***
В Японии все наоборот. Машины ездят с неправильной стороны. Краны поворачиваются против часовой стрелки, а не по часовой. В Японии люди заходят в автобусы через дверь сзади, а не спереди, и они платят, когда уже выходят, а не когда заходят. Парень в инвалидной коляске на знаке инвалида смотрит не в ту сторону. И, что раздражает больше всего, номер экстренной службы – 119. Робин ненавидит эти маленькие изменения, больше, чем большие перемены. К большим переменам она была готова. Она ожидала языковой барьер, акклиматизацию и присутствие риса и рыбы во всех блюдах. Она и не думала, что ей придется переучивать все ее привычки. Она знает, что она привыкнет к этим странностям рано или поздно. Но это очень глупые вещи, и она громко матерится, когда она обнаруживает, что ждет автобус не там, или когда она обливается водой из крана. Ее передергивает всякий раз, когда она видит инвалидные знаки, потому что это все просто выглядит неправильно и глупо, и ей куда больше нравится тот парень в инвалидном кресле, который смотрит вправо, в правильную сторону.***
Кетчуп – отстой. Он слаще, чем он должен быть, и он просто совершенно неправильный. Яйца, предлагаемые в ресторане отеля, тоже отвратительны – они всегда слишком жидкие, и есть их палочками невозможно. Робин думает, что она могла бы скрыть весь этот ужас кетчупом. Нет. Удивительно, но кетчуп все только портит. Когда Робин наконец-таки переезжает в собственную квартиру, и ей больше не приходится выживать на еде из ресторана, она так до смешного счастлива. Она особенно счастлива по поводу завтрака – в Японии мысль о завтраке сильно отличается от ее собственной. Как бы сильно она ни старалась, она не смогла привыкнуть к тому, чтобы начинать день с порции риса с рыбой. Она действительно скучает по своему бекону, своим блинчикам и своему кленовому сиропу. У себя в квартиру Робин может попытаться приготовить себе завтрак, но все совсем не так, как дома. Она даже не может по-нормальному приготовить жареный сыр, потому что кетчуп ужасен, а есть жареный сыр без кетчупа – это практически преступление. Везде, кроме, очевидно, Японии.***
Она любит тишину. Токио – это город с огромной системой метрополитена, и она думала, что Токио будет как Нью-Йорк, только еще больше. Робин считала, что в Токио будет больше людей, больше машин, больше поездов, и больше шума. Она приятно удивлена. Студия, где она работает, слишком яркая; эта чертова мартышка до безумия раздражает, а на этих устрашающих программах происходит слишком много всего. Когда в конце дня ей удается исчезнуть из их студии, она рада, что весь этот шум не преследует ее на пути домой. Машины ездят бесшумно. Это настоящее чудо. Какое-то время она была уверена, что у машин нет сирен. Если сравнивать с Нью-Йорком, здесь они использовались так редко. В общественном транспорте людям запрещено разговаривать по телефонам, и их просят отключать звук у телефонов. Не просто переводить их на вибрацию, а отключать звук. Это прекрасно. Ей больше не приходится притворяться, что она не слышит, как девушки разговаривают со своими парнями, или как какая-нибудь мать кричит на своих непутевых детей. Она не видит безумно выглядящих людей, разговаривающих по невидимым ей головным телефоном, и это просто прекрасно. Когда она приходит домой, она наливает себе чай и включает ноутбук. Она медленно проглядывает всю кучу входящих писем. Все хотят узнать, как у нее дела, и Робин пишет всем, что все отлично. Иногда она читает блог Барни (почти всегда она читает блог Барни). Когда она заканчивает с этим, ее день завершается. Поездка от работы до дома занимает много времени, ее коллеги – громкие обезьяны (в прямом смысле), и все это является таким шоком для всего ее тела, что ей просто хочется поспать. Она рада, что вокруг нет никого, кто назвал бы ее отстойной из-за того, что он ложится спать в девять вечера. И она рада, что ее друзей нет поблизости, чтобы заставить ее появиться в баре. Она любит, что она может поспать. А потом приходит завтрашний день. И все повторяется.***
…принес солнце и цветы туда, где раньше был дождь… В один из дней Барни звонит ей около полудня. Странно, думает Робин. В Нью-Йорке же четыре утра. - Эй, Щербатски! У меня для тебя предложение. Робин улыбается. Она знала, что ему будет что-то нужно от нее. Он никогда не звонит просто так, чтобы поздороваться. - Я с радостью притворюсь твоей девушкой, с которой у тебя отношения на расстоянии. Давай мне девушку. Наступает недолгая пауза. - Робин, ты гений. И почему я не подумал об этом три ночи назад? – возмущенно восклицает он. – Но я звоню не поэтому. - Да? - Сегодня у нас свидание! - Что? – в этом нет абсолютно никакого смысла. Должно быть, она неправильно его поняла. Наверное, что-то не так с соединением. Весь этот