***
Маки-чан действительно был на финише. Ждал поодаль, ещё более бледный, чем обычно — похоже, Лондон солнечными днями не баловал, — нелепо-пёстрый в своей кислотно-полосатой футболке. На фоне Тадокоро, раздобревшего ещё сильнее, чем был в прошлом году, Маки-чан выглядел даже не болезненно-худым, а почти гротескным, эдакий паук-сенокосец необычной расцветки. Впрочем, от ветра он не шатался, и на том спасибо. Джинпачи с неожиданным смятением осознал, что ничего не чувствует. Ну, почти ничего. Радость встречи, бесспорно. Старый друг, старый соперник — этого не сотрёшь, что было — то навсегда отпечаталось в памяти. Но того щемящего ностальгического счастья, которое Джинпачи, если уж быть с собой до конца откровенным, предвкушал, не ощущалось. Сердце не рвалось из груди, не билось рыбой об лёд, трепыхнулось слегка — и заработало в привычном ритме.***
Гонки, особенно не свои, всегда оставляли их обоих морально выпотрошенными. Джинпачи до сих пор чувствовал себя тушкой форели на ледяном крошеве. Такую хорошо запекать с травами. Надо будет приготовить, кстати… Мысли расползались во все стороны потревоженными муравьями — старались отвлечь хозяина от единственной действительно важной темы, которая грызла его с аппетитом старшей сестры, дорвавшейся до пиццы во время диеты. Прогрызала даже простыню, которой Джинпачи постарался отгородиться от мира и уткнувшегося взглядом в конспект Аракиты. Не хотелось думать, как грузили инженерный факультет, если с самого начала каникул приходилось вкалывать… Очередной муравей конвульсивно дёрнулся и затих. Нет, от таких зубов и настойчивости не спасёт ничто. — А если бы я ушёл? — всё-таки спросил Джинпачи, немного сдвинув простыню. Под ней становилось нечем дышать. — Это было бы твоё решение, — Аракита неопределённо дёрнул плечами. — За рукав бы не цеплялся. Как наждачкой прошёлся. Джинпачи проглотил уксусно-кислую обиду. — И что, было бы совсем всё равно? В ответ донеслось неопределённое мычание. Кажется, конспект интересовал Аракиту куда сильнее. Джинпачи сердито саданул локтём, куда попал — попал под рёбра. Аракита потёр ушибленное место и со вздохом отложил конспект. — Ты сейчас на признания в вечной любви напрашиваешься, что ли? — голос звучал устало и тускло, будто бы пыльно. Если голос вообще может быть пыльным. — Ледышка, — Джинпачи недовольно поджал губы. Было обидно, хотя точно сформулировать причину не получалось. Аракита снова шумно выдохнул, облизнул обветренную корку на нижней губе. — А ты бы хотел, чтобы я устраивал скандалы? Джинпачи помолчал. Если подумать… Если хорошенько подумать… — Не знаю. Джинпачи сел на край кровати, свесил ноги. Возле щиколотки немедленно начала плясать залетевшая мошка. Аракита за спиной зашуршал простынёй, закопошился. Конспект с глухим стуком упал на пол — нужно будет постараться, чтобы выудить его из небольшого промежутка между стеной и кроватью. Джинпачи не стал отстраняться, когда его привычно обняли за плечи. Это всегда успокаивало, подействовало и сейчас. Тёплое дыхание защекотало кожу шеи. Тоже очень привычно. — Я рад, что ты остался, — тихо сказал Аракита. — Извини, не умею я со словами… Так поймёшь? Как не понять. Сам ведь тоже со словами… не умеет. Плести тонны чуши — пожалуйста, но высказать, что действительно важно — никогда не умел. В этом они с Аракитой были похожи. Джинпачи, извернувшись, смазанно клюнул его в щёку и затих. От прикосновений Аракиты по коже разливалось мягкое тепло. Временами он бывал непривычно, почти по-кошачьи ласковым. Джинпачи слишком хорошо знал, к чему ведут такие ласки. И не имел ни малейшего желания сопротивляться. — И всё-таки, почему мы до сих пор вместе, — проворчал Джинпачи, откинувшись на подушку. Плечо знакомо засаднило, и Джинпачи не слишком изящно извернулся, пытаясь разглядеть красноватый след укуса. — И почему? — Аракита сыто улыбнулся. — Привычка, — Джинпачи пожал плечами и немедленно поморщился от назойливой боли, слабой и оттого ещё более противной. — Для такого фанатика здорового образа жизни у тебя очень вредная привычка. Джинпачи нахмурился и попытался пнуть Аракиту под простынёй. Пару раз промазал и сдался, тем более, его очень настойчиво обняли. — Ты даже не представляешь, насколько вредная. Встречный вопрос. — Привычка, наверное, — Аракита прижался губами к его плечу, замер ненадолго, будто задумавшись, и тихо фыркнул: — И немножко любовь. Джинпачи поневоле пожалел, что под рукой не было камеры или хотя бы диктофона. Со стороны Аракиты такие признания были редкостью. Даже большей редкостью, чем хорошее настроение. Джинпачи закрыл глаза и позволил себе задремать в собственнических объятиях. Наверное, действительно привычка. И ничего плохого в этом нет, если подумать. И даже ничего странного. В конце концов, привычка — вторая натура.