Вернусь к тебе

      Маленькое кладбище Лебанона встретило меня темнотой, холодом и чувством глубокого отчаяния. Причем это не те ощущения, которые испытывает человек, случайно забредая в какой-нибудь тёмный переулок, нет. От этого места веет смертью. В душу и сердце буквально вцепляется что-то незримое, но настолько ощутимое, что, кажется, меня вот-вот просто разорвет изнутри. И иногда я понимаю, что хочу этого. Это принесёт такое долгожданное облегчение. Забвение. Но я не самоубийца, нет! Просто… Пусть с твоей смерти прошло уже много лет, но больно до сих пор.       Говорят, что время лечит. Чушь. Оно не лечит, а лишь притупляет чувства. Раны, в любом их проявлении, пусть на теле или на душе, конечно, рано или поздно заживут, но уродливые рубцы останутся. И я каждый раз, когда бываю в нашей квартире, в маленьком, уютном мирке, созданном нами же, вскрываю эти шрамы. Например, если порезать тупым, ржавым ножом ещё не до конца зажившие раны, будет больно. Физически. Моей же, и без того разодранной в клочья душе больнее. В сотни раз. Но, не смотря ни на что, из года в год я еду к нам домой, запираюсь там, на сутки-трое, — на большее меня просто не хватает, — и напиваюсь. Крепким, иногда не очень качественным, виски. В кромешной темноте, плотно задёрнув шторы, я сижу в небольшом, но на удивление удобном кресле и, поглощая стакан за стаканом, придаюсь воспоминаниям.       Помню, как, засыпая, ты неизменно сворачивалась клубочком у меня под боком, словно котенок и, дыша куда-то в подмышку, засыпала, а утром я обнаруживал тебя, закинувшую на меня все конечности и уткнувшуюся носом в мою шею. Я говорил тебе, что такими темпами ты, если не столкнёшь меня с кровати, то задушишь точно, на что ты всегда деланно-раздражённо хмурилась и надувала губки, словно обидевшийся ребёнок, но это лишь для того, чтобы я сгрёб тебя в охапку, повалил на кровать и начал щекотать везде, куда только дотягивался, а ты сначала пыталась отпихнуть меня от себя, но потом, будто понимая, насколько я сильнее, начинала заливисто смеяться и визжать. Нам как воздух были необходимы такие мгновения. Мы дурачились, как малые дети, но именно благодаря такому ребячеству и дням, проведённым вместе, мы забывали об ужасе реальности и обо всём, что когда-то у нас отняли. Мы чувствовали себя живыми. И я готов душу продать за то, чтобы пережить это снова. Но я не буду. Я знаю, что это не та участь, которую бы ты хотела для меня.       А потом, убрав всё за собой, я садился в Импалу и ехал на кладбище. Хоронить было, по сути, нечего, но мне просто нужно было место, куда я мог бы прийти и поговорить с тобой. Высказать всё то, что накопилось на душе. Мне очень тебя не хватает. И, наверное, я никогда не смирюсь с тем, что тебя больше нет. И никогда не перестану возвращаться в нашу квартирку и вспоминать все те моменты, проведённые наедине с тобой. И… Я люблю тебя, Чарли Брэдбери. Встретимся в следующем году…

*Спустя год*

— Сэм Винчестер? — Да. — Кем Вам приходится Дин Винчестер? — Это мой брат, а что произошло, кто Вы и что Вам вообще нужно? — Я врач. Дело в том, что Ваш брат не справился с управлением, его машину выбросило в кювет. — Он жив? — Мне очень жаль…