разговор просто невероятен. - Робин, дай мне закончить, - говорит он, и все ее вопросы мгновенно испаряются. – Я в Осаке, на встрече в Азиатско-тихоокеанском центре торговли. Если я воспользуюсь Синкансеном, я буду в Токио через пять часов. К тому времени ты уже освободишься от работы и мы сможем пойти куда-нибудь поесть, потому что я буду голоден. И потом мы сыграем в Патинко, выпьем слишком много рисовой водки и отправимся к тебе домой, где я лягу на твоем диване. Что ты думаешь? У Робин кружится голова. - ТЫ В ЯПОНИИ, И ТЫ НЕ СКАЗАЛ МНЕ? - Расслабься, Щербатски, - непочтительно говорит он. – Это была срочная встреча, узнал о ней в последнюю минуту. Напряжение росло и должно было исчезнуть, прежде чем случилось что-нибудь слишком ужасное. - Ладно… - Робин мотает головой. Она не думает, что ей хочется понять. – Тогда я встречу тебя на станции Токио. - Круто! - Барни? – неуверенно произносит она. - Да? - Это будет леген... подожди-подожди... Гудок. Робин всегда хотела сделать это.***
Она ждет его на железнодорожной станции. Она недооценила количество людей здесь. В волнении и радости она совсем забыла о крохотной вещи под названием час-пик. Люди стремительно бегают во всех возможных направлениях, и Робин забавляет то, как у них получается бегать почти организованно. Это завораживает. Господи, как долго она ждала? Наконец, она замечает человека со светлыми волосами, возвышающегося над морем из (в основном) темных шевелюр. Она смотрит человеку в глаза; на его лице появляется широкая улыбка. Возможно, широкая улыбка появляется и на ее лице, но она этого не замечает. Она смотрит на него поверх голов других людей и впервые радуется тому, что он высокий. Наконец, он перед ней и обнимает ее. - Дарно, - говорит она, отстраняясь. Он смеется и дает ей «пять». - О, я скучал по тебе. – Она тоже по нему скучала.***
Как и было обещано, они идут обедать, пьют слишком много, играют в Патинко (и с позором проигрывают) и приходят к ней в квартиру и это круто. Они смеются и разносят в пух и прах все дурацкие японские неправильные вещи, и Робин так счастлива, что кто-то наконец-то ее понимает. - Но должны же быть и какие-то очень крутые японские вещи, - говорит Барни, когда она заканчивает тираду о парне в инвалидной коляске на знаке инвалида. - Наверное, - нехотя признает она. – Здесь есть игра, где нужно бить молотком по кротам, только вместо кротов тут члены. Барни выскакивает за дверь прежде, чем она успевает закончить предложение. Когда они возвращаются, Барни вспоминает, что он привез ей кое-что. Он представляет ей огромную бутылку кетчупа Heinz с завязанным на ней галстуком-бабочкой. Робин теряет дар речи. - Этого должно хватить на несколько месяцев. Если не хватит, значит, у тебя проблема, и тебе может потребоваться интервенция. Когда она, наконец, вспоминает, как говорить, она бормочет: - Как ты узнал? - Прошу тебя. Ты из Канады. По какой-то причине, это разрушило твою способность есть сэндвич с жареным сыром без кетчупа. Она так счастлива по поводу кетчупа, что она не обращает внимания на эту шутку. Потом она жарит сыр. Потому что жареный сыр это круто, и это лучшая на свете еда для пьяных. Меньше чем двадцать четыре часа спустя Барни сидит в самолете. Робин разочарована тишиной, которая наполняет ее квартиру после его ухода. Она сидит на диване, обнимая стакан скотча, и пытается решить, чем ей, черт возьми, заняться. Ведь нет никого, с кем можно было бы развлечься, и ей, несомненно, скучно. Никто не сидит на диване, кидаясь шутками в ее сторону, и никто не вытаскивает ее из квартиры, что побить члены молотками или чтобы сыграть в Патинко («потому что это игровые автоматы и пинбол одновременно, а, значит, очень круто»). Никто не рассказывает ей истории о ее друзьях, о новой девушке, с которой пытается встречаться Тед, или о Лили и Маршале и их отстойном поведении женатой пары. Никто не делает смутных и подозрительных намеков на его возможные будущие связи с корейцами. И, что хуже всего, никто не дает ей «пять», когда она говорит что-то умное. Барни приехал меньше, чем на двадцать четыре часа, и он все испортил. И теперь она одна, и только ее мысли могут составить ей компанию. Робин никогда не была хороша в обдумывании своих поступков, и Лили однажды провозгласила ее королевой страны сомнений. Так что, когда Робин старается все обдумать, она все делает неправильно. Она не будет думать об этом слишком долго. И она берет свою сумку и уходит поиграть в Патинко, потому что она не хочет этого. Там множество грустных одиноких старых людей, и она отлично понимает, почему. Потому что это игровые автоматы и пинбол одновременно, а, значит, очень круто. И громко. Игровые автоматы и пинбол очень громкие. Робин нравится шум. Тишина отстойна. *** Как все меняет один день.