтенными господами, да. Но выносить их отпрыска — это невозможно. Не удивлюсь, если через год-другой от него разбежаться вся прислуга. — Нисколько не сомневаюсь, что именно так и будет, — фыркает Хэйден. — Он уже никому не нужен. Такие, как он, нигде не уживаются. — Ох, право слово, давайте сменим тему, хватит с меня этого Лиама Данбара. Его слишком много. Господа засоглашались и, как ни в чем не бывало, сменив тему, продолжили также беспечно трепаться и потягивать напитки. Лиам стоял с чувством, будто на него выдели чан с помоями. Руки его дрожали, скулы свело, а перед глазами парили темные пятна — гнев и ярость и ненависть стремительно рабухали внутри, уже клокотали в горле и были готовы вот-вот выплеснуться наружу. Лиам яственно представлял, как мышцы наполняются силой и злостью и обрушиваются на ненавистных ему людей, как кулаки крушат эти лживые, самодовольные, ухмыляющиеся маски до тех пор, пока боль в ободранных разбитых костяшках не сравниться с болью на их телах — а та, в свою очередь, не будет уступать мукам, которые испытал Лиам, слушая их. Юноша сорвался с места — кинулся к выходу, закрыв глаза и расталкивая гостей, стоящих на пути. Глухой шепот тонул в яростном неровном дыхании: "СкоттСкоттСкотт". Мысли вопили, звали дворецкого, и Лиам знал, что будет услышал. Через мгновение за спиной возникла всесильная покорная тень — Скотт Маккол гладким широким шагом следовал за Лиамом, склонившись с темной улыбкой, чтобы накинуть пальто на плечи господина. Граф шел, чуть ли не рыча от распивающих его эмоций. Чувства глубочайшей оскорбленности, обиды, ненависти растягивали красоту его юного лица в инфернальные портреты. Ярость, словно жар, исходили от него, тянулась шлейфом. Эмоции парализовали язык. Всю дорогу до дома Лиам молчал, борясь с собой. Скотт смотрел на своего господина с такой бережностью и снисхождением, словно любовался его яростью — дышал ею, наслаждался. Уже в своей опочивальне, скидывая ненавистный камзол, обнажаясь, Лиам смог начать складывать слова: —Как они посмели?.. Презренные крысы... Чтоб они сдохли... Пусть сгорят в аду, пусть сожрут псы их внутренности... Уроды... Мерзавцы... Я уничтожу их, сотру в порошок... Скотт, не снимая совершенно-белых перчаток, помог господину облачиться в ночной халат, проведя нежно руками по его плечам. И коснулся предплечья правой руки Лиама — того места, где мерцала алым печать контракта. Толстый диск, заключенный в другое кольцо. Символ Скотта. — Я исполню любой ваш приказ, мой повелитель, — прошептал дворецкий графу на ухо. — Выполню любую вашу волю... Вам стоит лишь приказать... Но попросить Скотта о расправе над ненавистными людьми у Лиама не нашлось сил. Казалось, он презирает всех и каждого на этом свете — будто весь мир ненавидел графа Лиама Данбара. Каждый человек, каждый... Кроме Скотта. Юноша лег в свою мягкую чистую постель — Скотт склонился над графом, поправляя уверенными ловкими движениями тяжёлое одеяло. — Я положил больше подушек, как вы и просили, мой лорд, — раздался нежный шепот в сумерках комнаты. Лиам, ощутив давление и тяжесть в груди, тихо заговорил: — Ненавижу их. Они врут. Они ничтожества, они неправы... — Скотт хотел отстраниться, но Лиам схватил дворецкого за рукав. — Они сказали, что я никому не нужен, Скотт. — Его голубые глаза, бывшие ранее во власти гнева, сейчас были наполнены отчаянным страхом. — Это неправда, мой господин, — говорит Скотт Маккол. — Они сказали, что все бросят меня. Ты бросишь меня? Скотт! Ты бросишь меня?! — дрожащим пламенным голосом требовал ответа Лиам, поднимаясь в постели. — Скажи, что никогда не бросишь меня! Скажи, что я тебе нужен. Ведь это так, Скотт?.. Голос мужчины звучал самой искренней и прекрасной гармонией: — Это так, мой господин.., — улыбался он своему графу, с голодом и преклонением заглядывая в его голубые глаза. — Я буду с вами до самого конца... И даже во всепоглощающей ночной тьме глаза дворецкого алели, словно свет преисподней.